Цитаты из книги «Учись слушать. Серфинг на радиоволне»

В Болгарии был ренессанс, связанный с дочерью Живкова, ценившей культуру. И поскольку у меня отец из Болгарии, — рассказывал Георгий Дмитриевич, — мои доброхоты говорили: «Что ты живешь, света белого не видишь, сидишь в деревне, пишешь в стол. Брось, приезжай! Ты будешь у нас в чести, мы откроем для тебя весь мир». Я поехал посмотреть и

«Гуманитарный комментарий к физике и химии», «Евангелие от растений», «Дневник удивлений математике». Свежесть первых удивлений — это большая ценность. Когда материал тебе становится привычным, ты перестаешь замечать узловые вещи. Я, в общем, молчалив и мало общаюсь. Мои писания — это мои разговоры с возможным собеседником.

смерть… — говорил мне Георгий Дмитриевич, когда я спустя пятнадцать лет после нашей первой встречи в Малеевке отважилась вступить с ним в разговор и записать его для моей передачи. — Можно путешествовать по разным наукам, переменить ментальную среду обитания. Вдруг я, гуманитарий, преисполнился неодолимым влечением к естествознанию и тут же перебрался в Институт естествознания и техники, обосновался в секторе истории механики, физики и засел за трактат: «Эллин, итальянец, француз и германец — о воде», посвященный тому, как одна и та же реальность — ВОДА — видится глазами Архимеда, Стейвина, Галилея и Паскаля. Я вольный мыслитель, чем хочу, тем и занимаюсь, — говорил Георгий Дмитриевич, расцветая под моим восторженным взглядом. — У меня такой стиль: куда ни вхожу, подобно простодушному вольтеровскому Кандиду, наивному человеку, всему удивляюсь. Таковы мои трактаты

Все есть путешествие: рождение, взросление, творчество, любовь, жизнь

Вернулся в ИМЛИ. И поскольку ему так и не удалось пуститься путешествовать за границу телом, он изобрел способ интеллектуальных путешествий — умом и воображением, при этом обнаруживая глубинный принцип каждого мира, шкалу ценностей, которая проявляется и в быту, и в природе, и философии, и литературе. Он взялся исследовать «Космоса» притягательных для него стран. Исполинский труд, на который ушло тридцать лет его жизни, Гачев назвал «национальные образы мира».

«врага народа» (мой отец — политэмигрант из Болгарии, соратник Георгия Димитрова, музыкант и философ), потом война, учеба, работа в колхозе, университет и комсомольская неоромантика, траур по Сталину и разоблачение «культа личности», «оттепель», «застой», «перестройка»… — какой массаж Духу и потреба в труде Ума, — качал он головой. — Надо ж во всем разобраться — в путях истории и смысле жизни, и зачем я, и что делать? В тридцать три года Гачев, кандидат наук, с готовой докторской диссертацией, испытав, как он говорил, все хорошее и сладкое в жизни — и любовь, и культуру, и природу, и свободу творчества, только вот мира не повидал! — оставил Институт мировой литературы и ушел на флот.

жизни. Потом они начали потихоньку перепутываться. Тогда Георгий Дмитриевич принялся различать их по цвету: научные мысли писал черной ручкой, а личные — синей. Синий он считал цветом души. Однажды ему с ходу не удалось классифицировать свою мысль. — Вроде затевается из личной ситуации, к примеру, скандал с женой. Но я уже вижу, как это воспарит к самым разотвлеченным проблемам духа и отзовется в беседе с Кантом, Декартом, Монтенем. Ведь все едино, и ценишь каждое мгновение бытия, — делился со мной Георгий Дмитриевич, видимо, почуяв, что я его страстный единомышленник. — Я 1929 года рождения. На мое поколение, — говорил он, — выпало много очарований и разочарований: легенды революции и Гражданской войны, иллюзии тридцатых годов, сталинские соколы и сталинские репрессии, и я — сын

Когда-то он отдельно писал научный труд, а отдельно — дневник своей

Гачева долго-долго не издавали. Ученые говорили, что он поэт, а литераторы — что ученый. Никто с легким сердцем не принимал его в свой стан. У советских издателей, наверное, крыша ехала, если им случайно попадала рукопись Гачева. Редкий человек может взять и проглотить за один присест плод его раздумий. Во-первых, это фолианты по тысяче страниц, во-вторых, слишком сложные темы — по всем без исключения космогоническим вопросам. А в-третьих, смущал изобретенный им жанр «жизнемысли».

еще был такой мысленный путешественник по земному шару — Георгий Дмитриевич Гачев. Кого ни спросишь о нем, кто хоть раз видел его своими глазами или книгу его пытался прочитать, всяк тебе ответит: этот Гачев — весьма оригинальный субъект. Поэт Валентин Берестов, однажды осенью гуляя по лесу, увидел такую картину: кто-то вверх ногами стоит на руках, и глаза его, говорил Берестов, бегают по листьям, как мыши. Это был Георгий Дмитриевич, философ, поэт, доктор филологических наук.