Наверное, накануне последнего испытания Радим чувствовал его уверенность – и потому был настроен, как кулачный боец перед схваткой. Наверное, из Радима вышел бы хороший князь – азарт и вдохновение предстоящей борьбы делали его простецкое лицо величественным и почти красивым.

– Пошла!

Юстин дал шпоры. Кляча не рванулась вперед – только содрогнулась и застонала.

Разбитые копыта ее ступали все медленнее. Почему, в который раз подумал Юстин. Почему для этого последнего состязания им не дали хороших коней? Что, в войске Ушастого перевелись лошади?

Нет, не перевелись. Но для состязания специально выбрали самых старых и немощных. Уж не для того ли, чтобы унизить претендентов? Чтобы о будущем князе говорили – он выиграл скачку на полудохлом одре?

– Пошла, – сказал Юстин умоляюще. – Ну пожалуйста. Давай, осталось немного…

Радим опередил его уже на четверть круга. Юстин взмахнул новым кожаным кнутом – но не ударил.

Кляча дрожала крупной дрожью. Капала в пыль тягучая слюна. Мокрые бока поднимались и опадали. На шкуре видны были полосы от предыдущих прикосновений хлыста.

Радим опередил Юстина уже на полкруга! Юстинова уверенность, что именно он станет князем, вдруг потускнела и сморщилась, как проколотый бычий пузырь.

– Давай же!

Лошадь едва тащилась. Юстину ни с того ни с сего вспомнился мертвый Огонек у порога, и как дышал дед, когда его избили вербовщики…

Сзади налетел Радим. Молодецки присвистнул; непрерывно шпоря свою клячу и без устали нахлестывая ее, он опередил Юстина уже на целый круг.

Юстин понял, что проиграл.

Почему им велели скакать на клячах? Нет, не для того, чтобы унизить. Каждое предыдущее испытание имело свой смысл – пусть Юстину не всегда удавалось разгадать его, но он был. Звор ничего не делает без смысла; вероятно, по его задумке будущий князь должен добиваться цели любой ценой, и если во время скачки придется до смерти загнать лошадь – так тому и быть…

Радиму оставалось проехать два круга. Юстину – четыре. Он не скакал – тянулся, не решаясь коснуться шпорами впалых окровавленных боков, не решаясь ударить, да и зачем, все равно Радима уже не догнать…

Когда Радим пересек черту в десятый раз, Юстин сразу же слез с лошади. Она стояла, опустив голову, глядя на него мутными старческими глазами; в этих глазах не было благодарности, только упрек.

Радим бросил повод, вскинул руки, будто намереваясь схватить в ладони солнце. Лошадь под ним зашаталась и рухнула, и забилась в конвульсиях – Радим выбрался из-под тяжелого тела, прихрамывая, двинулся к возвышению, на котором стояло кресло Звора; по мере того, как он шел, грудь его все больше выдавалась вперед, подбородок поднимался выше, это шагал не кузнец и не бастард, а молодой князь, и стражники, заметив эту перемену, расступились почтительно и даже подумывали, кажется, а не поклониться ли?

Юстин подошел и остановился в стороне. Радимова лошадь перестала дергаться, окончательно обратившись в падаль.

– Молодец, – сказал Звор Радиму, – ты победил, значит… что ж. Теперь отдыхай, готовься… Я распорядился – тебя отвезут во дворец.

Вероятно, Радим ждал поздравлений, каких-то более теплых и уважительных слов. Он замешкался, а потом, решив, видимо, что его княженье только начинается и разгуляться он еще успеет – все той же величественной походкой пошел за приставленным к нему в сопровождение стражником.

Юстину показалось, что о нем все забыли. Он уже подумывал, не сбежать ли под шумок – когда Звор поднялся из кресла, и голубые глаза его остановились на Юстиновой переносице.

– Поди сюда, – Юстин скорее прочитал эти слова по губам, нежели услышал их.

Бежать было некуда. С неприятным предчувствием Юстин подошел и остановился в двух шагах от Звора.

Глаза Ушастого были такими светлыми, что казались кусочками зеркала, отражающего небо. Юстин подумал, что этот вот красивый человек с большими, как лопухи, ушами вел в атаку войска, выигрывал битвы и собирал генералов к себе в шатер, и что он, Юстин, мечтал увидеть его хотя бы раз в жизни, перед боем, хотя бы над верхушками копий.

И что у него был шанс стать с ним вровень. Стать князем. Как странно; кто бы ему сказал восемь дней назад, что он станет сожалеть о княжьем венце, уплывшем прямо из рук…

– Почему ты не стал бороться? – спросил Звор. – За победу?

Юстин не знал, что ответить. Он в первый раз в жизни разговаривал с Ушастым вот так, лицом к лицу.

– Уж не лошадь ли ты пожалел? – Звор чуть заметно усмехнулся.

– Нет, – быстро сказал Юстин. – Конечно, нет.

– А почему, как ты думаешь, хороший князь не должен жалеть лошадей?

– Я не знаю, – сказал Юстин беспомощно.

Звор некоторое время разглядывал его. Потом кивнул:

– Пойдем…

И зашагал к своей карете. Юстин тащился следом, не зная, куда себя деть, и, мельком оглядываясь, искал пути к отступлению, однако бежать было по-прежнему некуда.

Звор вошел в карету (дверь открыл и опустил ступеньку слуга). Юстин замешкался.

– Сюда, – сказали из бархатной полутьмы. – Иди сюда, неудачник, я тебе что-то скажу…

И Юстин впервые в жизни влез в карету. Опустился на мягкое сидение. Карета тронулась, но так легко, что Юстин почти не почувствовал толчка.

Звор сидел напротив. Ветер из приоткрытого окна теребил шелковую занавеску с гербом Краснобрового.

– Так почему хороший князь не должен жалеть лошадей? – снова спросил Ушастый.

– А чего их жалеть? – сумрачно спросил Юстин.

– Вот и неверно, – Звор потрогал мочку своего огромного уха. – Хороший князь, как и полководец, обязательно должен жалеть лошадей… Обязательно. Людей еще так-сяк, но лошадей – всенепременно. Понял?

* * *

На террасе бил фонтан, в чаше его цветными лепестками плавали красные и желтые рыбки. Герб Краснобрового, вышитый шелком на темной тяжелой скатерти, был во многих местах закрыт донцами тарелок, бутылок и блюд.

– Завтра примешь княжение, – неторопливо говорил Ушастый. – Дела мои здесь закончены… Людей тебе оставлю. И посоветуют, и научат. Пей. Отдыхай.

– Мне надо деду весточку передать, – сказал Юстин. Серебряная вилка в его руках была причудливо изогнута, и Юстин продолжал сгибать и разгибать ее, сам того не замечая. – Мне надо деду дать знать, что я живой… И что я князь.

– Ты еще не князь, – Ушастый отхлебнул из кубка. – Ты завтра будешь князь. Вот тогда хоть приказ подписывай, чтобы деда твоего разыскали и с почестями доставили, хоть сам к нему поезжай… Вилку оставь. А впрочем – гни, твое право, хоть все вилки переломай здесь, твое добро, не мое…

И Ушастый улыбнулся. И Юстин понял, что если сейчас не возьмет себя в руки – хлопнется в обморок, как толстяк Флор перед жабой.

Он поднялся. Пошатываясь, подошел к фонтану. Перегнулся через бортик и сунул голову к рыбкам. В воде раскрыл глаза; дно фонтана было мозаичным, и на нем изображена была сцена купания толстомясых белокожих девиц.

Юстин выпрямился – капельки холодной воды приятно щекотали шею, стекали за ворот новой шелковой рубашки. Он виновато оглянулся на Звора, однако Ушастый вовсе не был раздосадован Юстиновой вольностью – наоборот, улыбался.

– Сделай так, – Звор щелкнул пальцами.

Юстин повторил его жест. Откуда ни возьмись выскочил слуга – и с поклоном протянул Юстину полотенце.

Юстин почувствовал себя человеком, проглотившим солнце. Как будто светило мягко распирает его ребра, теплый шар изнутри толкается в грудь, намереваясь взлететь во что бы то ни стало и поднять с собой Юстина. Спрятав лицо в нежный ворс княжеского полотенца, он только сейчас – спустя несколько часов – полностью осознал, что произошло с ним, и что за жизнь ждет его, начиная с завтрашнего дня.

Он заберет во дворец деда. И, конечно, он разыщет Аниту – и сделает ее княгиней.

Он сравнялся с Ушастым Звором. На которого мечтал когда-то посмотреть хоть мельком.

Правда, Звор держит свою судьбу в собственных руках, а он, Юстин, пока что просто ставленник, счастливчик, которому повезло больше других…

Он проглотил слюну, будто пытаясь угомонить внутреннее солнце, загнать его ниже, в желудок. Вернулся к столу; кубок его был полон. Юстин отхлебнул и закашлялся.

– Можно… спросить?

– Разумеется, – кивнул Звор.

– Эти… люди, – начал Юстин. – Бастарды… Радим… Акир… Флор… Где они сейчас?

Ему показалось, что огромные уши его собеседника чуть шевельнулись.

– А ты как думаешь? – поинтересовался Звор.

Юстин молчал. Ему сделалось страшно. Внутреннее солнце сжалось в точку и потемнело, как уголек.

– Я не знаю, – проговорил он медленно.

– Ну вот ты – без пяти минут князь… Где, по-твоему, они должны быть? Если мудро, по-княжески, рассудить? Как лучше для будущего, для страны?

– Мудро, – Юстин опустил голову. – Если мудро… то конечно. Для будущего… Чтобы усобиц не было. Да. Но понимаете, – он вскинул на Звора умоляющие глаза, – ведь они же ни в чем не виноваты! Разве может князь казнить невинных?!

Звор улыбнулся. Голубые его глаза сделались чуть темнее; Юстину показалось, что он сейчас подмигнет.

– Разумеется, нет, – мягко сказал Ушастый. – Разумеется, казнить невинных – не дело… Я не ошибся в тебе, Юстин, ступай отдыхать, завтра тяжелый день… Ступай.

* * *

Он ночевал в княжеской спальне. И, разумеется, не мог сомкнуть глаз.

Величественно ниспадали портьеры. Мерцали ночные светильники. Пахло розовым маслом, но не приторно и душно, а так – чуть-чуть.

Юстин лежал на высокой постели, под шелковыми простынями, на пуховых подушках, будто на облаке.

Мысли его были не мысли, а картинки. Он видел лицо Радима – как он теперь? Что чувствует, узнав, что удача в последний момент отвернулась?

Надо будет разыскать его и взять к себе… советником? Много же кузнец насоветует. Полководцем? Но он ведь, кроме дубины, и оружия в руках не держал… Он злится на Юстина, он завидует Юстину, не надо его разыскивать, пусть себе работает в своей кузне…

Под сомкнутыми Юстиновыми веками высвечивались и снова терялись в темноте фонтан с золотыми рыбками, лицо деда, когда дед узнает, что Юстин князь, лицо Аниты, когда вот здесь, в этой комнате, он обнимет ее на этих вот перинах…

И он обнимал пуховую подушку, тонул в ней лицом, бормотал что-то неразборчиво даже для самого себя, катался по постели и понимал, что надо спать, надо достойно пережить эту ночь, ведь завтра – церемония, завтра Звор опустит венец на его голову и перед всей страной признает законным наследником Краснобрового, князем…

Ему показалось – или пламя ночных светильников действительно заколыхалось? И откуда-то потянуло вдруг холодом, будто приоткрыли дверь в глубокий погреб?

Он сел на постели. Ему привиделся Радим, прокравшийся в княжеские покои через потайную дверь – с топором.

– Кто здесь?!

– Я.

Нет, это не был Радим. Юстин в ужасе завертел головой; в углу спальни стояла высокая фигура, и полутьма рядом сгущалась, превращаясь во тьму.

– Это я, господин будущий князь, – в голосе Хозяина Колодцев была насмешка. – Не пугайся. Я здесь по договору со Звором.

– Нам можно пожениться?! – Юстин спустил с кровати босые ноги. – Нам – можно? Ведь теперь я князь… Анита…

– Ты еще не князь, – Ос вольно или невольно повторил слова Ушастого. – Будешь князем – завтра… Но сперва я войду в твою душу и оставлю там красный шелковый флажок. Звор заплатил мне – не деньгами, конечно…

– Анита… Что?!

– Это условие твоего княжения. Флажок в твоей душе будет нечувствителен для тебя, однако ты никогда не сможешь поступить – или помыслить – против воли Ушастого. Ты был червяком, он сделал тебя князем – ведь он может рассчитывать хотя бы на верность, не так ли?

Юстин сидел, не касаясь ступнями ворсистого ковра. Тонкая ночная сорока медленно прилипала, приклеивалась к холодной мокрой спине.

– Погодите, – сказал он шепотом. – Но я ведь и так буду верен Ушастому… У меня и в мыслях не было предать его!

– Сейчас ты молод, – возразил Хозяин Колодцев, делая шаг вперед, плывя сквозь зыбучее пространство, будто капля масла по поверхности воды. – Сейчас ты наивен… Твои клятвы легки… и легко забываются. Флажок – вечен… Тебе придется некоторое время смотреть мне в глаза.

– Я должен буду впустить вас в свою душу? – в ужасе спросил Юстин.

– Тебе нечего бояться. Я всего лишь оставлю там красный шелковый флажок. Незаметный, размером с ореховую скорлупку. И ты не изменишься ни на волосок, ты останешься собой.

– Я не впущу вас, – сказал Юстин, отодвигаясь назад.

– Но ведь ты хочешь быть князем?

– Но я и так верен Звору! Он ничего не говорил про…

– Звор очень мало говорит, гораздо больше делает. Ты хочешь быть князем?

– Хочу!

– Тогда ты должен принять флажок.

Сделалось тихо. Огоньки в ночных лампах едва тлели.

– А если я не приму? – шепотом спросил Юстин.

Темная фигура покачнулась:

– Тогда я уйду… Князем станет другой юноша. Его имя Радим, он сейчас в темнице…

– В темнице?!

– Да. А прочие мертвы, и ты тоже будешь мертв. Потому что мудрый князь никогда не оставит в живых претендента на трон столь же законного, сколь и он сам…

– Это неправда!

– Ты сам сказал об этом Звору. Ты сам понял смысл этого жестокого, не спорю, поступка… Кто говорил тебе, что быть князем – просто?

– Никто не говорил, – сказал Юстин, внезапно чувствуя полное спокойствие. И – пустоту.

Хозяин Колодцев снова шагнул вперед – и одним движением переместился через всю комнату, оказался прямо перед Юстином:

– Ты боишься. Ты струсил. Ты как ребенок, впервые увидевший лекаря.

– Я не боюсь, – сказал Юстин, понимая, что врет.

– Сейчас решается, быть тебе князем или червяком. Мертвым червяком. Думай.

Юстин посмотрел на окно. За парчовыми занавесками обозначились очертания башен на сереющем небе, потускнела звезда, всю ночь глядевшая в окно.

Розовый запах растаял, сменившись запахом сырости. Мокрого камня.

– Я подумал.

– Ты готов?

– Нет, – сказал Юстин. – Я не буду.

– Не будешь князем?

– Не буду человеком, в чьей душе побывал чужой. Не буду подставкой доя красного шелкового флажка. Не буду убийцей своих братьев…

– Значит, ты мертв. Кузнец Радим – князь.

– Пусть так, – сказал Юстин.

И ничего не почувствовал.

* * *

В конце галереи стоял стражник. Юстин отпрянул; стражник насторожился, но Юстина не заметил.

Утренний ветер был неожиданно холодным. А может, холодным было дыхание ямы, в которую Юстин неудержимо валится?

Он вернулся в княжьи покои. Звор не был простачком – у каждой двери поставил стражу. Почивающему на перине князю она не была заметна, но вот беглец, ищущий пути к спасению, не мог отыскать ни мышиной норки, ни щели, и даже каминная труба была перегорожена решеткой.

Юстина трясло. От мысли об открытом поединке со стражей пришлось отказаться – он не настолько ловок и умел, чтобы напасть совершенно беззвучно, а значит, сразу поднимется тревога. Впрочем, думал Юстин, если через полчаса выход не будет найден – придется драться. Лучше погибнуть в поединке, или свалиться из окна, но не ждать развенчания, тайной казни в каком-нибудь темном каземате, это слишком мучительно, в один день получить все – и все, вместе с жизнью, потерять…

Звор, шептал Юстин, обхватив себя за плечи. Но Звор!.. Все братья-бастарды – Акир, Флор, Миха, тот мальчишка – все они мертвы, мертвы…

Он понимал, что Звор действует безукоризненно правильно. От такого понимания хотелось лезть на обшитую парчой стену.

Хозяин Колодцев уже передал Ушастому, что Юстин не годится в князья? Если да, то где же стража? Если нет – чего он ждет? Рассвета?

На тяжелых дверях не было замков. Юстин не мог даже запереться в комнате, прожить в осаде лишних несколько часов…

Может быть, он действительно струсил, как ребенок при виде лекаря? Может быть, еще не поздно все вернуть?

Юстин взялся за ворот сорочки. Но Звор, Звор… Юстин хранил бы верность Звору безо всякого флажка… Хранил бы, жизнь бы отдал за великого человека; еще вчера вечером он был в этом совершенно уверен – до того, как узнал правду о судьбе братьев-бастардов… Но вдруг для того, чтобы хранить верность Звору, и в будущем приходилось бы убивать, казнить, отдавать людоедские приказы, идеально соотносящиеся с государственным благом, с неписаным законом большой власти…

Юстин рванул воротник, будто желая выдернуть из себя душу. Хуже, чем домохранца на грудь… впустить в себя шелковый флажок, неслышно отдающий приказы, кладущий невидимую грань, за которой решение Юстина – уже не решение Юстина, и все, что с малых лет казалось добром или злом, за этой гранью перестает иметь значение. Верность Звору, вот единственное добро за этой гранью. Верность Звору…

Юстин зубами взялся за конец простыни. Рванул; ткань расползлась двумя широкими полосами. Юстин рвал и рвал, давая выход отчаянию и обиде, скоро простынь превратилась в четыре длинные ленты, Юстин связал их одна с другой, все три узла намочил водой из умывального кувшина, получилась веревка, годная для того, чтобы спуститься на землю из окна. Вот только окно забрано решеткой, и замок на ней Юстину не сломать. Он знал это, когда принимался рвать простыни, просто ему нужно было что-то делать – что-то осмысленное, указывающее хоть призрачную, но дорогу к спасению…

Юстин вздохнул. Плотнее сдвинул створки дверей, ремнем связал ручки, затянул как мог крепко. Хотя бы так.

Маленькую дверь на лестницу запер ножкой тяжелого стула.

Лег на кровать. Вытянулся. Закрыл глаза.

Подумал об Аните. Об эльфушах, о яблоках…

Небо за окном стало совсем светлым, когда кто-то без стука рванул дверь. Ремень не позволил створкам распахнуться.

– Эге, – сказали за дверью. И рванули снова.

Заплясал стул, чья ножка служила засовом потайной двери. Кто-то рвался к Юстину в гости.

– Открывай, – устало сказали за дверью. – На коронацию пора, князь.

Створки дернулись снова. На этот раз между ними обнаружилась щель; в щели блеснуло длинное лезвие, полоснуло по ремню…

Холодные пальцы схватили Юстина за запястье. Он чуть не заорал от неожиданности.

– Держи, – сказала Анита. – Посмотри на солнце!

В кулаке у него оказался осколок закопченного стекла. С острыми краями – Юстин сразу же порезался.

Дверь распахнулась. Аниты уже не было рядом; Юстин не успел сказать ни слова, а его уже брали под руки, уже куда-то вели, вывели на галерею; небо подернуто было перышками облаков, низкое солнце едва угадывалось за серой пеленой. Никто не говорил ни слова, да и потребности такой – о чем-то говорить – ни у кого не возникало.

Юстина вели через двор – к башне. Темница, подвал, туда никогда не достигают солнечные лучи…

Осколок стекла все еще был у Юстина в кулаке. Никто не заворачивал ему руки за спину – будто подразумевая, что он сам выбрал свою судьбу и теперь волен без принуждения идти навстречу смерти…

– Погодите, – сказал Юстин хрипло. – Одну минуту… Только на солнце посмотреть…

Стражники переглянулись.

– Смотри, – с плохо скрываемым сочувствием сказал тот, что был, по всей видимости, старшим.

– Солнца-то нет, – сказал другой.

– Сейчас выйдет! – пообещал Юстин. – Одну минуту!

– Нам нельзя тут стоять, – сказал старший стражник.

– Но оно сейчас выйдет! – сказал Юстин.

Сперва будто искорка прорвалась за край облачного покрывала. Потом – кусочек диска.

И в следующую секунду Юстин увидел светлый небесный круг сквозь осколок закопченного стекла.

* * *

Он лежал на теплой земле, затылок упирался в твердое. Трещали кузнечики.

Он полежал немного – и сел.

Под ним была могила. Не очень давняя. Он вскочил; на могильном камне было грубо вытесано его имя.

Юстин вздрогнул и огляделся.

Да, эту могилу он вырыл своими руками, спасаясь от вербовщиков Краснобрового. И получилось так, что Краснобровый – мертв, а он, Юстин, вот уже несколько раз побывавший в прихожей у смерти – жив…

Он посмотрел на свою ладонь. Закопченного осколка не было – были порезы и запекшаяся кровь.

За деревьями виднелся дом. Юстин сперва пошел к нему, потом побежал. Навстречу ему выскочил щенок-подросток и сперва залаял, а потом узнал; дед, месивший глину в старом корыте, обернулся. Подслеповато сощурился.

Комья свежей глины налипли на шелковую княжью сорочку. Дед, не обнимавший Юстина с тех пор, как он стал взрослым, теперь намертво заключил его в белые, пахнущие глиной объятия.