И все время, пока мы гуляли по утреннему и ночному Парижу, я записывала, записывала на диктофон, запечатлевала для своего французского космоса в эфире — плеск Сены под мостом, уличный саксофон, шарманку, чеканный марш и вопли футбольных болельщиков в Латинском квартале, стук каблучков по гулкой мостовой, скрежет лифта на
документам, фотографиям, меркнущему сиянию, стихающим отголоскам. Все это — кирпичики, из которых строится дом, куда возвращается человек, чтобы воскреснуть в нашей памяти.
Хочется удержать прошлое, запечатлеть бывшее. Мне близка идея космиста Николая Федоровича Федорова о Музее Предков — собирании, хранении, изучении поглощенных временем феноменов, по тающим следам, исчезающим отпечаткам, письмам, дневникам, вещам
Философ и богослов Павел Флоренский вел странный дневник. Вроде все обычно: год, дата, а что он пишет? О том, что в этот день вспомнил. Время не есть некое движение по прямой, говорил он, время круглое. Прошлое не уходит, а просто сворачивается в клубок. Он так и назвал свой дневник: «Дневник воспоминаний».
Ведь в студию может позвонить человек немолодой, из больницы, которому не с кем словом перемолвиться. Я слышала, как в эфир такому вот бескомпромиссному оптимисту позвонила женщина с грустным голосом, назвалась по имени-отчеству, сказала, что ей сделали операцию… Повисла до того продолжительная пауза — пока он искал верный тон, сбавлял обороты, тормозил, как паровоз, перед которым возникли человеческие очертания, — что за это время в космосе зародилось несколько новых миров и пара-тройка угасли.
И почти незаметное, медленное, продвиженье,
передвиженье, медленное, на семь слогов,
На семь музыкальных знаков, передвиженье,
на семь изначальных звуков, на семь шагов,
и восхожденье, медленное восхожденье,
передвиженье к невидимой той гряде,
где почти не имеет значенья до или после,
и совсем не имеет значенья когда и где…
Рассказывая о своей жизни, ты должен ощущать связи с мирозданием. Необходима сверхзадача, поскольку фишка в том, чтобы воспарить над повседневностью, чтобы свет вечности освещал сиюминутные проблемы. Это напоминает стих «Проторенье дороги» Юрия Левитанского:
Порой мне кажется: наша собственная жизнь должна стать предметом искусства, главным, над которым мы работаем. И это «произведение» вполне может быть ключевой, глубинной темой радиопередач, веселым и грустным сюжетом для небольшого рассказа. Поэтому, по примеру Гачева, я время от времени пишу о моем ближнем окружении, взвиваясь в эмпиреи.
совершенно обезумел от их непрерывных разговоров. Вся жизнь проходит в общении. Все дружат, все родные, встречаются: «Ай, Георгий!» Чаши вина… А в Росси-то другого склада душа человека образуется — затворника, молчальника, сидит у себя и размышляет, созерцает. Я такой. А они свыклись к хоровой жизни. Поэтому я решил остаться здесь. Тут я родился, тут мой язык, мое пространство. Снег — это моя религия. Там за снегом надо куда-то в горы лезть. А тут вышел и прямо на лыжи. Выбеливает! Здоровью моему полезен русский холод.