– По краткости и экспрессивности ничто не сравнится с матом, – рассуждает гостья. – Одно короткое слово, и ты выразил бурю эмоций. Кто осудит солдата, который поднимается в бой с матерщиной на устах? Но пусть она царит в пивной, в бане, в мужском туалете! Что делать, чтобы это не лилось зловонной жижей отовсюду?

Звонок от радиослушателя.

– Здравствуйте! Как вас зовут? – спрашивает ведущая.

– …Александр.

– Ну?

Молчание.

– Матерщина меня оскорбляет до глубины души, – продолжает гостья. – Вы произносите слово, означающее мужские гениталии, а я это сразу себе представляю, и мне противно. Что делать? – ставит она опять вопрос ребром.

Звонок. Это Александр. Он долго молчит, наконец произносит:

– …Надо проводить беседы.

– Где? С кем???

Тяжелое молчание.

– Что они мучают этого Александра? – говорит Лёня. – У него, видимо, речевая активность очень слабая, а двигательная хорошая. Он быстро набирает номер, быстрее всех, а что сказать – вот это для него проблема.

* * *

Познакомилась с режиссером Адольфом Шапиро.

Полностью опровергнут слоган Бородицкой: “Хорошего человека Адольфом не назовут!”

* * *

Юбилей у карикатуриста Сергея Тюнина, семьдесят лет.

– Ну, желаю тебе никогда не расставаться с чувством юмора! – говорю я.

– С чувством юмора – куда уж нам расставаться? – ответил Тюнин. – С этим чувством и в гроб сходить будем.

– А есть такие люди, – говорю, – у которых совсем нет чувства юмора.

– А есть – у которых свое какое-то чувство юмора, – сказал Тюнин. – Это еще хуже…

* * *

Люся – в Уваровке – Льву:

– Пора закапывать компостер!

– В субботу я не могу…

* * *

Тишкову предложили сделать выставку в Музее прикладного искусства. Он пошел посмотреть пространство, вернулся:

– У меня такое чувство, как будто мне предложили сделать выставку в Мавзолее Ленина. Я спрашиваю: “А можно Ленина вынести на это время?” Мне отвечают: «“Нет, ни в коем случае. Как-нибудь впиши его в общую экспозицию…”

* * *

В самолете какой-то мужичок внимательно смотрит на Юрия Полякова.

“Узнал”, – подумал Поляков.

А тот взглянул так хитро, с прищуром и спрашивает доверительно:

– Вы – Виталий Соломин?

Юра это рассказал после того, как Людмила Улицкая спросила у него:

– Вы Николай Кононов?

* * *

Тишков, отправляясь за гонораром в издательство за мою книжку о Японии, которую он проиллюстрировал:

– Значит, мне – пятьсот, а тебе – четыреста?

Я говорю:

– Пусть так. Только почему мне четыреста? Я ее все-таки написала…

– Потому что у нас мужчинам, – отвечает Лёня со знанием дела, – платят больше, чем женщинам.

* * *

Когда Марину Бородицкую принимали в Союз писателей, против нее вдруг решительно выступил прозаик Теодор Гладков, автор книг про шпионов и разведчиков.

– В сущности, я этого Гладкова понимаю и не держу на него зла, – сказала Бородицкая. – Что ты хочешь от человека, которого зовут ТЕОДОР?

* * *

В метро один военный – другому:

– Я помню наизусть пятьсот телефонов!

Седов – мне:

– А я – два. Твой и бабушкин.

* * *

Писатель Борис Минаев накупил в “Переделкино” сухарей.

– Я очень люблю сухари! – он признался мне. – Как увижу сухари – сразу покупаю несколько килограммов.

– Что-то в этой твоей любви к сухарям есть…

– …предусмотрительное, – заметил Юрий Поляков.

* * *

В Доме творчества с нами за столом сидел Валентин Распутин. Поляков что-то рассказывал, и в его рассказе прозвучало слово “инфернальный”.

– Юра, а что такое “инфернальный”? – спросил Валентин Григорьевич.

– “Дьявольский”, – ответил Юра.

– Вот спасибо, а то я не знал, – сказал Распутин с детской улыбкой. – И все думаю, когда слышу это слово: что оно означает?..

* * *

– Морковный суп? – удивился Распутин. – Ведь пост кончился, вы что, вегетарианец? А вы прозаик или поэт? – спросил он у меня.

– Прозаик.

– Все-таки прозаику, – сказал Валентин Распутин, – раз в день котлетку надо бы съесть.

* * *

Официантка в Доме творчества “Переделкино” сделала мне комплимент:

– Вы так кушаете аккуратно, ничего под столом не валяется.

* * *

Литературовед и переводчик Юрий Архипов запечатлевает для вечности Распутина и Личутина.

– Вот я с кем вас сфотографирую, с Мариной! – говорит Архипов.

– А вы чего такие серьезные, – говорю, – улыбайтесь! – Беру их обоих под руки и расплываюсь в улыбке.

– Мне такую фотографию не давай, – сердито сказал Личутин. – А то жена скажет: чем это ты там занимался?..

– Мне дайте, – говорю, – мой муж скажет: наконец-то с настоящими русскими писателями имела дело!

* * *

– Последнее, что я прочитал из молодых, это Нарбикова, – говорил Валентин Распутин. – Меня заинтересовало ее высказывание: “Соловьи поют, чтобы слаще совокупляться. Для того же предназначено искусство”. Мне даже стало интересно, что может написать человек, который так считает?

* * *

Владимир Личутин – поразительный прозаик. Он вскрывает такие пласты языка, которые давно никто не знает и не помнит. Недаром про него говорят: “Не читать Личутина – преступление. А читать – наказание”.

* * *

– На лыжах-то катаетесь, Георгий Дмитрич? – спрашиваю Гачева, повстречав его на проселочной дороге.

– Я лыжи берегу, боюсь, затупятся. И так один конец отломился, вот я его привязал и уже лет пять катаюсь с привязанным концом.

– А чего пластиковые не купите?

– По причине крайней нищеты.

* * *

– Мариночка! – говорила Люся. – Нехорошо постоянно находиться в нирване, когда другие в рванине!

* * *

В Милане наш итальянский приятель Домиано достал билеты на “Тайную вечерю” Леонардо да Винчи.

– А вдруг нам не понравится? – волновался Лёня. – Лучше не смотреть…

* * *

Писатель Максим Гуреев:

– Марин, я у вашего сына в школе преподавал древнерусскую литературу. Сергей пришел сдавать зачет, а я давно его не видел и спрашиваю: “Ты где пропадал?” – “Я был в скорбях пустынных…” – он ответил. И я без лишних слов поставил ему зачет.

* * *

Люся решила подарить внуку микроскоп.

Лёва спрашивает:

– Зачем ему микроскоп?

– Рассматривать!

– Кого???

– Своих микробов, – отвечает Люся. – Потом, к ним клопы захаживают, тараканы. Ты сам хоть раз в жизни заглянешь в микроскоп. Как это – не интересоваться микромиром? Так ты скажешь: “И что там рассматривать-то – в телескоп?..”

* * *

Артист Георгий Бурков озвучивал Дикобраза в моем мультфильме “Корабль пустыни”.

Потом мы взяли такси, и все это время, пока нам было по пути, он мне рассказывал случаи из своей актерской жизни.

– В восьмидесятых на съемках в Чехословакии денег мало давали. А я купил себе шпигачик и бутылочку коньяка. Сижу в фургоне, ем, пью. Ребята заглядывают: “Жор, ну как тут коньячок?” – “На, попробуй!” Все ведь экономили…

* * *

– Как Коля Волков будет играть Отелло? Как будет душить Дездемону? – удивлялся Георгий Бурков. – Он сам-то еле живой…

* * *

Про мультфильм “Корабль пустыни”, снятый по моему сценарию режиссером Ольгой Розовской, блистательно озвученный великими артистами Георгием Бурковым, Михаилом Кононовым и Натальей Теняковой, Фёдор Савельевич Хитрук сказал, что он получился до того глупый, что даже смешной.

* * *

Бурков озвучивал прагматичного Дикобраза, Тенякова – нагловатую Черепаху, а Кононов – воздушного, восторженного Тушканчика. Нет, он не озвучивал. Он стал Тушканчиком, тонким, нервным, взволнованным! Сияющая улыбка, нежно-розовая рубашка в желтый квадратик, широкий ковбойский ремень с железной пряжкой со скрещенными кольтами – на обычных брюках, вдрызг изношенный пиджак фантастического покроя с многочисленными складками на спине. И на карманах шерстяного пиджака – ситцевые кантики в цветочек – жена пришила, чтобы не обтрепывал.

– Хорошо у тебя, Мишка, идиоты получаются! – восхищался его гениальной игрой звукорежиссер.

* * *

– Миш, дай реакцию на удар по голове!

– Ёбс! – радостно и звонко воскликнул мой Тушканчик.

* * *

Прислали предложение “Муж на час”. Я обрадовалась, думала – подразумеваются цветы, шампанское, театр, влюбленные взгляды… Оказывается, это касалось текущего крана… развески картин!..

* * *

Лёня выходит из Пушкинского музея, слышит звуки музыки – что такое? Смотрит, сидит охранник и играет на губной гармошке.

– Прям фашиста напоминает – во всем черном и на губной гармошке! – рассказывал Тишков.

– И что, хорошо получается?

– Ну да. Нормально…

* * *

Писатель Валерий Воскобойников вспоминал, как в питерском журнале “Костер” готовили к публикации повесть Юрия Коваля “Пять похищенных монахов”. А в этой повести сообщается, что в городе Карманове делают бриллианты.

Вдруг в цензуре задержали тираж. Воскобойников, служивший в то время зам. главного редактора, побежал разбираться. Ему объясняют:

– Нельзя называть город, где производят бриллианты.

– Да это придуманный город, – объясняет Валерий Михайлович. – На самом деле такого города нет!

– А бриллианты?

– И бриллиантов нет!

– А вы можете написать расписку, – спросили Воскобойникова, – что тут все выдумано от первого слова до последнего?

– Могу.

Так вышел “Костер” с “Пятью похищенными монахами” Коваля.

* * *

– Особенно я люблю бездонные произведения, – говорил Коваль. – “Чистый Дор” или “Куролесова”… “Куролесов” пока не окончен. Может быть, я еще одного нахулиганю.

* * *

– У меня в загашнике тридцать-сорок шикарных начал, – говорил Юрий Осич, – и я в любую минуту могу их продолжить, только ущипни меня за задницу!

* * *

В редакции журнала “Мурзилка” празднуем Новый год. Собрались детские писатели, художники, пир горой. Патриархи – поэты Роман Сеф, Ирина Токмакова, Яков Аким, главный редактор Татьяна Филипповна Андросенко восседают за отдельным столом. Я пристроилась к ним на край скамеечки, подняла бокал и так искренне, от всей души говорю им:

– Здоровья! Здоровья! – и упала под стол.

* * *

Познакомила писательницу Аллу Боссарт с поэтом Романом Сефом и его женой. Жена Романа Семёновича протянула руку:

– Ариэлла.

– Ариэлла!.. – мечтательно произнесла Алка. – Боже мой! Если бы меня звали Ариэлла – вся жизнь у меня была бы другой…

* * *

Когда у Дины Рубиной вышел роман “Синдикат”, Бородицкая расстроилась, что там все про Москвину да про Москвину, а про Бородицкую ни слова.

– А надо было себя более ярко проявить, – сказал наш Сергей, – чтобы обратить на себя внимание Дины. Например, совершить какое-нибудь злодеяние.

* * *

После выхода “Синдиката” мне позвонил какой-то пожилой человек и сказал:

– Значит, вы реальное лицо? Я так и подумал. И без труда узнал ваш телефон. Вот я хочу с вами посоветоваться: как жить?

– С таким же успехом, – говорю, – вы можете позвонить Тарасу Бульбе, доктору Айболиту, бравому солдату Швейку или Робинзону Крузо… Но раз вы дозвонились мне, я вам отвечу…

* * *

– Как ты думаешь, какую сделать обложку к моей книге, чтобы было… рыночно? – застенчиво спрашиваю Серёгу, ставшего акулой книжного бизнеса.

– К твоей книге, – он отвечает, – надо что-то такое, что к ее содержанию, в принципе, не имеет никакого отношения!

* * *

Пора сдавать летний пиджак Тишкова в химчистку. Лёня жмется, ему жалко денег, тем более дело происходит зимой и химчистка сильно подорожала. Последний раз мы сдавали туда его пальто двадцать лет назад.

Я говорю:

– Второй раз в жизни у тебя наметилась какая-то связь с химчисткой, а ты упираешься.

– Так, значит, вот что такое жизнь! – воскликнул он. – Два раза в химчистку сходил – и на кладбище?

* * *

“Дорогая Марина Львовна! И дорогой Леонид Александрович! Очень соскучился по вас и решил написать это печальное письмо. Что я делаю? Как всегда, заполняю пустоту ненужными рисунками и грустными историями. Где Лия? Почему она не пишет? Глаза мои смотрят то на вас, Марина Львовна, то на Леонидаса, а язык покажите Лии, если она объявится. Не поленитесь, напишите мне письмо. Любящий вас Р. Габриадзе”.

* * *

Серёжа учится водить машину.

– Ты слишком резко жмешь на тормоза, – объясняет ему инструктор. – А тут надо – как на тромбоне. Тромбонисты знают: чуть-чуть сильнее подул – другая нота…

* * *

Пишу книгу о Японии – про японские сады камней.

Звонит Лёня Бахнов:

– Хорош воспевать Японию, обратись к своим корням! (Приглашая на фестиваль еврейской литературы.)

* * *

– А как бьется сердце автомобилиста, когда ты отправляешься получать номер! – волнуется наш Сергей. – Если ты не заплатил – это полностью непредсказуемое дело. Все хорошие, благозвучные номера – они дорого стоят и давно разобраны. Ты же можешь получить только “хрем” или “фук”, хоть не “лох” или “поп”… Не дай бог на “уй” будет оканчиваться – что-то будет напоминать из ненормативной лексики уничижительное…

* * *

В начале 90-х бесплатно уже неудобно посещать врача, как-то надо заплатить, а как?

– В Евангелие от Луки хорошо ли положить десяточку? – спрашиваю Тишкова.

– В Евангелие от Луки, – ответил он, – хорошо положить тридцать рублей.

* * *

Искусствовед, переводчик, ведущий телепередачи “Мой серебряный шар” Виталий Вульф работал в Институте международного рабочего движения (ИМРД) в отделе международных организаций, которым заведовал мой папа. И когда бы Вульф ни отпрашивался с работы, Лёва его всегда отпускал.

– Как я могу не отпустить Виталия, – говорил он, – если тот приходит ко мне уже с билетом на самолет и заявляет: “Лёвушка! Я сегодня улетаю в Новосибирск в Академгородок на встречу со мной…”

* * *

Фестивальщик Михаил Фаустов, задумавший охватить пожаром книжных ярмарок все населенные пункты планеты, столкнулся с неожиданной трудностью. Писатели, которых он зовет за собой, особенно именитые, спрашивают:

– А город, куда мы едем, – миллионник?

– Миллионник! – уверенно отвечает Миша, даже если этого места нет еще на карте.

* * *

Лёня читает рукопись, которую мы прочим на первую премию в конкурсе “Заветная мечта”, и хохочет над ее незадачливым автором.

– Зато вещь большая, проблемная, – говорю, – школьная повесть, года полтора человек сидел…

– Да-а, всю дурь вложил, какая была, без остатка!

* * *

Лечу в Новосибирск на книжный фестиваль “Открой рот”. Миша Фаустов предупредил, что в аэропорту меня встретит литературный критик Константин Мильчин и отвезет в Бердск.

– Я, – говорю, – буду в полосатой шапке, похожая на Инну Чурикову…

– А Мильчин будет с бородой, похожий на Костю Мильчина, – сказал Михаил.

* * *

– Жаль, что я отвлекла вас от вечеринки, – говорю Мильчину по дороге из Новосибирска в Бердск.

– Ничего страшного, – ответил Костя. – До сорока я только и думал, как бы выпить. А после… как бы НЕ выпить!

* * *

У меня на выступлении в первом ряду сидел заместитель мэра по ЖКХ, слушал, смеялся, радовался, а потом подошел и спросил:

– А если я тоже захочу что-то написать, но у меня совсем нету времени, могу я купить рассказ у какого-нибудь молодого писателя и выдать его за свой?

* * *

– Видимо, у моего папы была какая-то преданная поклонница, – сказала Марина Бородицкая. – На его могиле, когда я прихожу, всегда лежат абсолютно свежие пластмассовые цветы…

* * *

Звонит Лёня:

– Записывай, тебе для твоего романа. На Савеловском вокзале на столбе висит объявление: “Нашел в электричке шаманский бубен с колотушкой”. Звоните – и телефон… Представляешь? Какой-то шаман забыл в электричке настоящий шаманский бубен…

* * *

Резо Габриадзе был знаком с Лёней, а со мной нет. И я через Лёню передала ему варежки, на которых вывязала ярко: “Здравствуй, Резо!”

Он очень обрадовался и спрашивает:

– А мне что подарить Марине? Что она любит?

– Она любит ВСЁ.

И он передал мне бумажный кулек с песком из пустыни Гоби.

* * *

Стали вручать Ревазу Левановичу Государственную премию, пригласили в Кремль. А он позвал Лёню, ну и меня заодно, как свидетелей на свадьбу.

– Только, – говорит, – не опаздывайте! Это очень серьезно! Рихтер опоздал на три минуты – ему не дали.

Я пришла раньше всех, стою – жду Тишкова, январь, снегопад. С Васильевского спуска идут получать Государственную премию Белла Ахмадулина с Борисом Мессерером, сценарист Валерий Приёмыхов, Юрий Коваль привез на машине жену Арсения Тарковского Татьяну Алексеевну… Увидел меня и удивился:

– А ты что тут делаешь?

– Да так, – говорю беззаботно, – сопровождаю Резо Габриадзе получать Государственную премию.

– Ты большой человек! – воскликнул Юрий Осич.

И тут – как снегирь на снегу – в красной кофте из-под расстегнутой дубленки нарисовался Резо. А он-то меня не знает!

Тогда я, ни слова не говоря, заключила его в свои объятия, чтобы не опозориться перед Ковалём.

– …А вы кто? – громко спрашивает Резо.

* * *

Торжественная церемония проходила в круглом зале Совета министров. Речь министра печати, министра культуры. Юпитеры, телевидение, аплодисменты, вручение наград. В заключение Резо Габриадзе дал нам понюхать новенькую коробочку с медалью и удостоверением. Она пахла столярным клеем.

– Инвалиды делали, – сказал Лёня.

* * *

Моя любимая
такая маленькая
я спутал ее с курицей

Сергей Седов

* * *

В Доме творчества “Переделкино” поэт Иван Жданов сидит в холле с веселым молодым провинциалом, взъерошенные оба, с похмелья, на завтрак не пошли.

Я прохожу мимо, а Ваня:

– Поди-ка, поди-ка!

Я подхожу, он спрашивает:

– Кто написал “Трамвай «Желание»”?

– Теннесси Уильямс.

– Уильямс, Уильямс!

– А вы чего на завтрак-то не идете?

– Не хочется, – говорит Ваня. – Иди давай, иди!..

* * *

– Слушайте, вы такой мудрый на сцене, вы и в жизни просветленный? – спросила у Евгения Гришковца.

– Нет! Нет! – он ответил. – Вот стою на сцене – вроде бы и мудрость, и понимание, и доброта. А в жизни – скандалю, и кричу, и плачу, и обижаю всех. Эти вещи невзаимопроникаемы. Не смешиваются, и всё. Хоть плачь. Вот такой парадокс.

* * *

– Марина вобрала в себя лучших мужчин эпохи! – сказал Юрий Норштейн.

* * *

Отец Лев ждет меня около Театра Ермоловой. Там начинается спектакль по пьесе Теннесси Уильямса в переводе Виталия Вульфа. Виталий Яковлевич выходит на улицу раз, другой, меня все нет, папа злится, я опаздываю на полчаса по техническим причинам, короче, наш культпоход не задался. Лев встречает меня разъяренный и произносит в великом гневе – чистым ямбом:

К чему привел богемный образ жизни —
Вне времени, пространства… и зарплаты!!!

* * *

Наш сеттер Лакки среди ночи попросился погулять. А я его научила – ночь, зима, неохота выходить на улицу! – справлять малую нужду на балконе в горшок. Не зажигая света, Лёня вывел его на балкон.

– …Внезапно я увидел, – он рассказывал, потрясенный, – что лунный свет залил полбалкона! Что такое, подумал я? Почему тут отражается луна? И вдруг понял, что Лакки промазал мимо горшка.

* * *

– Уж если ты выходишь рано утром – так только на похороны… или на рожденье, – сказал мой сын Сергей.

– Уже, наверно, только на похороны…

– А между прочим, зря!

* * *

Александр Тимофеевский, автор многих поэтических книг, невероятно прославившийся песней крокодила Гены “Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам”, пожаловался мне в “Переделкино”:

– Раньше я сочинял стихи только на пути к своим друзьям, которые меня ждали. А теперь этих домов нет – приходится сочинять по пути в магазин. И это получается гораздо хуже…

* * *

– В Голицыне, – рассказывает Наталья, жена Тимофеевского, – с Сашей подружился пес Тяпа. И когда Саша направлялся в магазин (“По нашему мужскому делу”, – добавляет Тимофеевский), Тяпа его сопровождал. Как-то они возвращаются – Саша несет свою добычу, а Тяпа схватил с помойки и в зубах несет дохлую ворону. Саша ему: “Тяпа, не позорь меня, я все-таки офицер запаса…”

– А Тяпа мне отвечает, – подхватил Александр Тимофеевский, – “Ты – запаса, и я запасся…”