– Кто я? Кто? Как ты меня обозвал? Сам ты, сам ты… – она схватила со стола ещё одну тарелку и шваркнула её об пол. Тарелка, попавшаяся ей под руку, оказалась, вот досада, из небьющегося сервиза – свадебного подарка какой-то пятиюродной тётушки. Она отскочила от пола и улетела под стол. Татьяна проводила тарелку безумным взглядом. – Да ты ни разу в жизни ничего, кроме яичницы не приготовил! Отвратительной, вредной яичницы! И никаких жирненьких, гаденьких котлеточек, эскалопчиков, рулетиков!

Татьяна цапнула следующую посудину из того же сервиза. Это оказался соусник, к счастью, пустой. Соусник последовал за тарелкой тоже без всякого вреда. Теперь уже Максим проследил за полётом неистребимой стекляшки, после чего на него снизошло озарение.

– А-аа! – Максим вложил в восклицание как можно больше сарказма. – Я понял! Ты не умеешь их готовить! Ты вообще не способна приготовить хоть что-нибудь удобоваримое! Поэтому и трескаешь свои паршивые салатики, гречку свою безвкусную! И меня уже год заставляешь. До свадьбы притворялась. Я всё понял! О-о! Какая мерзость эти протёртые супчики! Ненавижу твою здоровую, ха-ха, сбалансированную пищу! Не-на-ви-жу! Ха-ха!

Выкрикнув последнее «ненавижу» и демоническое «ха-ха», Максим поразился, насколько это утверждение близко к истине. Рыба с фасолью, подпираемые овощным рагу, подскочили к горлу. Максима замутило. При этом противнее всего было думать не о ненавистной фасоли, а почему-то о вполне съедобном рагу. Голос Татьяны зазвучал словно внутри его черепной коробки:

– Что ты имеешь против здорового образа жизни?! Против моей основополагающей диеты!

– Да уж! Твоя диета! – злость на жену почти сорвала его с тормозов. Остатки здравого смысла не позволили перейти к прямым оскорблениям, но эмоциональный поток остановить не могли. – Да ты меня достала своим правильным питанием!

– Правильное питание – залог не только здоровья! Это залог успеха! В конечном итоге, материального благополучия! – припечатала вредная женщина нерадивого мужа.

– Ага. Материального благополучия производителей той дряни, которой ты меня травишь! Ты не врач! Ты садистка! Ещё расскажи про пользу бега трусцой. Для коммерческого успеха. Не-на-ви-жу! Вставать в шесть утра, только ради эфемерной пользы. Нет никакой пользы от недосыпа! Нет, не было и никогда не будет!

– Была польза, есть и будет! Я врач! А ты невежа! Бег помогает тратить лишние калории!

– Что-о?! Дура! Я артист! Я и так трачу гекатонны килокалорий! Я нервный! Мне мяса надо!

В этом месте в воспалённом мозгу Максима в новой интерпретации всплыл постулат о материальном благополучии. Тормоза зашлись истерическим скрипом. Заорав: «Ах, ты считаешь, что я не приношу никакого материального достатка», Максим сграбастал оставшиеся на столе приборы, швырнул звенящую кучу на пол, затем одной рукой поднял табуретку и шарахнул ею о ближайший угол. Табуретка, в отличие от посуды, разлетелась на части. В руке у разгневанного Максима осталась ножка с торчащей из неё планкой. Композиция из обломков очень походила на индейский томагавк. Максим несколько раз рубанул случайно созданным оружием воздух, закатил глаза и принялся скандировать: «Мя-са! Мя-са! Мя-са! Я уже год не ел мя-са!». Громкие выкрики не пошли ему на пользу, голос сел, и следующие реплики прозвучали, как хрипы перелаявшей собаки:

– А-а! Я зна-аю! Ты меня извести хочешь! А сама, небось, ночью, тайком, как Васисуалий Лоханкин, борщик наворачиваешь! Картошку жареную лопаешь по ночам! Когда я сплю!

Татьяну выпады мужа не испугали. Наоборот, она преисполнилась ледяным спокойствием. Чем глупее звучали обвинения, тем более гневным становился её взгляд. Сначала она решила не реагировать на «бред сумасшедшего», но привычка расставлять точки над «i» взяла верх.

– Сам дурак! Эстрадник недоделанный! Мяса ему надо! Я врач – мне виднее, что тебе надо! Ничего я по ночам не лопаю! И вообще, ещё год назад ты был со мной полностью согласен. Что изменилось? Я хочу знать правду.

Выплеснув наболевшее, Максим ощутил упадок сил. Он перестал бегать, махать руками и шуметь. Хочет она знать правду? Пусть получит.

– Дура ты, а не врач, – просипел он. – Что изменилось? Мы поженились – вот что! Могу больше не выпендриваться. Жрать хочу! Мяса хочу!

Теперь настала очередь Татьяны метаться по кухне и выплёскивать возмущение.

– Ах вот как! Значит все твои уверения, что ты за здоровый образ жизни, что ты меня в этом поддерживаешь, что ты согласен…. Врал, врал, врал! Может, и что любишь меня, врал?!

Татьяна вдруг остановилась, но тут же подскочила к Максиму и с подозрением снизу вверх, для чего ей пришлось немного согнуть колени, уставилась на него, выискивая признаки неискренности. Пошарив взглядом по лицу мужа, изучив морщинки и складочки вокруг его глаз и губ, она «прозрела». Речь её сделалась нарочито медленной и угрожающей.

– Да. Ты точно врал. Любишь ты не меня-а, – за констатацией прискорбного факта последовало откровение. – Любишь ты свой сакс проклятый! А я тебе нужна была, нужна была, была… – Татьяна никак не могла подобрать верные слова, чтобы выразить негодование, смешанное с презрением к человеку, не оправдавшему доверия.

– Про любовь не врал, – хрипло буркнул Максим. – А бегать всё равно не хочу. Мяса хочу! Вот моя мама…

Очередное упоминание о маме привело Татьяну в бешенство. Последовавшее за ним словоизвержение превзошло все предыдущие по эмоциональной мощи. Звуковому диапазону от утробных басов до, выражаясь высоким слогом, колоратурного сопрано, а попросту визга на грани ультразвука могла бы позавидовать бравшая восемь октав латиноамериканка Джорджия Браун, внесённая в книгу рекордов Гиннеса.

– Коне-е-ечно! – вопило оскорблённое самолюбие. – Твоя мамочка! Она всё делает лучше, вкуснее, красивее, здоровее, как там ещё! Куда-а-а уж мне-е-е! Я ду-ура набитая! Неуме-еха каторжная! Пустышка! Пробка! Шарик воздушный!

В этом месте Татьяна неожиданно прервала поток самобичевания. Возникший из неведомых глубин сознания «шарик воздушный» как-то выпадал из бранного контекста. Через долю секунды Татьяна почти спокойно выдала дополнение: «который сдулся совсем», но затихшая было «фурия» не замедлила вернуться на авансцену и с новой энергией, наливаясь силой, продолжить гневные крики.

– Правильно. Дура! Потому что вышла за тебя замуж! Вместе с твоей мамочкой! Так и вижу, как она шастает тут между нами. Туда-сюда, туда-сюда. И ночью тоже. Как тень у-у, у-у, влета-ает – вылета-ает. И пальцем мне эдак грози-ит, грози-ит: береги моего сыночка ненаглядного, а не то у-у, у-у… Бр-р-р!

Во время безумного монолога Максим сначала стоял, вытаращив глаза, потом, не имея возможности вклиниться в обвинительные речи, попробовал протестовать жестами. Когда дело дошло до «бр-р-р», он, совершенно забыв, что всё ещё держит обломки табуретки, попытался сердито взмахнуть рукой. Результат не замедлил сказаться – несчастная деревяшка врезалась ему в лоб, оставив ровненький розовый след точно между бровями. Максим рефлекторно попытался потереть ушибленное место, снова стукнул себя по голове, наконец, сообразил, в чём дело и с отвращением отбросил мебельные останки куда-то в сторону прихожей. Проследив за полётом «томагавка», он ощутил животную ярость, которая выплеснулась в крике, заставившем замолчать Татьяну.

– Всё-о! Хва-атит! Надое-ело! У-у-у! – взвыл озверевший муж и, не переставая голосить, заметался между кухней и комнатой. – Как! Я! Я! Человек разумный! Не просто хомо, а самый настоящий сапиенс! С большой! Да-да, с большой буквы! Как я, хомо с большой буквы сапиенс с высшим образованием, умудрился жениться на такой… такой… – не сразу найдя нужное слово, он потряс кулаком, взъерошил волосы и боднул головой воздух. Последнее движение, видимо, прояснило его мысли. – Да! Правильно! Пустышке! Пробке! Шарике воздушном!

«Шарик» смутил Максима, так же, как и Татьяну. Он примолк, чувствуя дежавю, нахмурил брови и встал в центре комнаты, озираясь по сторонам. Татьяна, не говоря больше ни слова, следила за мужем. По выражению его лица она поняла: принято какое-то решение, и сейчас последуют какие-то действия. Так оно и оказалось. Только действия были совсем не те, которых она могла ожидать. Ссора зашла слишком далеко. Самолюбие, упрямство, нежелание сделать первый шаг к примирению определили самую неприятную модель развития событий.

Злобно шипя: «Всё! С меня хватит! Я! Целый год тебя терпел! Твои пробежки, твои утренние зарядки! Гадость твою морковную! Я! Всё! Ухожу!», Максим бросился к платяному шкафу, стоявшему около двери, чуть не сбил с ног оказавшуюся на пути к цели жену, выдернул из-под шкафа чемодан и, распахнув дверцы, начал беспорядочно бросать в него первые попадавшиеся под руку вещи. Глядя на творящееся безобразие, Татьяна с трудом подавляла желание стукнуть паршивца всё той же ножкой злосчастной табуретки. Вид у неё при этом был такой, словно она обдумывает план боевых действий. В конце концов, кивнув самой себе, Татьяна с выразительно приподнятой правой бровью нарочито спокойно задала вопрос:

– Тебе помочь? – затем с максимально возможным презрением добавила. -Высокообразованный артистишка прогорклой эстрады! Танцоришка! – Максим проигнорировал её выпад, и она закончила. – Ну как знаешь!

Чтобы последнее слово осталось за ней, Татьяна, гордо вскинув голову, покинула «поле боя» и скрылась в ванной, не забыв запереть дверь. Максим, в свою очередь, не желая продолжать общение с «этой помешанной», закончил засовывать в чемодан свои рубашки, трусы и носки, после чего с яростью захлопнул крышку, щёлкнул замками и рывком поднял набитую вещами «тару». «Таре» столь грубое обращение не понравилось. Замки не выдержали резкого движения, чемодан раскрылся и тряпки, абы как запихнутые в его нутро, посыпались на пол. Максим некоторое время с недоумением переводил взгляд с чемодана на тряпичную горку, потом, словно очнувшись, отшвырнул чемодан, который тут же закрылся, лязгнув защёлками, и замер на одном ребре, вопреки законам физики. От металлического звука Максим вздрогнул, пробормотал «да-да», подбежал к письменному столу и стал вытаскивать из ящиков документы и деньги. Выбрав паспорт, он сразу запихнул его в задний карман джинсов, а тоненькую пачку денег, повертев в руках, сунул обратно в стол. Всё время его манипуляций Татьяна просидела в ванной, не издав ни звука. Завершив финансовую операцию, Максим решительным шагом прошествовал через комнату в прихожую, сохраняя хладнокровие, обулся и покинул квартиру, громко хлопнув дверью. Он и сам не знал, куда пойдёт – лишь бы подальше от этой «колыбели раздора». Чемодан остался покачиваться на полу.

Наступившая тишина заставила Татьяну покинуть убежище. Но вышла она не сразу – сначала приоткрыла дверь и в щёлку оглядела разгром, учинённый супругами. Первой она посетила кухню. Там было на что посмотреть: среди растоптанного ровным слоем по полу месива из остатков рагу, печенья и сахара красивыми круглыми островами выделялись, будь они прокляты, молочно-белые тарелки, а из-под стола выглядывал, как нос корабля, покидающего гавань, изогнутый «клюв» вечного соусника. Татьяна потрогала кончиком тапка разлившееся перед ней «море печали», вздохнула и перешла в комнату. Здесь тоже наблюдались, хотя и не столь масштабные, следы семейной баталии. Если кухонный «пейзаж» напоминал о водных просторах, то в комнате явно просматривались горные вершины, образованные стоящим на ребре чемоданом, и цветущие поля из смеси разномастных тканей. Потревоженный шагами хозяйки чемодан упал на бок и раскрылся. Татьяна, как до этого Максим, вздрогнула от стука. Она чувствовала, что злость отступает, а ей на смену идёт растерянность. Что же делать? Татьяна бездумно наклонилась и подняла оказавшуюся сверху любимую рубашку мужа в крупную серо-зелёную клетку. Но обида и раздражение сдаваться не захотели. Пробормотав «ах так», Татьяна с силой бросила рубашку в чемодан, топнула в сердцах ногой и прямо в домашних тапках выбежала вслед за мужем, шарахнув дверью не хуже Максима. Квартира поступила в полное распоряжение тишины. Но уже через пару минут где-то не то в комнате, не то в прихожей послышались звуки, похожие на вздохи и скрип половиц…

* * *

Как могло случиться, что два, любящих друг друга человека, целый день пребывавшие в приподнятом настроении, вдруг рассорились почти до развода, докатились до битья посуды и взаимных упрёков, выраженных в крайне нелицеприятной форме? Видимо, случился какой-то природный катаклизм, повлиявший на эмоциональный фон в отдельно взятом жилище.

Затемнение

* * *