«Скоро к нам придут гости, – сказала однажды полевая мышь. – Раз в неделю меня приходит навестить мой сосед. Он очень богат. У него большой дом под землей, и он носит чудесную черную бархатную шубу. Выходи, девочка, за него замуж! Уж с ним-то ты не пропадешь. Одна только беда: он совсем слепой и не увидит тебя…»

Ганс Христиан Андерсен

Часть первая

Старый парк, усыпанный ковром разноцветных листьев, был тих и прекрасен. Темные влажные стволы вековых лиственниц и лип стояли величественно, словно дворцовые колонны. Солнце просвечивало сквозь еще густые кроны пожелтевших берез и краснеющих кленов, отчего они вспыхивали даже ярче видневшихся на взгорке куполов старого собора. Теплый, совсем не осенний ветерок играл листьями, шурша, перемешивая, добавляя оранжевых, красных, желтых оттенков, а потом замирал, как художник, оценивающий свою работу. В крошечном круглом пруду посреди парка плавали важные толстые утки. Дети в ярких новеньких курточках бросали им принесенный из дома хлеб, а голуби толкались под ногами малышей и ворчали, обиженные невниманием. Мамочки с колясками наматывали круги по парковым дорожкам, вдоль которых на лавочках грелись старушки, обмениваясь последними новостями. Скамейки были новенькие, с витыми чугунными спинками, и на каждой красовалась табличка с названием некоего ООО, оплатившего установку лавочек. Но табличками, понятное дело, никто не интересовался. До них ли, когда над головой – ослепительно-синее небо, в воде отражаются облака, а разноцветные листья, покружившись, летят прямо в руки: бери подарок осени, неси домой, чтобы положить в пыльный том Большой советской энциклопедии, купленный родителями в незапамятные времена по талонам, – положить и забыть про свой клад. Но потом, может быть через несколько лет, наткнуться случайно на хрупкий, потерявший краски листок и вспомнить, что вот была она – осень, и на душе было когда-то спокойно и счастливо…

Именно так и чувствовала себя Лина, присев на свободное место и деликатно не замечая целующуюся рядом совсем еще юную парочку – наверняка с лекций сбежали, бездельники. Мысли в голове были тоже спокойные и умиротворенные: вот и еще одно лето прошло, и надо бы чаще ходить пешком, потому что из окна машины всей этой красоты нипочем не разглядеть. А смотреть на это чудо необходимо, и надо вдыхать этот горьковатый запах влажной листвы, перебирать в пальцах гроздь рябины, сорванной под укоризненным взглядом бдительных бабушек – ну не удержалась, виновата! Ведь так и проедешь мимо осени, мимо красоты, мимо спокойных и важных мыслей ни о чем и обо всем на свете. Если бы не пробка, наглухо закупорившая движение по улице вдоль парка, Лина ни за что бы не зашла в старый, с детства любимый и почти не изменившийся за прошедшие годы парк. Да и что ей там делать? Она не бабушка, не молодая мамаша и не влюбленная студентка. Она взрослая, занятая женщина, у которой нет времени на такие прогулки. А так пришлось бросить машину в ближайшем дворе и пойти пешком через парк, благо до филармонии, куда она шла, – десять минут пешком, если наискосок, от маленькой калитки до главных ворот.

Вспомнив про филармонию, Лина нехотя поднялась (разленилась на солнышке, как кошка!) и не спеша побрела к дальним воротам парка. По дороге, не удержавшись, несколько раз поддела ногой ворох листьев. И, усмехнувшись, поглядела на парочку своих единомышленников, которые развлекались тем, что швыряли друг в друга охапки листьев. Женщина в светлом легком пальто смеялась и уворачивалась, балансируя на тоненьких каблучках, а мужчина…

Лина всмотрелась в мужчину, увлеченно собиравшего в охапку листья и не замечавшего ничего вокруг, кроме своей смеющейся спутницы и устроенного ими разноцветного безобразия, и у нее закружилась голова. Чтобы не упасть, она шагнула в сторону и поспешно прислонилась к стволу дерева, которое почти скрыло ее от тех двоих. Теперь женщина, обхватив руками невысокую березку, изо всех сил принялась трясти деревце: вовремя налетевший ветерок сорвал с кроны целый вихрь золотых кругляшков. Забыв об игре, женщина рукой в тонкой светлой перчатке отбросила с лица мешавшие ей длинные светлые волосы и замерла, восхищенно любуясь листопадом. Ее спутник, осыпанный листьями, немедленно воспользовался паузой и подошел к ней. Отряхнул с ее пальто листья. Не замеченная никем Лина тоже замерла, вцепившись в ствол побелевшими пальцами. Мужчина – высокий, с коротким ежиком седых волос – был намного выше своей спутницы. Женщина, по-прежнему улыбаясь, запрокинула голову, чтобы встретиться с ним глазами. Тогда он наклонился и стал нежно, неторопливо целовать ее сияющее улыбкой лицо: глаза, щеки, губы…

Трясущимися руками Лина достала из сумочки телефон и, едва не уронив, набрала номер, не отрывая взгляда от целующейся парочки. Она даже слышала звонок – обычный звонок, всякие там мелодии Сергей считал глупым баловством. Но ей пришлось ждать долго, очень долго. И мужчина, потеряв терпение, все же достал из кармана плаща телефон, посмотрел на определитель, что-то сказал своей спутнице – она опять засмеялась.

– Привет! Ты где? – Лина постаралась, чтобы голос звучал беззаботно.

– Я перезвоню, у меня люди, – торопливо произнес голос в трубке.

И мужчина, с досадой выключив телефон, подхватил за руку свою спутницу, бережным движением убрал несколько запутавшихся в ее волосах листьев и повел ее по аллее в глубь парка. Лина проводила их глазами: женщина что-то говорила, очевидно негромко, а он слушал, неловко склонившись к невысокой спутнице. Постояла, унимая дрожь в руках и старательно слушая короткие гудки, как будто они могли ей что-то объяснить. Потом выключила наконец телефон и нерешительно, как будто забыв, зачем она здесь и куда ей надо попасть, пошатываясь, направилась к главным воротам парка, в сторону, противоположную той, куда ушла пара.

За высокими решетчатыми воротами плотно стояли машины, терпеливо ожидая ушедших по делам хозяев. Не глядя на номер, Лина сразу узнала, как человека в лицо, новенький, сияющий вымытыми боками внедорожник «Лексус», за лобовым стеклом был виден брелок в виде Эйфелевой башни. Они купили этот брелок во время их первой заграничной поездки – конечно же, в Париж, город влюбленных, как положено, – и вот именно что на Эйфелевой башне, в магазине сувениров на каком-то там этаже. Был ужасный туман, и они ничего там не разглядели, кроме сувениров. С тех пор брелок сменил уже несколько машин – Сергей не ездил на одной и той же больше двух-трех лет, брал новую. А брелок постепенно стал считаться талисманом, «отворотом от гаишников», как они говорили, – и это, как ни странно, работало.

Стало быть, они приехали на его машине. Приехали вместе, чтобы погулять в осеннем парке. А потом, вполне возможно, отправятся куда-то еще – в ресторан или… Лина почувствовала, как внутри ее поднимается волна такой обжигающей злости, что в голове зазвенело, а лицо вспыхнуло жаром. По-прежнему не отрывая взгляд от серебристой башенки, она стала рыться в сумке и наткнулась на ключи от дома. Достала, перехватила половчее – и старательно провела самым большим, от двери калитки, по сверкающему боку «Лексуса» длинную черту. От зеркала заднего вида через всю переднюю дверь. Она ожидала ужасного скрежета, воя сигнализации, конца света – чего угодно. Но ничего такого не произошло. Звук получился неприятным, но негромким, сигнализация не включилась. Закусив губу, Лина смотрела на черту: ровная, уверенная. Такую подводят под списком покупок или счетом, чтобы внизу написать «итого». И поставить окончательную цифру.

Когда, обойдя парк по улице, Лина вернулась к своей машине – тоже «Лексус», только седан и цвет не серый, а бежевый, – пробка ничуть не стала меньше. Она забралась в машину и вдруг почувствовала, что теперь ее колотит, как будто она долго пробыла на морозе: даже зубы постукивали и руки тряслись так, что она едва смогла включить зажигание. Посидев насколько минут с включенным на максимальное тепло кондиционером, Лина немного пришла в себя. Надо было ехать, не оставаться же в этом дворе до ночи! Она с трудом втиснулась в нужный ряд. Послушный автомобиль медленно пополз в караване машин к ближайшему перекрестку, где поток распадался на несколько более проворных ручейков. Спешить не было ни возможности, ни смысла. Какой смысл торопиться домой, где никто не ждет, – особенно теперь? И хорошо, что пробка. Зато можно спокойно подумать над этим самым «итого».

Она даже мысленно представила себе чистый лист бумаги, по которому бегут аккуратные буквы, перечисляя самые важные слагаемые, из которых должна была сложиться сумма: четырнадцать лет брака, семья, которую она привыкла считать идеальной. Дом, достаток, сложившийся круг общения. Казавшийся незыблемым уклад жизни, в котором она – жена, мать, хозяйка дома. Самоуважение и ответное уважение окружающих. «Кажется, все», – удивившись своему странному спокойствию, больше похожему на ступор, кивнула Лина. И опять подвела черту.

И что в итоге? У мужа есть другая женщина.

Лина никогда не была наивной. В конце концов, она прекрасно понимала, что чем выше поднимается мужчина по социальной лестнице, тем больше рядом с ним женщин, готовых разделить с ним «бремя удачи», если не в роли жены, то в роли любовницы. Но она никогда не примеряла этот шаблон к своему мужу. И уж тем более, как выяснилось, совершенно не была готова увидеть вот так воочию, своими глазами… За все годы их совместной жизни Лина никогда не видела мужа таким легкомысленным и таким счастливым, как сегодня. Ее память впитала все его жесты, все его движения, реакции – но было совершенно невообразимо, чтобы ее сильный, жесткий, целеустремленный, властный и черт-знает-еще-какой муж мог вот так смеяться, по-щенячьи гоняться за листьями и прислушиваться к кому-либо так, согнувшись, будто в поклоне. Он всегда был – негнущийся. А она, Лина, – мягкая, гибкая – приспосабливалась, и это было правильно! Потому что она признавала за мужем право сильного и главного. В густой пелене перед ее глазами всплыл силуэт уходящей пары: женщина говорила, он – слушал. Ее, Лину, муж так не слушал никогда.

«Лучше бы он умер, – так же спокойно подумала Лина. – Можно даже сегодня. Авария, например. Тогда бы я его жалела, оплакивала и любила. Было бы все просто и понятно». И на этот раз она даже испугалась своей невозмутимости. Наверное, всю злость она вложила в ту царапину на дверце ни в чем не повинной машины.

Но раз он не умер, а продолжает жить и радоваться жизни (поцарапанный «Лексус» все же не повод для уныния), то ей, Лине, надо немедленно решить, как жить рядом с ним дальше. Не в далекой перспективе, а хотя бы сегодня вечером. И ночью. И завтра утром. И днем. И следующей ночью. «Если не знаешь, что делать, – не делай ничего», – вдруг насмешливо прозвучала в голове любимая поговорка Сергея. Он часто так отвечал на ее вопросы, которые не казались ему достаточно серьезными, чтобы их обсуждать. Поскольку других предложений так и не поступило, а машина уже выскочила на Кольцевую дорогу и до коттеджного поселка Чистые Ключи оставалось десять минут езды, Лина приняла решение, достойное мудрой женщины, – молчать. Пока молчать. До принятия собственного решения. Тем более что один необдуманный поступок она сегодня уже совершила – вообще-то он и ее саму немало удивил.

Сергей вернулся домой около десяти – как всегда. Конечно, директор крупнейшей в городе строительной корпорации не может уходить с работы в восемнадцать ноль-ноль. Лина вышла ему навстречу поздороваться, спросить, как дела, – тоже как всегда. Любящая жена встречает главу семьи с работы.

– Хреново, – с порога пожаловался муж. – Какой-то козел поцарапал мне машину. Причем не то чтобы цапанул, выезжая, а нарочно чем-то острым саданул. Двух месяцев не проездил. Вот ведь народ, твою мать!

– А где ты машину оставил? – сочувственно поинтересовалась Лина.

– В аптеку заскочил, голова болела. У входа припарковался. И не было меня всего минут пять-семь, – пробурчал муж из глубины гардеробной. – Андрюха хоть дома?

– Дома. Кажется, на компьютере играет – на весь дом стрельба слышна. Есть будешь? – задала Лина обязательный вопрос, на который не ждала ответа – муж никогда не ел после восьми, и даже ужин их «домоправительница» Елена Степановна всегда готовила только для Андрея.

«Получается, что он почти никогда не ужинал дома», – осенило Лину. И вовсе не оттого, что заботился о своем весе. Наверное, он ужинал где-то в другом месте и в другой компании. Как все просто.

– Хоть бы показался, охламон. Нет, есть не буду, чаю попью.

Они озвучивали свои привычные реплики, почти не слушая друг друга, лишь соблюдая очередность. Вопрос – ответ. Чашка чая перед сном тоже была традицией, как и то, что Лина всегда сидела рядом, молчала, если чувствовала, что муж не хочет говорить, слушала, если он готов был о чем-то что-то рассказать, или говорила сама – если он не очень устал за день и соглашался слушать. Лину этот милый семейный ритуал никогда не раздражал, более того, она очень ценила эти моменты общения. Но сегодня, глядя на мужа, она вдруг подумала, что ему, вполне возможно, неприятно ее присутствие, и он с куда большим удовольствием выпил бы свой чай в одиночестве, не отвлекаясь на дирижирование отлаженным оркестром в составе одного опытного музыканта.

– Пойду я спать, – Лина старательно зевнула. – Ты тоже ляжешь или тебе работать надо?

– Да какая, к черту, работа? – мрачно отмахнулся муж. – Наработался уже на сегодня. Коньяка выпью – и спать. Ты ложись, не жди меня.

Они помолчали. Сергей сосредоточенно размешивал ложечкой сахар.

– Сережа… А я вас видела сегодня. В парке, – неожиданно брякнула Лина, начисто забыв о своих благих намерениях и решении молчать, быть терпеливой, мудрой и сдержанной.

Ложечка звякнула о край кружки и замерла. Опять повисла долгая пауза. Сергей отставил чашку и поднял глаза на жену. Взгляд был непонятный, тяжелый.

– Понятно… Так это ты, значит? Отомстила?

– Я тебе звонила! А ты сказал… Хотя вы с ней… – сбиваясь, торопливо залепетала Лина.

Не говоря ни слова, Сергей встал и вышел из кухни. Лина засеменила за ним через холл, поднялась по лестнице на второй этаж, шла рядом по балкону до кабинета и говорила, говорила, не выбирая слов, да и не понимая толком их смысла. И замолчала на полуслове, только оказавшись перед захлопнувшейся за мужем дверью кабинета. Постояла, прислушиваясь, – изнутри почти сразу же заорал телевизор. Лина растерялась. Она ждала упреков, извинений, оправданий, ссоры, скандала – всего чего угодно. Но не этого непонятного молчания и захлопнутой перед ее носом двери. На глаза навернулись слезы, и, боясь разрыдаться прямо тут, под дверью, она повернулась и побрела в спальню.

Войдя, Лина щелкнула замком, запирая дверь изнутри: если муж опомнится и придет просить прощения, то пусть знает – она шокирована и оскорблена до глубины души и его изменой, и его реакцией, поэтому извинения ей не нужны. В семье случилось такое, что извинениями тут дела не поправишь.

Впрочем, как выяснилось через некоторое время, запиралась она совершенно напрасно: Сергей и не собирался просить прощения. Как не собирался ничего объяснять. Это было вполне в его духе: ни ей, ни сыну он не любил подробно объяснять мотивы того или иного решения, зато неукоснительно требовал его выполнения. Лина давно уже к этому привыкла, тем более что все действия мужа всегда казались ей разумными и оправданными. А себя она считала женщиной умной, снисходительной к мужским недостаткам. (Вот, например, не так давно они вместе отправились в салон покупать ей новую машину. «Лексус»-седан – это был выбор Сергея, у нее не было никаких оснований возражать. Но ей ужасно понравился цвет гранатовый, а муж снисходительно объяснил, что гранатовых «Лексусов» не бывает, это фигня, а не «Лексус». «Лексус» должен быть цвета металлик. А если уж ей так хочется, то в крайнем случае – бежевый металлик. Лина не возражала: пусть будет бежевый металлик, ей уступить нетрудно.) Правда сын, вступив в опасный подростковый возраст, несколько раз пытался раздвинуть границы дозволенного, но быстро понял, чем это чревато, и отложил свои протесты до лучших времен. Справедливости ради надо признать, что глава семейства нечасто вмешивался в ежедневную жизнь супруги и сына – только в редких случаях, когда его участие было действительно необходимо, и такой расклад всех, в общем-то, устраивал.

«Очень странно: рушится вся моя жизнь, а я вспоминаю, как выбирали машину», – отрешенно подумала Лина, глядя в окно. На газоне и мощеной дорожке, ведущей от калитки к дому, радующими глаз разноцветными островками лежали листья. Дом строили четырнадцать лет назад, как и весь поселок, а липы на их участке были старые, вековые – предмет удивления гостей и зависти соседей. Сергей привез их со «своих» строек: рядом с возводящимися многоэтажками старые деревья сохранить не удавалось, они все равно бы погибли. Огромные липы выкапывали экскаватором, краном грузили на «КамАЗ» и ночью везли через весь город. Когда он привез к новому дому первую, все говорили: «Брось, не приживется». Сергей не спорил, но несколько дней спустя привез вторую, третью. Советчики махнули рукой – пусть дурит, раз деньги есть. Деревья два года болели, а на третий липы зацвели.

– Раз взялся – значит, получится, – подвел итог Сергей. – Понял, Андрюха?

И привез со стройплощадки супермаркета еще огромную лиственницу. У него всегда получалось то, что он задумывал.

Почему-то листья не убрали, вздохнула Лина. Хотя с утра звонили, говорили, что приедут приводить в порядок участок. Надо было днем спросить у Елены Степановны, да было не до того. Листья, деревья, экскаваторы, бежевый металлик… Почему же не получается думать о главном? Сегодня она узнала, что у ее мужа есть любовница. И он держал лицо другой женщины в своих ладонях. Но в голове как нарочно срабатывал предохранитель: дойдя до этого момента, мысли сами собой сворачивали с больной темы и уходили в безопасное русло. Наверное, это оттого, что она думает про себя, решила Лина. Вот если бы вслух, если бы ее кто-то слушал, тогда бы она собрала все обрывки воедино, и, возможно, что-то прояснилось бы. Но на часах было без четверти двенадцать – это сколько же она простояла у окна? Да хоть бы и двенадцать дня, с горечью заметила Лина. Все равно говорить на такую тему она ни с кем не стала бы. Маму нельзя волновать, для мамы ее семейная жизнь должна оставаться идеальной, такой, какая была и есть у них с отцом. Подруги? У нее нет подруг, только приятельницы. Но она сама столько раз выслушивала их жалобы на мужей, таких-сяких и разэдаких, столько раз с высоты своего семейного благополучия снисходительно давала умные советы, как наладить отношения, что весь перечень возможных рекомендаций (от «брось и наплюй, все мужики такие» до «а ты подай на развод, сколько можно терпеть») знала уже наизусть. И ни один из них не подходил к ее уникальному, единственному в мире случаю. Это про чужую беду говорят – руками разведу. А для своей нужен кран «КамАЗ» и экскаватор, как для тех самых лип, будь они неладны!

Наконец, почувствовав элементарную физическую усталость, Лина буквально упала на кровать. Она лежала, тупо глядя в потолок, когда за дверью послышался тихий вздох и робкое поскребывание. Сердце у Лины подпрыгнуло – Сергей все-таки пришел! Решил объясниться? Просить прощения? Не-ет, она не намерена мириться! Такое не прощают! Прошлепав босыми ногами по полу, Лина резко распахнула дверь.

На пороге обнаружилось крохотное лохматое существо, укоризненно смотревшее на Лину темными и круглыми, как спелая черешня, глазками.

– Бусечка! Девочка моя! Я же про тебя совсем забыла!

Бусечка добавила еще укоризны во взоре и задрожала всем своим крохотным пушистым тельцем, как будто находилась при последнем издыхании.