Теперь с ними обходились если не почтительно, то по крайней мере вежливо. Повели в баню, потом накормили сытно и вкусно; когда Юстин получил обратно свою одежду, она оказалась выстиранной и высушенной. Одетые во все чистое, с чистыми пластырями на руках, отобранные жабой счастливчики – или все-таки несчастные? – оказались запертыми в просторной, богато убранной комнате, где на полу вместо соломы имелись ковры, а вдоль стен вместо лавок помещались высокие перины с подушками.
Никто ни о чем не говорил – не было сил. Товарищи по несчастью – или по удаче? – повалились на перины и долго лежали молча, глядя в пол и в потолок, за полчаса не было сказано ни слова – однако никто не спал.
Наконец, молчание нарушил тучный юноша со слабыми нервами.
– Меня скоро заберут отсюда, – сказал он, будто продолжая давно начатый разговор.
Никто не ответил. Молчали еще минут пять; Юстин сидел, привалившись спиной к стене, и разглядывал невольных своих товарищей. Самому старшему было лет двадцать восемь-тридцать, младшему, мальчишке, оказалось при ближайшем рассмотрении лет четырнадцать-пятнадцать – правда, страх и отчаянная жалость к себе делали его моложе на вид. Чем больше Юстин смотрел, тем сильнее ему казалось, что подросток чем-то похож на Акира. Будто брат; это было тем более странно, что они явно не были знакомы прежде.
– Я здесь случайно, – снова сообщил тучный.
Акир потрогал пластырь на руке. Поморщился.
– Не в войско нас забрали, – задумчиво сказал жилистый парень с оловянной серьгой, – ох, не в войско…
И обернулся к Юстину:
– Ну, ты… что ты там говорил? Про специальный приказ? Что знаешь?
– Ничего не знаю, – сказал Юстин, которому сделалось неуютно под восемнадцатью требовательными взглядами. – Слышал… те, что везли меня, спрашивали, не натворил ли чего, не болтал ли в тавернах…
Восемнадцать лиц помрачнели. Каждый, по-видимому, пытался вспомнить за собой более-менее весомую вину; всеобщее раздумье оборвал Акир.
– Брехня, – сказал он без особой, впрочем, уверенности. – Если по крови судили… По крови! Значит, мы особенные. Перины постлали, ковры, стол накрыли, как благородным – значит, будет честь.
– Поросят тоже откармливают, прежде чем на нож насадить, – мрачно сообщил тонкогубый и тонколицый ровесник Юстина, тот самый, что вчера обозвал Акира пушечным мясом.
Все притихли.
– Ты вот что, – обернулся к Акиру жилистый обладатель серьги. – А ты что там говорил насчет того, что Краснобровый жив?
На Акировом лице обозначилась внутренняя борьба. Наверное, ему очень хотелось пофорсить, порисоваться, дать понять, что знает больше прочих.
– Да так, – промямлил он наконец. – Слышал.
– От кого слышал?
Акир совсем скис:
– Да так… От людей каких-то.
– Трепло, – презрительно сообщил тонкогубый. Акир даже не глянул в его сторону.
– Это, вот что, – озабоченно начал жилистый. – Вот что… Кровь. Из вас кого-нибудь двухголовый змей кусал когда-нибудь?
– Иди ты, – обозлился почему-то Акир. – Типун тебе на язык.
– А меня кусал, – сообщил жилистый с мрачной гордостью. – Я вот подумал… Говорят, кого двухголовый змей с обеих голов цапнет – у того кровь меняется.
Юстин попытался припомнить, кусал ли его когда-нибудь двухголовый змей. Если и кусал, то в раннем детстве – потому что иначе столь значительное событие не могло бы забыться.
– Может, порча какая-нибудь? – неуверенно предположил кто-то. – Или зараза?
– Я тут ни при чем! – выкрикнул тучный юноша. – И змей меня не кусал, и порчи нет никакой, и я не заразный! У меня вот что… У меня отец – Краснобровый, это точно, моя мать у него в покоях служила, так что я наполовину князь!
Юноша замолчал. Беспомощно огляделся – на него устремлено было восемнадцать тяжелых взглядов, и ни один не обещал утешения.
– Это правда, – тихо сказал юноша. – Я Краснобрового даже видел однажды, вот как тебя! – и почему-то ткнул пальцем Юстину в грудь.
Сделалось тихо. Кто-то недоуменно вертел головой, кто-то сидел, выпучив глаза, будто увидев на стене перед собой Королеву наездников.
– Моя мать тоже в покоях служила, – сказал жилистый парень с серьгой после длинного, очень длинного молчания.
Все уставились на него, как будто он признался в пристрастии к человеческому мясу.
– И у меня, – неожиданно сообщил мальчик. – А когда я родился, ее выгнали.
Все взгляды переметнулись на мальчика.
Юстин понял, что ему холодно. Что мурашки дерут по коже, будто деревянная терка. Они сидели кружком – девятнадцать молодых мужчин – молчали и смотрели. Передавали друг другу взгляды, как передают ведра на пожаре.
Кто-то беззвучно спрашивал и надеялся получить ответ. Кто-то взглядом искал поддержки. Кто-то оценивал, кто-то примеривался.
Кто-то ничего не понимал, но таких было меньшинство.
– У меня, между прочим, тоже Краснобровый – отец, – медленно сказал тонколицый парень, предсказатель несчастий.
Жилистый обладатель серьги свирепо вскинул голову:
– А ну, у кого мать в покоях служила – поднимите руки!
Мальчик поднял руку сразу. И тучный юноша – тоже; прочие смотрели на жилистого, напряженно решая для себя, а стоит ли признавать за ним право распоряжаться.
Наконец, тонкогубый хмыкнул и поднял руку. И сразу пошли вверх, одна за другой, еще восемь или девять рук; жилистый пересчитал. Всего рук оказалось двенадцать.
– А ты? – жилистый обернулся к Акиру.
– А у меня мать никогда из дома не выезжала, – сказал Акир одними губами, и смуглое лицо его сделалось желтым. – А отец мой – охотник… Белку в глаз бьет.
Жилистый нехорошо усмехнулся. Взглянул на Юстина:
– А ты? Где твоя матушка Краснобрового повстречала?
– Вранье! – выкрикнул Акир, но жилистый не обратил на него внимания.
– Моя мать умерла, – сказал Юстин. – Давно.
– А ты? – жилистый обернулся к парню, сидевшему напротив и тоже не поднявшему руки, а потом к следующему; как-то незаметно смирившись с тем, что жилистый имеет право задавать вопросы, ему отвечали. Трое, как Юстин, не помнили своих матерей, у одного мать была маркитантка в обозе, а у еще одного мать была крестьянка, нарожавшая мужу одиннадцать детей, и все, минуй нас несчастье, живые-здоровые…
– Братишки, – с нехорошим смешком сказал тонкогубый вестник несчастья. – Ну и рожи, покусай меня эльфуш. Что, и этот, – он кивнул в сторону тучного юноши, – и этот тоже – мой брат?
И щелкнул пальцами, будто сбрасывая со стола домохранца – жест, означающий крайнее презрение.
– У меня отец охотник, – тихо сказал Акир.
– Ага, – хмыкнул тонкогубый. – Расскажи это той жирной жабе.
Юстин сжал виски ладонями, но легче не стало. Он понял, давно понял, о чем говорили жилистый и тонкогубый. Он понял – и даже поверил.
Рекрутчина, вороны, страх. Вот что вспоминается при слове «Краснобровый».
«…Я брошу монетку, и никто не знает наверняка, как она упадет. Если выпадет мертвый князь…»
Дед – знал? Вряд ли.
– Понимаешь, – сказал Акир жилистому, очень серьезно сказал, без тени рисовки. – Я лучше буду верить своей матери, нежели какой-то жабе. Может быть, ты поступил бы по-другому – твое право…
Юстин понял, что незаметно для себя теребит пластырь на руке и уже треть его раздергал бахромой.
– Да сколько хочешь, – равнодушно отозвался жилистый. – Верь… Только вопрос весь не в том. Вопрос, братишки, вот в чем – на кой ляд нас собрали? В бане попарить?
– Прикончить, – с непонятным удовольствием сказал тонкогубый. – Так всегда делается. Когда свергают князя, то и детишек всех под нож – чтоб, значит, диначтию сменить начисто.
– Династию, а не диначтию, – шепотом сказал Юстин.
– Чего? – тонкогубый прищурился.
– Династию, – сказал Юстин. – А не диначтию.
– А ты откуда знаешь, ублюдок?
– От ублюдка слышу, – Юстин даже чуть-чуть усмехнулся. – Говорят, «Золотарь трубочиста пятнышком попрекает».
– Ты, может быть, даже грамотный? – после паузы поинтересовался тонкогубый.
– Может быть, – сказал Юстин.
– А-а, – тонкогубый отвернулся, будто потеряв к Юстину интерес.
– Ребята, – сказал Акир, окончательно растерявший всю свою браваду. – Ребята… Ну не может так быть. Не бастард я. И ты, – он ткнул пальцем в того парня, чья мать была крестьянкой и вырастила одиннадцать здоровых детей, – ты тоже… И ты, – Акир обернулся к Юстину. – Что же ты веришь так легко, что твоя мать…
И Акир запнулся. Смуглое лицо его сделалось медным из-за прилива крови.
– А то ты не знаешь, как это бывает, – сказал в наступившей тишине веснушчатый парень лет двадцати. – К нам на хутор Краснобровый ездил, как к себе домой. Кто из девок понравится – готово, родителей не спрашивает и колечек не дарит, тут-таки и свадьба на один день…
Акир замотал головой:
– Нет. Моя мать из дому не выезжала даже… Мой отец – охотник!
– Охотник, – хмыкнул тонкогубый. – Большой охотник до баб.
Акир вскочил и кинулся на тонкогубого; кто-то бросился разборонять, но по несчастной случайности получил в нос, разозлился и включился в драку на правах участника. Пролилась первая кровь; Юстин отошел в сторону, взял ведро с водой, стоявшее у порога, и опрокинул на дерущихся.
На него окрысились:
– Дурак! Домохранец вонючий!
Драка сменилась перебранкой. Юстин смотрел, как Акир вытирает разбитый нос, как у веснушчатого стремительно заплывает глаз, как жилистый, бранясь по-черному, пытается отжать полы мокрой рубахи – а перед глазами у него стояли яблоки, медленно валящиеся в высокую траву одно за другим.
И как трава покачивается, смыкаясь.
Теперь все смотрели на него.
– Я не хочу умирать, – жестко сказал Юстин. – Это вы, домохраний корм, можете друг другу носы разбивать. Давайте, лупите друг друга… Братья-бастарды, вас же отобрали, вымыли, накормили и в чистое переодели. Сказать, кого в чистое переодевают? И что с ним потом делают? Или сами знаете?
– Сядь, мальчик, – негромко сказал жилистый с серьгой. – Не отец семейства, чай, чтобы перед ужином добру учить.
– Ты тоже не отец семейства, – бросил Юстин. – И он, – кивнул на тонкогубого, стремительно теряющего этот свой признак из-за разбитой, быстро распухающей губы. – Тут не спорить, кто главный, тут выбираться надо, нас тут девятнадцать здоровых лбов…
Сделалось тихо. Жилистый медленно обводил взглядом «братьев-бастардов» – Юстин видел, как он молча вербует себе сторонников.
– У них сабли, – тихонько предположил веснушчатый, тот самый, на чей хутор Краснобровый ездил, как к себе домой. – И потом, дверь не выломать…
– Тебя как зовут? – спросил Юстин у жилистого.
Тот почему-то вздрогнул. Скривил губы:
– Ну, Радимом…
– Ты, Радим, не кузнец случайно?
– Ну, кузнец, – сказал жилистый после паузы. – А ты откуда знаешь?
– А сильный ты, – Юстин смотрел жилистому в глаза, лесть его была безыскусна, как бревно. – Посмотри, брат, мог бы ты эту дверь сломать?
Радим ответил взглядом на взгляд. Хмыкнул:
– Дешево же ты меня покупаешь, брат-бастард.
Они вспоминали расположение коридоров, загибали пальцы, считая стражников, предлагали, отвергали и соглашались, доказывали, спорили, но не дрались больше. Надо всеми висел один топор; Юстин скоро знал всех по именам, знал, кто чем слаб и в чем силен. Распоряжался по-прежнему Радим – Юстин был при нем главным советчиком. Тонколицего вестника несчастья звали Уляном, сперва он отмалчивался, сидя в углу, но тень топора – и лихорадочная жажда спасения – в конце концов и его толкнули навстречу «братцам-бастардам».
Юстин, никогда не имевший настоящих друзей, в течение получаса обрел восемнадцать почти родных человек. Радим на поверку оказался не только тщеславным и сильным, но и умным, отважным парнем. Тучного звали Флором, у него обнаружилась необыкновенная память – он до последней мелочи помнил, кто из стражников на их пути где стоял, чем был вооружен и куда смотрел.
Этот длинный день представлялся Юстину одним из самых страшных – и самых лучших в его жизни. Ведь несмотря на страх смерти, несмотря на все, что пришлось пережить, а может быть, благодаря этому – они любили друг друга, как только могут любить настоящие братья. Почти у всех были невесты и жены, у некоторых – дети, у некоторых – старые матери; все знали, для чего жить, всем нужно было выжить, и Юстин, как мог, убеждал их в том,, что спасение – возможно.
У Радима был годовалый сын, и Юстин поклялся брату, что если во время побега Юстин спасется, а Радим нет – то Юстин обязательно доберется до поселка Липы и расскажет все Радимовой жене, и передаст, что деньги зарыты в просмоленном мешке под елкой, и что ждать ей надлежит год, а потом выходить замуж, чтобы малый Ронька без мужской руки не рос…
Однако чем дальше готовился побег, тем яснее становилось, что Радиму сына не видать. Железную дверь не способны были снять с петель и сорок кузнецов, а не то что один. А если бы и удалось как-то выбраться из узилища – в узких коридорах девятнадцать невооруженных парней не имели никакого преимущества перед парой-тройкой вооруженных и обученных стражников.
Лихорадочное возбуждение сменялось унынием и готово было смениться тоской – когда за дверью послышались шаги, скрежетнул засов и на пороге встал некто в черном, одеждой похожий на лекаря, но с саблей на боку. Пришелец был гладко выбрит, голубоглаз, улыбался широко и жестоко; девятнадцать братьев-бастардов попятились, кто сидел – вскочил, что стоял – отшатнулся.
– Здравствуйте, мальчики, – весело сказал вошедший.
У него были длинные светлые волосы, зачесанные назад и собранные в косичку. И еще у него были крупные, не прилегающие к голове уши.
– Надеюсь, вас никто тут не обидел? – поинтересовался незнакомец все так же весело; знакомые слова в его устах звучали непривычно, хотя и вполне разборчиво.
Бастарды молчали. Переглядывались; за спиной у незнакомца стеной стояла стража.
– Вы уже догадались, зачем вы здесь? – спросил длинноволосый.
Юстин с тоской смотрел через его плечо. Стражников собралось человек десять, а может, и больше. Попытка побега была обречена.
– Что ты там увидел?
Юстин не сразу понял, что вопрос обращен к нему. Отступил на шаг; веселые – и очень холодные – глаза незнакомца глядели ему в переносицу.
– Я не люблю, мальчик, когда заглядывают мне за спину, – с улыбкой продолжал длинноволосый. – Мое имя – Звор… Ушастый Звор, если кто-нибудь из вас слышал.
– Краснобровый, князь ваш, умер. У всех у вас в жилах течет кровь Краснобрового. Каждый из вас может стать его наследником…
Вероятно, сейчас последует приговор; Юстин сидел, не поднимая головы.
– …Я хочу, чтобы на трон взошел человек, в чьих жилах течет кровь династии Краснобровых. Такова традиция; никто, даже самый умный враг, не сможет назвать нового владыку самозванцем. Законных детей у князя не было, зато, по счастью, он много оставил бастардов, здоровых и крепких, вменяемых и разумных, и одному из них предначертано стать властителем… Вы слышите меня, мальчики? Это может быть любой из вас: ты, – Звор кивнул тучному Флору, – или ты, – тонкий палец почти уткнулся в грудь Радиму, – или ты, – он мягко улыбнулся подростку.
Сделалось тихо.
Они сидели вдоль стен, Ушастый мягко ступал, расхаживая взад-вперед, время от времени его взгляд останавливался на чьем-нибудь лице – и тогда тот, кто удостоился Зворова внимания, краснел, бледнел и отводил глаза.
Им требовалось время, чтобы осознать. Слишком много ударов судьбы обрушилось на каждого из них за прошедшие два дня; попасть в рекруты, оказаться бастардом, пережить страх смерти и сразу после этого оказаться наследным принцем – даже Радим, чьему самообладанию Юстин завидовал, сидел теперь бледнее непропеченного блина и часто сглатывал, дергая шеей.
– Итак, – Звор остановился. – Итак, кто из вас не хочет быть князем? Кто не хочет доказывать свое право на трон? Встаньте!
У Юстина задрожали колени.
Отпустите, меня ждет дед, ярмарки еще не кончились, мне нужно домой…
Все эти слова должны были быть сказаны именно теперь, Юстин должен был встать – и громко сказать их в лицо полководцу, приказавшему выковать на своем шлеме стальные уши, чтобы любой солдат в бою мог видеть его и следовать за ним…
Скрипнула скамейка.
Но никто не поднялся.
«Он красивый», – сказала Анита далеко-далеко, давным-давно.
Падали яблоки в траву. Покачивались гроздья черешни; мелькали в ветвях круглые пятки.
«Я ходила через стеклышко к Звору в парк. Один раз с ним говорила… У него действительно большие уши. Но он все равно красивый…»
Юстин лежал без сна, закусив зубами подушку.
Когда укладывались на ночь, Радим сказал ему, будто ненароком:
– Ты один теперь знаешь, где я деньги зарыл. Так что если недосчитаюсь…
Юстин не понял:
– Что?
– Деньги под елкой, – жестко сказал Радим. – У меня дома, в поселке. Так ты учти – ты один знаешь…
Юстин долго смотрел на него. Потом отвел глаза; не нашелся даже, что сказать. «Подавись ты своими деньгами»? Унизительно.
Юстин знал, что Радим хочет быть князем больше всех. И тучный Фрол хочет быть князем больше всех; и каждый из них хочет быть князем, а на пути к трону стоят ни много ни мало – восемнадцать других претендентов, восемнадцать братьев…
Юстин лежал, закусив подушку, и думал об Аните.
Это была будто ниточка между нам – и Звором. Ушастый тоже видел Аниту, пусть и однажды. Может быть, он ее помнит…
Может быть, став князем, Юстин сможет вернуть Аниту?
Его бросило в пот. От частых ударов сердца подпрыгивала простыня, которой он был укрыт. Он возблагодарил судьбу за то, что у него хватило ума не отказаться от борьбы за трон – побуждение это было слабостью, трусостью.
Что такое князь? В своем княжестве князь может все. Может, например, разыскать колдуна, потребовать от него, чтобы нашел Аниту… Да если Юстин станет князем – с какой стати Хозяину Колодцев отказывать ему?!
Юстин разжал зубы, выпуская край подушки. Во рту стоял вкус полотна и перьев; Юстин подумал, что на пути его к трону – и к Аните – стоят восемнадцать человек.
– …Давай же! Пошла! Пошла, скотина, вперед!
(Это было последнее испытание. В крытой повозке их привезли на большое поле, обнесенное свежим забором. В центре стояло на возвышении одинокое кресло для Звора. У ворот имелась коновязь, к ней были привязаны две клячи – старые, тощие, с разбитыми копытами, но под хорошими боевыми седлами).
– Вперед!
Свист плетки. Ржание – будто стон.
(– Ну вот, ребята, – сообщил Звор, останавливаясь перед последними из братьев-бастардов. – Вы у нас оба отважные и умные, обладатели многих бесценных качеств… Видите это поле и этих лошадей? Вам надлежит проехать каждому по десять кругов. Кто придет первым – будет княжить).
Юстинова кляча вырывалась вперед только тогда, когда он поддавал ей шпорами. Та соседская скотина, на которой Юстин одно время возил на базар яблоки, была еще ничего по сравнению с этой несчастной лошадиной старухой; он мысленно поклялся, что если победит и если кляча выживет – остаток дней ее пройдет в покое, холе и сытости.
И он шпорил снова и снова. И хлестал по бокам кнутом, и всякий раз лошадь содрогалась – и прибавляла шагу.
Он слышал, как свирепо кричит на свою клячу Радим.
Из девятнадцати их осталось двое. Испытания заняли неделю, которая показалась Юстину годом; им задавали мудреные задачки и каверзные вопросы, их до одури поили какими-то зельями, с ними подолгу беседовал тот самый лысый, что кормил жабу домохранцами – и всегда во время бесед где-то поблизости обретался Ушастый. Им велели по многу раз выбирать между двумя совершенно одинаковыми статуэтками, им показывали нагих соблазнительных толстух, их пугали до смерти и потом считали удары сердца – и после каждого испытания претендентов становилось все меньше, и вот наконец остались только Юстин и Радим.
Пять кругов пройдено; клячи едва шевелили ногами, однако полпути уже осталось позади.
– Пошла! – кричал Радим и бранился.
– Пошла! – кричал Юстин и бранился тоже.
Ощущение, что именно он будет-таки князем, не покидало Юстина со вчерашнего дня. Это было не просто ощущение – уверенность; Юстин не радовался этому и не удивлялся. Он просто знал.
О проекте
О подписке