Моя мать Люся училась на филфаке МГУ с переводчицей Беллой Залесской, мамой Ани Герасимовой, рок-музыканта по прозвищу Умка. В ознаменование своего 80-летия Люся решила посетить ее концерт в клубе “16 тонн”.

– Громковато не будет для нее? – засомневалась Умка.

– Ничего, она привычная, – успокоила ее Белла. – Люська в войну была зенитчица, у них в Крылатском четыре пушки стояло на батарее…

* * *

Старый еврей в парикмахерской жалуется на жизнь:

– То не так, это не эдак…

– Дорогой мой, вас не устраивает этот мир? – спрашивает парикмахер.

– То есть абсолютно!

– Вы хотите его переделать?

– Да, хочу!

– Тогда почему вы решили начать с моей парикмахерской?

* * *

Знаменитый дизайнер, лауреат Государственной премии Андрей Логвин подарил Лёне авторскую майку с надписью на груди: “Все говно, а я художник”. Лёня ходит в ней по дому.

– Чистенько и хорошо, – говорит он благодушно.

* * *

– Однажды я увидела в магазине давно пропавшее с прилавков издание “Высокой воды венецианцев”, – рассказывает Дина Рубина. – Я взяла книжки, подхожу к кассе и спрашиваю: “Скажите, пожалуйста, если я заберу все три, мне будет скидка?” – “Нет”, – ответила продавщица. “Но это моя книга…” А она: “Вот когда заплатите – тогда будет ваша!”

* * *

Мой сын Серёжа решил отдать мне свои брюки фирмы Alberto.

– Сто долларов стоят, – сказал он, вздохнув. – …А ты не понаслышке знаешь, что нужно сделать, чтобы заработать сто долларов! Как помотаться по миру, какие чечетки поотбивать и поотплясывать качучу…

* * *

На ярмарке Non/fiction встретила издателя Дмитрия Ицковича, бородатого, черноволосого, с моей книгой “Дорога на Аннапурну”. Увидев меня, он воскликнул:

– Ярости и тоски не хватает на обложке! В книге это есть, а на обложке не хватает!!!

* * *

– Я лучший врач среди художников и лучший художник среди врачей, – с гордостью говорит о себе Леонид Тишков.

* * *

Как-то Бородицкая пожаловалась Тишкову на высокий уровень холестерина в крови.

– Уровень твоего холестерина, – успокоил он ее, – соответствует уровню твоего темперамента.

* * *

Юра Ананьев – дрессировщик медведей и разного другого зверья – был универсальным драматическим актером. На сцене Уголка Дурова он создал настолько точный и колоритный образ Владимира Леонидовича Дурова – с усами, лихо загнутыми кверху, в камзоле с большими карманами, набитыми печеньем и вафлями, рубашке с кружевным воротником, атласных шароварах по колено, шелковых чулках и золотой бабочке, – что казался достовернее самого Дурова. Юра был Дедом Морозом от Бога, и если новогодний Саваоф и впрямь существует, то это исключительно Юрин типаж. Он мог принять любое обличье и всегда попадал в яблочко, ничего случайного, каждая деталь костюма, грима – работала на образ.

Как-то я звоню ему:

– Юр, как дела?

– Ужасно, – он отвечает. – Сижу гримируюсь под Нелюдя. Режиссер поручил мне роль Нелюдя, а как он выглядит – никто понятия не имеет!

* * *

Лёня в Уваровке:

– Мы тут под елками встретились, три мужика – я, Миша и Женя, и все про груши говорили, про грибы. Поговорили минуты три и разошлись. Они про помидоры стали говорить, а мне это было неинтересно.

* * *

Наш сосед Женя долго и старательно прививал грушу к рябине и в конце концов добился успеха! У него народились маленькие горькие груши.

* * *

Женя – бывший милиционер. Лев кому-то его представил:

– Женя – наш большой друг, он нам лук сажал.

– Что лук! – сказал Женя. – Я людей сажал!

* * *

В моей передаче на телевидении Юра Ананьев снимал козла. Почему-то из Уголка Дурова за ними не приехала машина. Мы вышли на дорогу. Я подняла руку, голосую, а Юра с козлом отошли в сторонку. На мой зов остановился какой-то драндулет.

Я – приветливо:

– Нам нужно с вами подвезти одного козла.

Пока водитель пытался переварить эту информацию, Юра стремительно затолкал козла в машину и сел сам.

– Но вы ведь сказали – одного! – обиженно проговорил шофер.

* * *

Когда я жаловалась на что-нибудь, мама всегда говорила:

– Как ты можешь быть чем-то недовольна? Вся твоя жизнь – сплошной фейерверк!

* * *

На английском итальянцы не разговаривают, поэтому в Риме, не зная итальянского, то и дело попадаешь впросак. Заказываешь в ресторанчике вегетарианскую пасту, а тебе приносят брутальные сардельки.

– Зачем я только беру тебя с собой! – возмущался Тишков. – Хотя бы словарь полистала наиболее употребительных слов!

– Клянусь, – я произнесла торжественно, – в следующий раз с тобой поедет в Рим человек, который свободно владеет несколькими итальянскими словами!

* * *

У Якова Акима была знакомая, она говорила:

– Я без того, чтобы мне позвонили и пригласили на любовное свидание, вообще утром не встаю с постели.

В какой-то момент она призналась Якову Лазаревичу, что полностью растеряла к этому весь научно-художественный интерес.

* * *

Литературовед Надежда Иосифовна Павлова:

– Мы с Яшей Акимом были в Болгарии, он там купил себе вельветовый пиджак. Тогда было модно. Он ведь красавец, пришел в этом пиджаке, а я возьми и ляпни: “Ну прямо Дориан Грей!” – черт бы меня побрал!

* * *

На празднике журнала “Дружба народов” зам. главного редактора Наташа Игрунова показала мне сына писателя Виктора Драгунского – с детства любимого героя “Денискиных рассказов”! И я увидела усатого мужчину со щетиной, в костюме и в очках.

Понятно, что ему все осточертели с этим делом, поэтому я подошла и просто молча потрогала его.

Он улыбнулся и сказал:

– Живой, живой.

* * *

– Серьезно, достали, – вздохнул Денис Драгунский. – Читаешь лекцию (Денис Викторович – филолог, философ, экономист, преподавал греческий язык в Дипломатической академии). Спрашиваешь: у кого есть вопросы? Все молчат. Поднимается робкая рука. “А вы правда кашу из окна вылили?”

* * *

– Не знаю, в детстве он этим страшно гордился, – вспоминал художник Чижиков. – Размахивал книгой “Денискины рассказы” и говорил: “А вот это про меня!” Он очень хорошо рисовал корабли. Виктор дарил нам его рисунки, они у нас висели на стенках. Поэтому в рассказах Драгунского фамилия Дениса – Кораблёв.

* * *

На Новый год Лёня Бахнов пошел на улицу проветриться. Идет в три часа ночи, песню поет – кругом петарды взрываются, салют, ракеты… Вдруг смотрит – прямо на него по тротуару, извиваясь и шипя, несется во-от такая здоровенная фиговина, рассыпая снопы искр. Он раз – и раздвинул ноги. Она у него между ног пролетела и буквально метрах в двух с невообразимым грохотом разорвалась, как шаровая молния.

– Ты не поверишь, – сказал Лёня. – Но я даже на некоторое время перестал петь. Моя песня просто застряла в горле. Ведь взорвись она на пять секунд раньше, я мог – ни с того ни с сего, в новогоднюю ночь – лишиться своих вторичных половых признаков! Нет, я, конечно, знал о жертвах новогодней пиротехники, но мне совсем не хотелось пополнить собою их и без того большое число…

* * *

Поэт Герман Лукомников:

“Беседуют два католических монаха.

– Доживем ли мы до отмены католической церковью целибата?

– Мы – нет, – со вздохом отвечает второй, – но вот дети наши…”

* * *

Денис Драгунский:

– Папа очень дружил с Яшей Акимом. И говорил про него: “Вошел Яша Аким и скромно стал в уголок, стесняясь своей красоты”.

* * *

Чижиков:

– Своими смешными историями Витя Драгунский валил с ног любую аудиторию. Да он и сам любил похохотать. Хохочущий Драгунский – это что-то. “У меня зубы – небрежно рассыпанный жемчуг”, – говорил он о себе.

* * *

Яша Аким:

– Когда я пью, на меня смотрит Бог.

* * *

– Я был на даче, в деревне, – рассказывает Виктор Чижиков, – и никакого это мне удовольствия не доставило. Плохая погода, все время дождь. Там, правда, Коля Устинов рисовал книгу – воспоминания Коровина. И вот из этих воспоминаний вырисовывается образ Шаляпина как ужасного скопидома. Такой у него бас, диапазон, такие роли – Борис Годунов и так далее. А при этом – жмотина и крохобор.

* * *

Муж нашей родственницы писатель Олег Добровольский, автор книг о Саврасове и о Голубкиной в серии ЖЗЛ, покидая этот мир, завещал развеять его прах на Крылатских холмах.

– Алик об этом просил, когда там еще были чащи лесные, – Лилечка переживала, – а сейчас раскинулся культурно-спортивный центр! Что ж я буду в этой спортивно-экологической рекреации…

* * *

– А со мной – чтоб никаких забот, – важно заявил отец Лев. – Как можно проще!

– Если ты не хочешь утруждать своих близких, – говорю ему, – надо быть всегда живым, здоровым…

– …и по возможности богатым? – спрашивает папа.

* * *

Впрочем, я тоже попросила Лёню, чтобы он развеял мой прах над Гималаями.

– Ты бы еще попросила на Луне, – сказал отец Лев. – А над Гималаями – это в самом крайнем случае!

* * *

Из Рима с нами в самолете летели две девушки родом из Краснодара, очень горластые, одна чуть не устроила драку со стюардом, ругалась на чистом итальянском языке, не давала ему пройти. Он пригрозил, что вызовет к трапу полицию. Она отвечала оскорбительными жестами. Наблюдая эту картину, мы с Лёней, не сговариваясь, подумали: какое счастье, что у нас невестка хоть из Краснодара, а такая редкая жемчужина!

* * *

Рассказываю папе, что Серёжа всячески выказывает недовольство, мол, я мало времени уделяю своим внукам.

– Пусть скажут спасибо, – отозвался Лев, – что им не надо отводить тебя в фитнес-клуб и там сидеть ждать, чтобы привести обратно!

* * *

В экспедицию на Северный полюс я на всякий случай взяла с собой бигуди.

– Да-а, пожалуй, бигуди тут не выстрелят, – говорил Лёня, оглядывая бескрайние арктические просторы. – Брось их где-нибудь в снегу. На следующий год наши приплывут, а у медведей жопы кучерявые…

* * *

Однажды Седову сообщили, что к нему с предложением собирается обратиться продюсер Бекмамбетов.

– Я даже стал скорей бежать отовсюду домой, – говорит Седов. – И когда приходил, спрашивал у мамы: “Бекмамбетов не звонил?”

– Ты знаешь, – сказал он мне через несколько месяцев, – я уже начал волноваться: все-таки богатый человек. Вдруг телохранители зазевались или какой-то завистник… Прямо хочется позвонить и спросить – все ли с ним в порядке?

* * *

Я – нашему издателю:

– Понимаете, мы с Седовым имеем дело только с порядочными людьми, поэтому мы даже друг с другом дел никаких не имеем.

* * *

Юра Ананьев замечательно играл на трубе. И научил этому своего гималайского медведя. В трубу Топтыгину Юра закладывал бутылку с молоком, рассчитанную по секундам на основную тему “Каравана”. Топтыгин лихо вскидывал трубу на первой ноте и не опускал – до последней.

Однажды кто-то крикнул из зала:

– Медведь халтурит!

– Почему? – спросил Юра.

– На кнопки не нажимает.

– Он вам что, – произнес Юра своим благородным бархатным баритоном, – Армстронг?

* * *

– Кстати, однажды медведь прокусил мне руку, – сообщила нам с Юрой Рина Зелёная. – В мою руку налили сгущенки, и он ее лизал. А я заговорилась, он все слизал и прокусил насквозь. Но! – Она сделала эффектную паузу. – У него, оказывается, такие чистые зубы, что мне даже не делали уколов, а просто обмотали руку тряпкой – и все.

* * *

Писатель, редактор и мой соведущий на радио Феликс Шапиро звонит Наталье Дуровой, чтобы пригласить ее на радиопередачу.

– Шапиро… Шапиро… Где-то я уже слышала эту фамилию… – задумчиво произносит знаменитая дрессировщица.

– В Одессе из каждого окна… – ответил Феликс Бениаминович.

* * *

– В Одессе хозяйка, у которой я жила, – рассказывает Надя Павлова, – то и дело щедро и громогласно осыпала проклятиями своих соседей и близких родственников. У нее двое детей, оба плохо едят. Она им кричит: “Чтоб вы сдохли! Но только сразу оба – другое меня не устраивает!”

* * *

– Только разговаривай дружелюбно! – предупредила Надежда Иосифовна, собираясь представить меня перспективному издателю.

– Да я и не могу иначе!

– А вдруг в тебе взыграет?

* * *

– Нет, представляешь? – возмущалась Надя. – Она мне так в лицо и говорит: “Вот мельница, она уж развалилась!”

* * *

– Одно можно сказать, – заметила Надежда Иосифовна Павлова в свои 92, пережив тысячи невзгод, недугов и печалей, – жизнь очень хороша, черт бы ее побрал!!!

* * *

Лёня, когда узнал, что “Новый мир” отклонил мой роман:

– Как ты думаешь, потому что он слишком что?

* * *

Лёва с Люсей поехали осенью в Уваровку – середина октября, они затопили печку и поторопились задвинуть заслонку, чтоб было теплей. Легли спать. Люся говорит: “Лев, а вдруг мы с тобой угорим?”

– Знаешь, что Лёва мне на это ответил? – спрашивает она у меня потом.

– Что?

– Вот будет Марине мороки!

* * *

В “МК” в подвале криминальной хроники опубликовали материал под заголовком “Марина Москвина отработает каждую бутылку” – про некую мошенницу, мою тезку, регулярно похищавшую с корпоративов алкогольные напитки. И увенчали эту статейку моим жизнерадостным портретом.

– В какую сумму вы оцениваете свои честь и достоинство? – спросил меня адвокат, которого я наняла для возмещения мне морального ущерба.

– В миллион!!! – сказала я очертя голову.

– Один?

– Один…

* * *

Увы, наша протестная нота не возымела действия. Адвокат объяснил мне, что в результате морального ущерба жизнь пострадавшего должна покатиться под откос, тогда – да, а так – нет.

– …А нельзя это как-то организовать? – серьезно спросил адвокат.

* * *

– Я тебя понимаю, – сочувствовал мне Тишков. – Это нам, авангардистам, неважно, что о нас пишут, лишь бы имя трепали. А даме – ей нужно другое…

* * *

Но когда одна безрассудная женщина обвинила Лёню в том, что он совершил ограбление со взломом и унес все творческое наследие покинувшего этот мир художника – вместе с телевизором и холодильником, и эту информацию трижды напечатала единственная уважаемая нами газета, – как я ни уговаривала Тишкова, что это только возвысит его в глазах общественности и привлечет дополнительное внимание к его персоне, Лёня был о-о-очень недоволен…

* * *

“Чем меньше человеку нужно, – говорил Сократ, – тем он ближе к богам”.

* * *

Еще он говорил:

“То, что я понял, – прекрасно. Из этого я заключаю, что и остальное, чего я не понял, – тоже прекрасно…”

* * *

– Мы уже все щеки подставили, а их не так много – всего по четыре у каждого…

* * *

– Марина Львовна, – сказал мне знакомый юрист, – если у вас есть малейшая возможность не судиться, никогда не упускайте ее…

* * *

В Одессу на корабле плыл с нами главный редактор “Огонька” журналист Виктор Лошак. Писатели приняли на грудь и пели, а Виктору позвонила жена Марина, будущий директор Пушкинского музея, коренная одесситка. Поражаясь слаженному хоровому пению литературного критика Николая Александрова, журналиста Игоря Свинаренко и поэта Максима Амелина, Марина Лошак посоветовала нам из достопримечательностей в Одессе: “Кларабар” в Городском саду, кафе “Дача” на Французском бульваре и “Хуторок” в парке Шевченко.

* * *

Иртеньев – Игорю Свинаренко:

– Зря ты бросил пить!

А Игорь:

– Так пьяный я такой же, только хуже. Марина знает…

* * *

Нет-нет и отзовутся товарищи по перу о моих творениях в отрицательном смысле. То поэт Вадим Ковда выразил неудовольствие моим слогом, то литературный критик Андрей Немзер написал, что “Роман с Луной” можно считать романом только при полном олунении… Гений всех времен и народов Игорь Холин вообще заявил:

– Ваше назначение, Марина, знаете какое? Художника Тишкова беречь.

– Да просто твои книги никого не оставляют равнодушным! – успокоил меня Лёня.

* * *

…И задумчиво добавил:

– Вы, писатели, ищете не истину, а как сказать – всё равно что!

* * *

В Израиле Дина Рубина организовала мне ежедневные экскурсии под неусыпным оком своего сына Димы, которого она устроила координатором всего и вся в знаменитое турагентство Марины Фельдман. Дима боялся, что я зазеваюсь и отстану от автобуса где-нибудь в Назарете, Вифлееме или, не приведи бог, на Голгофе, поэтому указывал на меня дланью экскурсоводу и говорил:

– Присмотрите, пожалуйста, за этой дамой, это наша тетушка, она такая растяпа!

* * *

По жаркому Иерусалиму Дина фланирует в шляпе, а я в чалме.

– Марина Москвина из Бомбея! – представляет она меня своим друзьям.

– …Не могу же я сказать “Москвина из Москвы”, – Дина объяснила мне, – это масло масляное…

* * *

Стали думать с Люсей, что подарить ее двоюродному племяннику, который вообще ничем не интересуется, на 25-летие. Может быть, лупу, как сотруднику прокуратуры? Или трость и плащ – как аксессуары Шерлока Холмса?

– Что же ему подарить? – озабоченно спрашивала Люся. – Может быть, красивых разноцветных презервативов?

* * *

Поэт Геннадий Калашников – бесконечно лояльный, с неисчерпаемым чувством юмора. Один только раз я видела его возбужденным и разгневанным – когда заговорила о литераторе, которого он подозревал в антисемитизме.

– Поверь мне, Гена, – говорю, – я знаю этого человека много лет, мы уйму времени с ним провели, гуляя и выпивая и размышляя об индуизме и буддизме, и никогда, ни в какой степени подпития не слышала я ничего такого, о чем ты сейчас возмущаешься. А ведь люди, которых ты имеешь в виду, разговаривают об этом вслух даже сами с собой!

На что Гена воскликнул с неожиданной горечью:

– Да разве с тобой можно поговорить хотя бы о чем-нибудь, что действительно по-настоящему волнует человека?!

* * *

Чуть ли не сигнал моей первой книжки, который мне самой-то дали на время – показать родителям, я с трепетом подарила в ЦДЛ Юрию Ковалю. Он ее тут же в трубочку свернул, бурно ею жестикулировал, почесывался, дирижировал, кого-то окликнув, постучал по плечу, кому-то дал по башке, потом вдруг опомнился и спрашивает:

– Слушай, ничего, что я твою книгу… скатал в рулон?

* * *

На побережье Балтийского моря в Дубултах Коваль увидел двух высоченных стюардесс. Юрий Осич с ними познакомился, пригласил в гости, выдумал, что у него друг – летчик.

– Все в Доме творчества ахнули, когда их увидели, – он рассказывал, – а они влюбились в нас с Яшей Акимом, расставались – плакали, обнимались, целовались. Одна даже долго мне писала письма.

Тут в наш разговор вмешался Яков Лазаревич – ему показалось, что в обществе столь низкорослых экземпляров, как мы с Бородицкой, невежливо воспевать длинноногих дам, поэтому он сказал:

– Ерунда! В женщине главное… ум.

Коваль искренне рассмеялся.

– Да-да, – настаивал Аким. – И вообще, один мужчина может любить нескольких женщин.

– Скольких, Яков? – посерьезнел Юра. – Говори, скольких? Трех?

* * *

В период упадка Дома творчества “Переделкино” директором был назначен некий Сергей Степаныч, которого все путали с его братом-близнецом Иваном Степанычем, они постоянно играли в бильярд в новом корпусе, иногда к ним заглядывал на огонек поэт Валентин Устинов – продолжатель традиции русской поэзии Кольцова, Есенина и Рубцова, президент им же созданной Академии поэзии. Мне он напоминал гонимого короля Лира, во всяком случае обстоятельства жизни того и другого на старости лет складывались примерно одинаково. Вот он собирается идти к себе из нового корпуса в старый, а зима, дорожки песком никто не посыпает… Генеральный директор издательства “Московский писатель” Александр Федорович Стручков говорит Сергею Степанычу:

– Проводи Устинова, а то темно, скользко.

Директор дома творчества, захваченный игрой, не сразу откликается, а потом открывает дверь и кричит на весь писательский городок:

– Валентин Алексеич, стой, я тебя провожу, а то ты еще пизданёшься…

...

4 5 6

Премиум

3.93

(15 оценок)