86.

Водитель отца кланяется мне отработанным движением. Секунды выверены многолетней службой – ровно столько, сколько необходимо для демонстрации почтения. Ни меньше, ни больше.

Никогда он мне не нравился и, кажется, это взаимно. То ли дело дядюшка Стефан, который был в моём детстве. Открытый, весёлый человек. Я его любила. Может, дело в том, что сейчас я разучилась любить. А может, в детских воспоминаниях всё кажется лучше, чем было на самом деле. Возможно, он улыбался мне только чтобы не потерять хорошо оплачиваемую работу, а я по наивности не понимала этого.

На заднем сиденье автомобиля отец сразу погружается в данные на экране электронного браслета, что-то нажимает, сосредоточенно хмурится. Деловой человек. Я отворачиваюсь к своему, правому окну. Провожу пальцем по холодному стеклу. С той стороны идёт дождь.

Вот так, значит. Взяли и забрали его. Ради денег. Могут сделать с ним что угодно. Капли бьют и бьют в стекло, но они так ничтожно слабы. Как и я. Слабая, жалкая, ни на что не годная. Я обещала помочь ему – как смешно! Я никогда не могла помочь даже самой себе.

Со стыдом вспоминаю, как вчера Син не хотел уходить из дома, а я настояла. А ещё раньше сказала ему, что нечего пускать корни в моей квартире. Проклятье! Жмурюсь, не желая видеть этих воспоминаний, требуя отменить их. Я должна была сказать совсем другое – как я ценю его, как он важен… Но не сказала. Выгнала «прогуляться». Дура!

А если они его убьют? Ну, или всё всплывёт у военных, суть та же самая. У меня ничего больше нет. У меня не получилось помочь Дэну. Не получилось помочь Сину. Если я исчезну прямо сейчас – от моего существования не останется ничего полезного.

Слева раздаётся писк браслета, и я кошусь на отца, всё так же сосредоточенного над экраном. Какой у него план? Да, сейчас он согласился помочь, но это ещё ничего не значит, расслабляться нельзя, потому что отец легко сделает по-своему и скажет, что не так меня понял, что «мы же договорились», «ты же согласилась с моими доводами» или просто посмеётся над «моей глупенькой девочкой».

И я смирюсь, что я – глупая, маленькая «малышка», ни на что не способная повлиять. Так всегда: стоит отцу сказать пару фраз, как я уже верю всем его словам обо мне. Вот и сейчас – я уже вновь превратилась в жалкую уродину, у которой «не складываются отношения с мужчинами». «Крысиная мордочка», маленькая грудь, кривые худые ноги… Кому такая может понравиться? Я уж не говорю о любви, нет. Поставить в один ряд меня и чувство любви – смешно.

Ещё и Голос-в-голове подливает масла в огонь: Думаешь, робот счёл тебя привлекательной? Интересной? Хоть в чём-нибудь? В сексе? Ой нет, не смешите меня! А то лопну, и что ты без меня будешь делать? Вообще съедешь с катушек, вздумаешь устроить свадьбу с роботом. Ох, Лета, как же это банально – разыграть любовь для некрасивой дурочки, и она сделает всё, что угодно. Всегда срабатывает, да? А с другой стороны, он ведь и не говорил тебе ничего подобного. Ничего не обещал. Ты сама всё придумала, и сама в это поверила.

Горло привычно сжимает горечью. Да и пусть. Пусть ничего нет, и я сама себя обманываю. Я всё равно обещала ему помочь, а теперь он попал в какую-то херню – из-за меня. И я обязана пойти и что-то сделать – не ради каких-то чувств, а потому что это правильно.

Но Голос-в-голове растягивает губы в неестественной улыбке до ушей: Серьёзно? Боги, насколько же ты лживая! Легко быть «правильной» с мускулистым красавчиком, но ты бы далеко не для каждого так бегала, волнуясь о его проблемах.

Меня и вправду колет стыдом. Ну… Внешность, конечно, важна… Но дело не только в этом!

Закатив глаза, Голос-в-голове выдаёт скучающим тоном: Ха-ха. Давай ты хотя бы мне не будешь врать? Ты всего лишь похотливая сучка без мозгов.

Я раздражённо повторяю: Дело не только в этом! С ним интересно. Мне нравится его чувство юмора. Конечно, если бы он выглядел по-другому, я бы меньше была заинтересована… Но это вообще-то у всех так! И хватит меня обвинять! Сколько есть людей – хороших, достойных – у которых не складываются отношения с кем-то из-за внешности. Так что не одна я придаю этому значение. И да, он мне очень нравится, но хватит пинать меня по этому поводу!

Неожиданно Голос-в-голове, вместо того чтобы опровергать мои слова и давить обвинениями, ухмыляется довольно: Отлично, малышка, запомни эту злость. Хватит терпеть! Иди и сделай! Ты ведь обещала, в конце концов.

Вот и ворота нашего особняка. А я – в самом деле – выхожу из машины уже не в слезах, трясясь от страха перед всем миром, а с уверенностью в себе. Пусть у меня мало сил и возможностей, но я всё равно буду бороться. Я обещала Дэну. Он верил, что я смогу. Значит, я смогу.

Отец бросает:

– Иди в южную столовую, пусть кухарка что-нибудь подаст. Через двадцать минут поднимайся в мой кабинет.

Дом, который я знаю наизусть, даже на ощупь. Провожу пальцами по лакированным деревянным панелям стен. Успокаивающий запах детства. Жаль только, что детство закончилось слишком быстро – когда я поняла, что мама умерла из-за меня, отец ненавидит меня за это, а гувернантка играет в игры не потому, что ей хочется, а ради зарплаты. Так что с игр я перешла на чтение – чтобы не навязываться ей и никому не мешать. Книги были прекрасны, они рассказывали столько странных и чарующих историй… О путешествиях в далёкие страны, где не бывает снега и долгих зимних ночей. О людях, которые давным-давно, до изобретения нашего привычного быстрого и лёгкого синтезирования, создавали краски из природных материалов и умудрялись без современных инструментов, на глаз, творить огромные фрески – столь прекрасные, что даже не верится. Я удивлялась всем этим чудесам, которые происходили с другими, и грустила, что они никогда не произойдут со мной. Почему я так решила, откуда взяла эти мысли? Что у меня нет таких способностей, как у других, и нет необходимой силы воли, или сообразительности, или обаяния, или что там нужно ещё, чтобы начать приключение и довести его до успешного финала. Что мне не стоит даже пытаться. Что за тупая идея?!

В южной столовой – новый обеденный стол. Странное ощущение. Как будто машина времени сломалась и занесла меня в альтернативное прошлое. Я-то надеялась вернуться в тёплую память детства, но этот стол торчит посреди комнаты как раздражающее напоминание о том, что всё ушло безвозвратно.

Кухарке приходится объяснять, что я – дочь господина судьи, госпожа Александэр. В итоге она всё-таки подаёт закуски и кувшин с молочным коктейлем, но поглядывает на меня настороженно, словно ждёт, что я вот-вот убегу с серебряным сервизом.

В детстве я обожала бутерброды с ветчиной, но они были другие, чем эти. Тогдашняя кухарка, Анна, делала какой-то особенный соус. Помню его вкус, но не знаю названия – тогда, конечно, не спрашивала, а теперь уже никак не выяснить. Грустно. Я бы хотела попробовать те бутерброды ещё хотя бы раз.

Жевание помогает думать, и в памяти вдруг всплывает тот человек, следивший за мной пару недель назад. Из-за вчерашних эмоций и сегодняшней паники всё вылетело из головы, но теперь я вспомнила про него. Это наверняка связано с похищением. Зацепка! С другой стороны, она никуда не ведёт, про того человека ничего не известно. Мой энтузиазм сдувается до состояния дряблого и сморщенного воздушного шарика. Ладно, всё равно стоит рассказать отцу, вдруг поможет.

Под дверью кабинета я оказываюсь через семнадцать минут. Беспокойство требует зайти поскорее, начать что-то делать, решать проблему, но я послушно останавливаюсь, лишь сверлю дверь жадным взглядом. Массивная, тёмного дерева. Руки чешутся постучать. Но отца раздражают непунктуальные люди.

Неожиданно Голос-в-голове говорит: Хватит ходить по струнке и бояться. Ты же знаешь, он всё равно найдёт, к чему придраться.

И правда. Подумаешь, каких-то полторы минуты!

Торопливой дробью стучу в дверь, захожу.

Этот кабинет не менялся никогда. Каким я помню его с раннего детства, такой же и сейчас. Повсюду строгое тёмное дерево, бордовый, коричневый, серый, чёрные детали. Прямые линии, прямые углы. Каждый предмет занимает собственное, выверенное чуть ли не по линейке, место. Справа – монументальный стол, за которым восседает отец. Поднимает на меня взгляд от экрана компьютера, указывает на пару бордовых кресел перед столом.

Раз он занят, я успею осмотреться. Вспомнить. На ближней стене слева – огромная карта. Греция, Македония, походы Александра. В детстве я обожала сидеть перед ней, на этом мягком тёмно-красном ковре. Часами разглядывала миниатюрные изображения городов, где внутри зубчатых стен одни маленькие человечки несут на городской рынок корзины с фруктами, другие сидят перед ткацкими станками… На полях пасут овечек, в море плывут корабли, маяки освещают путь, караваны идут по торговым путям… Здесь, в реальном мире, прошли годы, я выросла, а эти человечки так и живут своей прекрасной нарисованной жизнью. Армии Александра по-прежнему идут к своей цели, не зная, что их царь уже несколько тысяч лет как умер.

Оторвавшись от карты, обхожу комнату дальше по часовой стрелке. Коллекционные мечи – в детстве я воспринимала их как должное, но сейчас задумываюсь. Кажется, отцу не интересно оружие, тогда зачем они здесь? Потому что так принято? Небольшие картины маслом, пейзажи. Много фотографий. Половина – господин судья на знаковых мероприятиях, с важными людьми. Другая связана с фондом «Счастливое детство», отец в окружении детей. Я прекрасно помню, что изображено на каждой. Вот он вручает мальчику большую коробку с вертолётом, а на заднем плане – две девочки с мягкими игрушками и корзинками конфет. Вот строит малышам башню из кубиков. Этому неловко улыбающемуся мальчику оплатил восстановление руки. Этой серьёзной девочке, ослепшей после аварии, – глаза из искусственной органики. На всех фотографиях фонда отец улыбается счастливо, будто сам получил долгожданный подарок. Не помню, чтобы он улыбался так со мной. И моих фотографий нет – ни на этой стене, нигде.

В дальнем углу комнаты – напольные часы, метра два, выше меня. Окна с тяжёлыми бордовыми портьерами. Выглядываю, но снаружи ничего интересного. Мокрый зимний пейзаж, появилось несколько новых кустарников, а старую скамейку убрали.

Вернувшись к столу, опускаюсь в правое кресло. Неожиданно в голову приходит мысль – я выбрала его потому, что ближе к двери, можно убежать. Нервно ухмыляюсь. Да, годы идут, а мой страх не желает уменьшаться.

– Что там?

– Всё в порядке.

Отец не отрывается от своего занятия, голос уверенный, однако я всем телом чувствую, что за его словами есть какое-то «но» – оно так и повисло в воздухе. За годы, проведённые в этом доме, я научилась буквально кожей чувствовать малейшее изменение атмосферы: кто-то не согласен с собеседником, кто-то раздражён допущенной бестактностью, кто-то знает больше, чем говорит.

– Что не так?

Он смотрит мельком и тут же возвращается к экрану.

– Алетейя, пожалуйста, будь благоразумной. На данный момент точно неизвестно, в каком состоянии твой робот. Может быть выключен, а может, повреждён. Но! – ожидая моей легко предсказуемой реакции, отец вперяет в меня твёрдый немигающий взгляд. – Ты не имеешь права причинить мне вред на том основании, что посторонний человек повредил твою вещь. Я не имею к этому отношения.

Как ни странно, я почти ничего не чувствую. Разве что желание вернуться на кухню и выпить чего-нибудь покрепче. И тогда я всё смогу выдержать.

– Я это понимаю. Сделка прежняя: ты помогаешь вернуть робота в том состоянии, в каком он находится сейчас, я отдаю данные. Есть конкретный план?

– Он позвонит, – отец смотрит мне за спину, на большие часы, – в час. Первый звонок мы отследили с радиусом несколько километров, второй должен дать точное местоположение. Однако это наверняка будет улица или общественное заведение… Постарайся подумать. Кто это может быть. Это очень поможет.

– Кстати об этом. Пару недель назад ты посылал кого-нибудь следить за мной?

Отец даже не смотрит на меня, прищурившись в экран.

– Нет.

Врёт?

– Посмотри на меня. Наёмник или бывший военный, следил на улице и за квартирой.

Он поднимает укоризненный взгляд.

– Алетейя, ты мешаешь работать. Я сказал, нет. Это даёт что-нибудь? Ты выяснила, кто он?

Качаю головой. Отец сразу забывает обо мне, словно и не ждал ничего полезного.