чувства, к слову, застегиваются на зиплок,
чтоб никто не увидел, не уволок,
чтобы больше никто таких чувств не смог
раздобыть себе,
чтоб сидели все в зависти и злобе,
чтобы блюз вечерний на ржавой печной трубе,
чтобы город стал наконец тебе
хоть слегка родней,
чтобы нерв не пружинил, когда говоришь о ней,
чтобы не делалось тошно, если делается темней,
но ещё не горят фонари,
чтобы любовь проживала все тридцать три,
(а не три), как всем Бегбедер говорил,
закрывай свои чувства, да впредь смотри,
чтоб никто не взломал замок.
ночь захватывает власть в городах,
ветер доносится привычным смрадом,
проститутки, словно птицы на проводах,
ютятся по автострадам.
музыка режет лезвием раздражённый нерв,
издалека отражается звук молитвы,
убираются полчища старых дев
с поля битвы.
война, как обычно, заканчивается ничьей,
вера лишается верных своих столпов,
девочки отращивают волосы до плечей,
надеючись на любовь.
жизнь произвольно решает, в кого стрелять,
кому побольнее поддать под дых,
я почему-то оказываюсь этим кем-то опять,
и боль укладывается в стих.
я, как всегда, не в силах ей дать отпор,
только руки – в кулак: «давай в этот раз
без канители, стреляй в упор,
в левый косящий глаз».
Самой себе прошедших лет
мысли сходят с привычных рельс,
щебечут соловьями в голове раздувшейся,
становится видно, что вся прелесть
жизни скоплена в осклабившейся кондукторше,
и фонари не газовые, но электрические,
и все фонарщики потеряли свою работу,
так и я выплываю из ямы своих привычек…
пережить бы пятницу да субботу,
в воскресенье – известно: всегда хреново,
да и понедельник облегчения не приносит.
я делаю шаг, чтобы сделаться новой,
спотыкаюсь. оказывается – осень.
порошит дороги листвой опавшей,
красит все соразмерно своим желаньям,
будь серьезнее, ешь на завтрак кашу,
не скучай по мне. до свидания.
дымно в городе, льётся дым через окна,
погружённая в вечность, машет хвостом сорока,
ель колышется, щекочет небо ветвями,
мы сидим в тишине, и тишина – с нами.
пусто в городе, и пустота хлещет
крупными каплями, стекающими на плечи,
дверь скрипит, подгоняемая ветрами,
мы сидим у огня, и огонь – с нами.
в городе жар, но от него не хуже,
время пятится, затягиваясь все уже,
дни сторонятся, сменяются вечерами,
мы – середины мира, и целый мир – с нами.
монстры в городе, и эти монстры – люди,
желчь и зависть, месть на остывшем блюде,
со всех сторон глазеют тысячи тысяч глаз.
мы сидим средь людей, и они – против нас.
пускай летит ирония, не став моим коньком,
пускай дрожит в агонии и плещет кипятком
в унылые и тухлые мозги, умы, сердца,
пусть хлещет, валит, бухает, стираючи с лица
серьезные и мерзкие, гримасы, маски, фарс,
пусть бьет смешно и дерзко, и не жалея вас.
пускай клокочут яды, желчь льётся через край,
вы все! чему вы рады? вам обещали рай?
бессмертные, распутные надежды на блага,
пусть похоти минутные наставят вам рога,
слов цианистый калий пусть льётся со страниц
и смрадом гениталий вас ниспровергнет вниз.
бездельные, бесцельные, кто выдумал вас всех?
и ангелы, и демоны поднимут вас на смех.
вы, жалкие, никчемные, ведомые деньгой,
плетётесь, обреченные, под божьею ногой,
забытые, ненужные, пусть вас сразит грозой,
и выплеснет наружу всю вашу боль слезой.
быть может, этим методом очиститесь от гнусности,
и голыми обедами избавитесь от грузности
мозгов своих прочищенных, зашоренных и выстланных,
порабощенных вымыслом никчемного правительства,
пускай посыпет небо вас солью перемен,
и вы, глаза открывшие, подниметесь с колен.
восстанете, уставшие извечно быть рабами,
и, точно звери падшие качнете головами,
стряхнув туман и пелены, оглянетесь вокруг,
и жить так, как вам велено, все прекратите вдруг.
пусть льётся жесть и ненависть, пусть льётся яд и кровь,
пускай впервые венами пропустите любовь,
огромную и зрелую, любовь к себе и ближнему,
к земному и небесному, к простому и всевышнему.
и пусть через страдание изменятся все судьбы
убогоньких созданий, носящих имя «люди».
нечто – всем, жившим и тем, кто ныне считает себя творцом,
даже мне, хоть я и не приписываю себя в этот складный строй
. всем, пытающимся повременить с концом,
неизбежным, от невозможности жить в ладу с собой.
всем, осиротевшим и обезличенным,
живущим на субсидии и пособия,
мечущимся между кредитками и наличными,
мнящими себя отчего-то особенными,
уникальными и единственными,
увлекающимися идеями, взглядами, мыслями,
выставляющимися модернистами/футуристами,
но главное – такими кристально чистыми,
непорочными, даже стоя над ямой с помоями,
мы кричим: «смотрите, как мы чисты и искренни,
смотрите, как мы спокойны!
слышите? разливаемся бурями, искрами!»
и выискиваем в отбросах бриллианты,
покрывающие ипотеки и выплаты по кредиту,
вытягиваем по жизни самые удачные фанты,
и любимая отговорка на все : «да иди ты!»
вот мы смеёмся, закапываясь все глубже,
уже захлебываясь, рыскаем в черепной коробке,
плещемся, ковыряясь в мозговой луже,
святы, безгрешны, по-детски робки.
тянем ручонки искалеченные, иссохшие, загребущие,
чтобы достать с антресоли единое, животворящее,
слово, объемлюще-вездесущее,
громкое, емкое, настоящее
. и выстраиваются очереди из желающих
первыми слышать, как оно прорежется и воскреснет,
ласковым звуком (никаких вам скрипуче-лающих),
и станет началом всех самых прекрасных песен.
что за слово? любовь? нет, избавьте!
из-за него Маяковский пустил себе пулю в сердце,
из-за него ломаются лётчики, физики, космонавты,
от него и так уже никуда не деться.
воздух? вы слышали о Рождественском?
как он умолял о воздухе, иступлясь от чувства,
о глоточке чистого, свежего, венского,
или берлинского, или какого русского.
нет, воздух тоже не подойдёт. и свобода –
любимое слово политиков, демагогов, лжецов,
безликое слово, служащее прикрытием для урода,
живущее в каждом третьем из подлецов.
пули – дуры, свет заслоняют тучи,
кровь обагряет планеты и души черны,
страсть, в общем, не многим любови лучше,
а надежда звучит как-то обреченно.
страдание? в этом слове так много для русского человека,
искупление и счастье только через него возможны,
страдание как эпитет любого века,
но и с ним, пожалуй, стоит поосторожней.
знаю! придумала! слово – дружба!
крутите барабан – оно попадётся в любом отсеке.
ведь каждому человеку определенно нужно
знать, что есть кто-то, заботящийся о человеке.
тогда семья! кто ещё подносит заботу на золотистом блюде?
и взрослые особи, как маленькие телята
припадают к давно опустевшей груди,
нежно, но строго их вскармливавшей когда-то.
нет, все – не то. пустота и бессмысленное ворочанье
звуков, не отражающих ничего, по большому счету.
ну тогда, наверное, подойдёт одиночество,
вот та самая восьмая, заветная, нота!
или бог? нет, не кидайте в толпы слово, ему подобное.
в лучшем случае – многие отвернутся,
или выкажут недовольство бешеное, утробное,
или, – в худшем – затеется революция…
так и роемся, шарим, уверенные, что запихивали
куда-то между зимним пальто и домашним лечо,
ищем, изнеможенно, до плечево-психо-вывихов
слово, которое всех оживит, излечит.
перерываем толковые, бестолковые и синонимов,
разбрасываемся буквами бестелесными,
в отчаянной попытке найти хоть что-нибудь,
нужное, стойкое, крепкое, веское.
и, как ни странно, всегда находим,
пыльное, сонное, сжавшееся комком.
каждый – своё, независимо от властей и моды,
звонкое, меткое, о всяком и ни о ком.
и начинаем носиться с ним, как угорелые,
лелеем, ласкаем, надеемся – даст плоды.
родятся стихи, злободневные, точные, зрелые,
нужно света побольше, тепла, воды.
и вот мы ждём, заламывая руки, склоняясь над ноутбуком,
забывая, что ничто не родится из мертвого семени,
и пустое слово останется бесполезным звуком,
сколько бы ни было отпущено времени.
чтобы выносить нечто стоящее и сильное,
мало вгрызаться зубами в тугую нить.
нужно слово наполнить жизнью,
но для этого нужно хотя бы немного жить.
небо мое – консервная банка с тушеными мыслями,
словами без звуков, и сомнами чисел бесчисленных.
валятся мысли, крошатся, брызжут себя изумрудами,
возомневая себя изумленными, вечными, чудными,
долгими, нужными, по небосводу разлитыми красками,
треплют мне мозг постоянными странными сказками,
О проекте
О подписке