– Хотя все развели великую конспирацию, – вкрадчиво сообщил он, – просочились слухи, что вы написали биографию Деда Мороза. Я предлагаю контракт: назовите сумму. Курьер привезет вам конверт. А вы ему передайте рукопись.

– Но у меня договор с правительством Москвы…

– Устный?

– Да.

– Забудьте о нем: в короткие сроки это выйдет в роскошном переплете с золотым обрезом, огромным тиражом, двадцать процентов от стоимости книги – вам. Елка в Лужниках, Елка в Кремле, в Великом Устюге – Елки по всей России будут разыгрываться по вашему сценарию. Это отдельная статья оплаты. Ваши доходы будут непрерывно возрастать. Баннеры на Тверской, журналы на обложках, газеты на первой полосе дадут ваш портрет – в санях, запряженных тройкой с бубенцами – рядом с Дедом Морозом. На здании «Известий» бегущая строка, знаете? Там крупными буквами побежит ваше имя. Диктуйте курьеру адрес. Я передаю ему трубку.

– Стоп, – сказала я, собравшись с духом. – Это невозможно. Да, у меня с мэрией устное, но джентльменское соглашение. И потом, я получила аванс.

– Сколько вы получили? – Леонов-Раков усмехнулся. Черт его дери, он был неограничен в своих возможностях по части освобождения от излишков капитала. – Мы им вернем эти гроши.

– Умоляю, не искушайте, – сказала я. – Нет, нет и нет! Это мое последнее слово!

– Дело хозяйское, – сказал Леонов-Раков. – Держу пари, они вас обманут.

– Кеша, – говорю я ослабевшим голосом. – Нам предложили за нашего Деда Мороза денег – гораздо больше, чем прилично иметь русскому интеллигенту. Но мы ведь не торопимся сбыть его с рук?

– О нет, – ответил Кеша с видом заносчивых ковбоев сэра О’Генри. – Я бы не хотел, чтобы наше богатство стало непреодолимым и угнетающим.

Верные слову, неподкупные, движимые чувством истины, добра и красоты, мы отправились в мэрию. Легко было у нас на душе. Так рыцари Круглого Стола возвращались в Камелот, испытав тысячу опасностей и совершив немало подвигов во славу своих прекрасных дам.

При большом скоплении номенклатурных работников я огласила великий миф, рожденный всемогущим Кешиным воображением. Весь комитет общественных и межрегиональных связей правительства Москвы сидел, не шелохнувшись, едва дыша, пораженный эпическим размахом этого нечеловеческого сказания.

Когда же чары спали, руководитель уникального проекта, связанного, кстати, с наступлением третьего тысячелетия, Лолита Юрьевна Кирхнер, торжественно приняла рукопись, по-мужски пожала мне руку и пообещала с нами созвониться, как только что-то будет известно.

Наконец я могла вновь предаться спасительному самосозерцанию. О, это мое любимое занятие, я просто чудовище, которое может сорок восемь часов в сутки просидеть на стуле, глядя на горящую елку, съев колоссальное количество шоколадных конфет. В конце концов мы снова могли собраться за антикварным столом «Анаконда» и поднять чарки за здоровье Риты и Серафима, а также за преуспеяние нашего дела.

Последнее время, пока у нас в кузнице не смолкал стук молота по наковальне, званые обеды для святого семейства были отложены до лучших времен. То банку щей, то жареного окунька Фима перехватывал у нас прямо в метро, на всем скаку.

– Если вам некогда, – говорил он, – можете послать суп с машинистом электропоезда. А я буду стоять на своей станции и спрашивать у каждого машиниста: «Вам не передавали кастрюлю супа?..»

Серафиму назначили уколы для поддержания сердечной мышцы. Кеша в этой области большой специалист. Он у себя на Урале окончил курсы медсестер. Фима зовет его к себе, а Кеше некогда.

– Пускай Фима сюда придет, – говорит, – я ему поставлю укол.

А Серафим:

– Пускай в метро поставит! Я его не задержу, раз он торопится. Мы договоримся, во сколько и где встречаемся, какой вагон, передняя или задняя дверь, и когда он подъедет, я уже буду стоять на платформе со спущенными штанами. Ему даже из вагона выходить не придется. Кеша делает укол. Двери закрываются. Я надеваю штаны, а вы едете дальше.

Фима вел бои на трех фронтах: мало того, что он обладал реальным капиталом, бережно хранимым в сберегательном банке, он все с большим энтузиазмом экономил.

Рита рассказывает:

– Фима прочитал в газете, что на «Войковской» пенсионерам по купону, вырезанному из этой газеты, можно купить «Спрайт» со скидкой – не за восемнадцать рублей, а за тринадцать! Фима вырезал купон, ехал-ехал на другой конец Москвы, возвращается домой – тащит «Спрайт» с торжествующей улыбкой, смотрит – во дворе он просто по тринадцать!..

Серафим даже предпринял попытку осуществить дружеский заём у моего приятеля Толика.

Толя – географ, но занимается любыми глобальными проблемами. Он собирает разные прекрасные идеи, чтобы спасти мир. И к нему эти идеи стекаются со всего света. Вот есть идея сделать стройматериал из торфа. Торф прессуют, и получаются кирпичи. В доме из таких кирпичей хорошо сохраняется тепло, курсирует воздух, и в этом здании сами собой погибают дизентерийные и туберкулезные палочки.

– Торф – без ничего! – радостно говорит Толик. – Аурация, ионизация – и все от торфяного кирпича.

Другая идея – нефть транспортировать не по трубам, а превращать ее в твердый сгусток пены, резать на куски и в виде плота отправлять по океану – а потом обратно плот превращать в потоки нефти путем химических реакций.

Третья:

– Давай снимем фильм, – говорит мне Толик, – о спасении племенных баранов, производителей тонкорунных овец в Ставропольском крае? Там идет засолонение почв – было восемнадцать видов травы, а осталось два. И вот, когда директор совхоза «Большевик» Чернецов рассказывал мне об этом, – а у него размер обуви сорок восемь! – он плакал. Давай про это?

Причем у него невозможно разобрать, где выдумка, где правда. Однако доподлинно известно, что дедушка Толика, профессор медицины Рябинин, участвовал в экспедиции Николая Рериха в Гималаи. Как нам рассказывал Толя, в награду за гималайский поход Рерих оставил Рябинину в Америке десять или пятнадцать тысяч долларов. Но тот ничего не смог получить, поскольку их экспедицию заподозрили в шпионаже.

– В Соединенных Штатах до сих пор, – уверял меня Толик, – существует рериховский счет полувековой давности! Если бы твой отец Серафим помог мне добыть эти сокровища, я бы с ним поделился.

У Серафима огромные связи. Его соученик по Институту международных отношений дядя Коля всю жизнь работал в Инюрколлегии.

– Серафим! – всякий раз говорил он при встрече, – если что нужно будет, обращайся в любой момент!

Но этот Коля умер. И хотя он не добавлял: «даже после моей смерти!», Фима решил, ну – ничего, Коля сорок лет там служил, наверняка его кто-то помнит.

Вот они приходят – Анатолий и Серафим – оба в красивых галстуках, импортных пиджаках, начищенных ботинках. Вахтер у них спрашивает:

– Вы куда?

И Серафим рассказывает ему эту трогательную историю.

Тот сначала не понял, в чем соль. А потом:

– Ах, Николай Владимирович? Конечно! И вызывает какую-то женщину.

Та:

– Что сможем – сделаем!

Приводит их к себе в кабинет. А у нее в раме под стеклом висит Колин портрет, где он так радушно глядит со стены, как бы говоря: «Ну, Фима, подумаешь, рериховский счет пятидесятилетней давности! Пара пустяков!»

Она завела «дело», пообещала, что его будут вентилировать светочи коммерческой юриспруденции, но, разумеется, на это уйдет несколько месяцев. Позвоните в сентябре…

– Нам надо было ответить, – шутил потом Серафим, – «Ах, в сентябре! А пока у вас не будет долларов сто? Нет? Ну, тогда рублей десять-двадцать. А то мы поиздержались. А вы, когда достанете, оттуда заберете…»

Не все получалось взять кавалерийским наскоком, особенно такие вещи, которые граничат с вымыслом, но Серафим при этом нисколько не лишался гражданского и всадничьего достоинства.

– Молодость знает только грусть, старости известно все, – говорил он, заматеревший во днех, насмешливо прищуриваясь.

Когда я стала свободным художником, Фима не дрогнул, только увеличил ренту. А когда у нас в доме свободных художников прибыло, Фима так и ахнул вслед за Максимом Горьким:

– С кем вы, мастера культуры??? А потом ответил себе изумленно:

– Все мастера культуры почему-то – со мной!

И устроился на вторую работу – читать лекции в Университете. Как будто за этой юношеской бравадой явственно маячила моя грядущая растерянность перед любым мало-мальски серьезным поворотом судьбы. Лавируя среди скалистых фьордов, словно ладья с облепленным ракушками днищем, Серафим безошибочно вел своих аспирантов к ученой степени, какими безнадежными экземплярами они бы ни казались.

Он все от меня терпел, любые выходки. Одно его нервировало – мое разгильдяйство. Иной раз Фима прямо на гекзаметр переходил от негодования. Как-то мы с ним договорились встретиться около Театра Ермоловой. Там шел спектакль по пьесе Теннесси Уильямса в переводе друга Серафима – Виталия Вульфа. Виталий Яковлевич выходит на улицу раз, второй, меня все нет, Фима злится, я опаздываю на полчаса по техническим причинам; короче, наш поход в театр полностью провалился. Издалека завидев меня, Серафим, словно Зевес на вершине Олимпа, вытянул длань и громогласно произнес:

 
– К чему привел богемный образ жизни —
Вне времени, пространства и зарплаты?
 

Перед Новым Годом нас с Кешей честь по чести пригласили в мэрию, сказали, что мы можем получить «Житие Деда Мороза» в опубликованном виде.

Рита звонит, возбужденная, спрашивает:

– А сколько вам за это заплатят? Я говорю:

– Давайте-ка не будем обсуждать такие вещи по телефону. А то, неровен час, кто-нибудь прослышит, что мы собираемся покупать квартиру, в стране напряженная обстановка, а сумма все-таки порядочная.

Кеша побрился, спрыснулся одеколоном, мы оба шагали в приподнятом настроении – два славных мыслителя, радостные в размышлениях и благоухающие добродетелями.

– Хорошо, что мы не соблазнились на предложение Леонова-Ракова! – говорил Кеша. – Я даже горжусь, что оказал поддержку правительству Москвы. Ведь это наш город, в котором мы живем. Ты в нем родилась, а я обрел надежное пристанище. Здесь я встретил свою любовь!..

– Даже не одну, – заметила я. Но Кеша не снизил пафоса.

– Да, Житие Деда Мороза – дело исключительной государственной важности! – воскликнул он. – И тут не место частному капиталу и мелким предпринимателям! Пусть мы получим всего три тысячи долларов, а не пять, как нам заплатил бы Леонов-Раков. Но, если наш город терпит временные трудности – мы их разделим с ним. И с тобой.

Такие вел благодушные разговоры.

И вот мы заходим в наиглавнейшее здание Москвы, и нам в бюро пропусков протягивают конверт. А в нем невзрачная тоненькая брошюрка, информационный бюллетень, методическое пособие, где – ой, мама моя! – куча домыслов про этого бедолагу Деда Мороза, инфантильных по содержанию и графоманских по форме. Детский лепет сменялся дидактическими наставлениями, и среди всей этой чепухи отчаянно дрейфовал в таких трудах и муках нами рожденный миф, весомый, словно кит, неведомо какими путями случайно заплывший в Темзу.

Конверт пуст. Пропусков нам никто не заказал. Это было красиво и просто, как всякое подлинно великое жульничество. Я ощутила позыв к риторике и набрала телефонный номер Лолиты. Трубку взяла секретарь. Естественно, ни автора идеи «уникального проекта», ни ее разработчиков нам уж больше не суждено увидеть и услышать.

– Где гонорар? – я спросила.

Лолитин секретарь взялась со мной объясняться тоном эксплуататора, столь изобретательного по части угнетения рабочего класса, что я поняла без лишних слов: его поделили между собой многорукие и лукавые составители с методистами.

– Позовите Лолиту Юрьевну!

– У нее заседание, – мне ответили хладнокровно.

– Тогда передайте, – сказала я неторопливо, чувствуя, как фиаско огнем жжет мое сердце, – что к ней никогда не придет Дед Мороз.

И тут случилась непредвиденная вещь, которую не объяснишь нормальной житейской логикой. Моя собеседница, судя по металлическим ноткам в голосе, не склонная к поэзии и мечтательности, вдруг застонала, как подстреленная птица:

– Да как вы смеете такое говорить? Да как у вас язык-то повернулся? Неужели возможно такое пожелать человеку?

Ей оставалось только крикнуть – и этот крик без всякого телефона упал бы в лестничный пролет и долетел, разбившись вдребезги, до бюро пропусков – мол, я нарушила десятую заповедь, касающуюся худых помыслов и пожеланий. Так она, бедная, ругалась и возмущалась, что стало ясно: эта женщина верит и надеется – до сих пор.

В величественном молчании мы возвращались домой, восстанавливая исходный прежденебесный порядок, а также свободную циркуляцию животворящего ци. Ни подавленности, ни разочарования – на меня это даже произвело бодрящее впечатление.

Дома Кеша лег на диван, положил ногу на ногу и сказал:

– Принеси мне сыра и бутылку!

Я пошла в магазин, купила вина, сыра и торт «Медовик с халвой», но то ли его в магазине и оставила, то ли по дороге потеряла – в общем, прихожу, а торта у меня нет.

Кеша вскочил, оделся, побежал в магазин и купил еще один торт, точно такой же.

– Ты спас нас от страшного разочарования, – сказала я.

– Это единственное, чего мы не можем выдержать – разочарования, – говорит Кеша. – Так мы на все клали, но разочарование для нас просто невыносимо.

Мальчик приходит:

– Где сосиски? Колбаса? Все какая-то еда для одухотворенных личностей!

Что я могла ему ответить? Сынок, наш с папой начальный капитал истаял, как мартовская льдина? Это было начертано у нас на лбу, мне даже Майя внезапно преподнесла две замороженные курицы. Я ей хотела отдать деньги, а она:

– Я что, не могу подарить своей соседке двух дохлых кур?

И ее муж Марк – видит, мы с Кешей какие-то квелые, принес нам китайский зеленый чай.

– Возьмите, – говорит, – чай с женьшенем. У меня и так по утрам стоит. Как встанет утром, так до вечера и не опускается. Мой дедушка пил все время такой чай – не хотел до девяноста лет расстаться с этим состоянием.

– Давай поскорее сюда свой чай! – сказала я лучезарно.

– А мы не боимся этого! Того, что волнует Марка, – меланхолично заметил Кеша. С нашими катастрофическими провалами, которые подстерегают всякого смертного, он вообще запечатал свой нефритовый стебель до лучших времен.

– Дуэт «Минус пять тысяч долларов»?! – дружелюбно окликал нас мальчик, уходя утром на работу. – Сидят со своими бездонными взглядами – чаи гоняют, смотрят в небо? Такое впечатление, Марусенька, что у тебя есть слуга. А его нет. Поэтому ни позавтракать с вами как следует невозможно, ни пообедать, ни поужинать. Откуда у тебя такие барские замашки? И этот тоже – барчук. Спросили бы: ты не голодный? Раз-раз, какой-нибудь, я не знаю, омлет… Куда там! Только снизойдут – чайник под фильтр засунут. Но тут же о нем забудут. И вспомнят, когда пойдут вечером чистить зубы. А мусорку сверху положат пакет на пакет, чтобы запах блокировать… Так вы всех богов распугаете, к которым обратились за финансовой поддержкой.

– Ерунда, – отвечала я. – То, чем мы с Кешей будем благословлены – явится через любовь, равновесие, мир. Силой своего всеобъемлющего сострадания Кеша привлечет к себе внимание Великолепного Вселенского Правителя – помощника живых существ. Но сейчас вокруг нас должна быть чистая моральная атмосфера, исключающая нетерпение, стремление, достижение или обладание…

– Нет, я прямо не верю, что правительство Москвы могло вас облапошить, – названивала по телефону Маргарита. – Оно до того трогательно заботится о ветеранах. Мы только и бегаем с Фимой за подарками. Как раз к Новому году в мэрии трубили сбор ветеранов. Мне дали пакеты с провизией. Спускалась по лестнице, обогнала двух старичков. Оборачиваюсь – Царица Небесная! Лежат оба, причем так переплелись, сумки с подарками от Лужкова валяются, один в очках, другой без очков. Я удивилась: бутылки водки свои они еще не могли выпить чисто физически. Оба аккуратненькие, в галстучках, с орденами. Тихо лежат и поглядывают по сторонам. Я кинулась к ним со всех ног…

На этот раз в мэрию Рита ходила одна, поскольку в начале января Серафима положили в больницу. Последнее время у него прихватывало сердце. Потом он расстроился, что кассирша в магазине, когда он забыл взять подсолнечное масло, крикнула ему:

– Дедушка!

– А я иду себе, – горестно повествует Фима, – даже внимания не обращаю. Меня ведь так никогда никто не звал…

Она кричит:

– Дедушка! Возьмите свое растительное масло!!!

– А если бы я был с девушкой??? – И Серафим воздевает руки к небу.

Мальчик выдал ему в больницу мобильный телефон, и мы велели Фиме время от времени оттуда подавать признаки жизни. Вот он звонит Рите, докладывает, что он ел, как спал.

– И вдруг, – рассказывает Рита, – быстро и деловито попрощался со мной, а с кем-то поздоровался медовым голосом, каким он обычно поздравляет женщин с Восьмым марта.

Фима не знает, как отключать телефон, а Рита затаилась, не положила трубку.

– И тут, – говорит Рита, – послышалось шумное дыхание Фимы, как будто он кого-то… Я страшно разволновалась, вся превратилась в слух, ловлю каждый звук. Вдруг – незнакомый женский голос: «Дышите глубже, дышите, не дышите… Давление мальчишеское!..» Так я узнала, какое у Серафима давление! – строго закончила Маргарита свой рассказ.

К Новому году мы забрали Фиму из больницы. Погода ужасная, днем дождь, ночью обещали мороз, гололед. Все переживали, как Рита с Фимой до нас доберутся. Хотели сами пойти к ним праздновать, но они категорически отказались.

– В крайнем случае, – надменно сказала Рита, – мы сможем доползти на четвереньках.

Кеша:

– Ну, это обратно. А – туда?

Не нарушая традицию, мы собрались у нас дома. Главное, у меня привычка – к праздникам впрок заготавливать сувениры. Мальчик мне тогда еще говорил:

– Ты, я вижу, заранее тащишь из магазина канцелярские товары и унитазные щетки в красивой упаковке, срывая ценники?.. А я вот чего боюсь: меня Тася раскрутит на дорогостоящие для вас подарки, а вы мне надарите разной ерунды. Я ей говорю: «Пойми, у нас не принято вручать ценные дары. Все обходятся каким-нибудь „Туалетным утенком“ или стиральным порошком…» А она на меня смотрит и не верит!.. Вот ты, Кеша, – встревоженно говорит мальчик, – что собираешься мне подарить?