Глава 4. Цена сокровищ

Ованес смотрел на камень долго и упорно, словно ожидал увидеть воплощенное волшебство в его чистейшей глубине. Улавливая трепещущий свет восковых свечей, алмазные грани вспыхивали и переливались.

Двери были наглухо заперты, и только еще один человек находился рядом с Лазаревым. Ованесу ли не знать толк в драгоценных камнях, но подобной красоты он никогда еще не видел. Алмаз принадлежал ему – наполовину. Дядя, Григорий Сафрас, перед поездкой в Голландию писал, чтобы племянники потребовали в Амстердамском банке добротно запечатанный пакет, в котором «камень алмаз весом 779 граммов голландских находится».

Исполнив поручение, Ованес пообещал дяде найти для камня достойного покупателя, выручку потом разделить.

Лазаревский гость был в восхищении, он тоже не сводил взгляда с алмаза на бархатной подушечке.

– Чудо! – только и промолвил Григорий Орлов.

– Один из самых крупных на свете. А полюбуйся, Гриша, огранкой… Дядя приобрел его на Востоке. Говорят, когда-то этот камень был глазом индийского идола, потом украшал трон Надир-шаха. Но во время междоусобиц его выкрали…

– Чего ты хочешь от меня, Ованес?

– Я полагаю, – сказал Лазарев, многозначительно глядя на Орлова, – что на свете есть только одна особа, достойная владеть такой драгоценностью.

– Так ты думаешь… – Григорий задумался, потом покачал головой. – Нет, она не согласится. Не то время, Ованес. Война, расходы…

– Можно расплатиться со временем по частям. Мы сделаем модель алмаза и отправим государыне. Последнее слово будет за ней. Кроме того… истинная цена камня огромна. Но не думаю, что Ее Величеству придется выплачивать ее целиком.

– Делаешь уступку Российскому кабинету?

– Делаю. Один из величайших алмазов достоин быть украшением какой-либо из царственных регалий величайших государей мира.

– Закажи модель, – кивнул Григорий. – А там посмотрим…

***

Суровый Лазарь Назарович, старея, смягчался по отношению к сыновьям, но к крепостным стал относиться еще строже. Проходя мимо барского дома, люди издали ломали шапку, даже когда старика Лазарева не было в имении.

Доживал он свой век в Москве. Все сильнее скучал по Востоку, по прежней своей жизни. Тосковал по умершей супруге. Анна Овакимовна была женщиной красивой, мудрой, молчаливой. Все силы отдавала мужу и детям. Для Онанеса ее смерть стала ударом, он как ребенок рыдал над телом матери.

Но долго не мог предаваться горю, дела поглощали с головой. Как и мечтал, Иван Лазаревич пошел дальше отца. Его мысли занимали Урал да Сибирь, и он сделал первый шаг в царство несметных богатств – арендовал у графа Строганова пермское имение с заводами и соляными промыслами.

Увлекшись железным делом, Ованес не бросал фабрику – лучшее шелкоткацкое заведение России. Но однажды государыне Екатерине поступила жалоба от фряновских крепостных на произвол управляющего, на низкую заработную плату, на растущую нищету… Екатерина в раздражении вызвала Лазарева.

– Неужели вы сами, без высочайшего вмешательства, господа, не можете разобраться со своими людьми?! – отчитала она старого друга. – Не ожидала, Иван Лазаревич, что ты позволяешь подобные притеснения.

Ованес, выкроив время, вне себя от негодования помчался во Фряново. Но приехав в имение, неожиданно успокоился… Говор лесов вновь манил к себе, звал под темные своды. В который раз Лазарев подумал о строительстве храма и усадьбы в этом славном месте… Все руки не доходят.

Управляющий уже сполна рассчитался с жалобщиками. Те ходили тише воды, ниже травы. Но, поймав взгляды некоторых, Иван Лазаревич так и поежился – он, храбрец Ованес! Нужно было поразмыслить. Велел передать, что в воскресенье собирает всех для личного разбирательства.

…Ованес молчал. Естественно, молчали и рабочие. Но вот он обвел всех взглядом, который иначе как орлиным не назовешь. Тут же стоял и управляющий. На лице – полная уверенность и благодушие, а в душе – страх. Как еще все выйдет, молодой барин горяч…

– Так, – начал наконец Иван Лазаревич, – значит, додумались, умники, жалобу в столицу писать, самой государыне?

Никакого ответа. Управляющий позволил себе легонько ухмыльнуться в усы.

– Что молчите? – повысил голос Лазарев. – Я знаю, Игорь Трофимыч уже спустил с некоторых три шкуры, поэтому вторично наказывать не стану. Но понять хочу, из-за чего весь сыр-бор?

Тут уж ответил кто-то из поротых:

– Да с него же, Игоря-то Трофимыча, все и началось…

Передернуло управляющего. Он приоткрыл рот и набрал воздуха побольше, но Лазарев его окрик быстренько придавил.

– Тебе, Игорь Трофимыч, я дам еще слово. Говори ты, – он ткнул пальцем в грудь маленького, бледного рабочего. Тот перепугался и, заморгав, отвел взгляд от жгучих глаз Ованеса.

– Да вот, барин… да я… мы…

– Говори, не бойся.

– Игорь Трофимыч Петруху в железо посадил! – выпалил наконец маленький.

И тут началось!

– Никому пощады не дает, порет и в железо сажает.

– За дело, стало быть? – заметил Ованес.

– Нет, барин, не за дело. А коли чем заденешь его… Слова не скажи.

– А что ж это… Живем как нищие… только что на паперти не стоим.

– Бабы наши с детишками по миру ходят… с голоду все передохнем.

– Пашни по но ночам обрабатываем.

– Оброком задавили!

– Трудишься как проклятый, да еще мед да меха на оброк добывай.

– Ну, достаточно, – прервал Ованес. – Где этот ваш Петруха, в железа закованный? Привести.

Пока ходили за Петрухой, Иван Лазаревич, как много лет назад, разглядывал крепостных. Все такие же… землистый цвет, усталость в покрасневших глазах… нищета…

Вот они, парчи да бархаты, ткани нежные да золотистые, лионским не уступающие… Заказы-то все от матушки Екатерины, фряновскими тканями все дворцы изукрасила. За границу и то идут. Досадно стало Ованесу… и стыдно. Хотя в этом он бы себе не признался.

Петруху привели. Парень был невысок, но крепок, прятал ухмылку в густых усищах. Наказание его ничуть не усмирило, напротив, распалило. Он дерзко заглянул в глаза барину.

– За что тебя? – спросил Ованес.

Не ответил, отвернулся.

– Игорь Трофимович?

– Обматерил он меня, барин, облаял бессовестно…

– Так что ж… – послышался хрипловатый голос рабочего. – Не стерпел… говорит, недоимки… А какие с меня недоимки, все по совести.

– Разберемся, – отрезал Лазарев. – Тебя приказываю пока что из пут освободить. А теперь слушайте все. С завтрашнего дня вам будет увеличена зарплата. Что касается оброка… проверю, и если в самом деле непосильно, меры приму к уменьшению его. А что до всякой дерзости, непотребства и матерных слов к начальству… Впредь не в кандалы сажать, а… штрафовать буду. Вот так. А с Игорем Трофимычем поговорю. Все. Расходитесь, с праздником, с воскресным днем.