Рабыня скатала с лица Иродиады тонкий слой ткани, освобождая полусонное лицо с тонкими чертами.

Открыв глаза, Иродиада оперлась руками о деревянное ложе, села и оглядела свои покои. На царицу с почтением и подобострастием смотрели светловолосая рабыня Злата и Аслим.

Лёгкий жест Иродиады заставил Злату собрать промасленные ткани со стола и упавшие на пол лепестки. Поклонившись, она ушла из покоев походкой ожившей греческой статуи.

Повернувшись, Иродиада засмотрелась на себя в высокое, в рост человека, зеркало из электрона^[5], поставленное у письменного стола. Она лениво размотала шарф с головы, и на грудь и спину упали четыре тяжелых косы темно-каштанового, пронзительно яркого оттенка. Не накрашенное лицо казалось очень молодым. Только равнодушные глаза снижали приятное впечатление.

– Аслим, ты заставляешь меня завидовать твоим одеждам. И кто же из любовников тебя так щедро дарит?

Поправив ожерелье на шее, Аслим улыбнулся царице.

– Сам заказал и заплатил. Одежда – лишь перья у взрослого павлина, что б вызвать интерес… Ты вечно молода, царица, а я старею. Приходится платить за удовольствие дотронуться до кожи молодой.

Не слушая Аслима, Иродиада сняла с запястья прилепившийся лепесток розы.

– А где Рахиль? Где эта потаскушка, смешливая и безотказная для всех?

Смуглая тонкая Рахиль в небрежно накинутом на старое платье тонком палантине, быстро вошла в покои, шлёпая босыми ногами по каменному полу. На её вытянутых руках сверкающей горкой лежал мягкий сверток.

– Я платье принесла из мастерской.

Острый палец Иродиады указал на скамью.

– Там положи. Где дочь моя, где Саломея?

Наклонившись к скамье, Рахиль увидела на ремнях сандалий Аслима серебряные вставки с разноцветными камнями.

– Сбежала с женской половины от сплетен бабских и ушла к обрыву.

Положив свёрток на скамью, рабыня сердито потрогала переплёт мужских сандалий.

Советник специально дёрнул ногой и на сандалии нежно звякнули серебряные колокольцы.

Подушечками пальцев Иродиада проверила атлас своей кожи на лбу и щеках.

– Да, понимаю, скучно ей смотреть на толпы громких и потливых, с невыносимым гонором гостей. А есть ли среди них паломники для пленника, для Иоанна?

Рахиль украдкой окунула в серебряную тарелку пальцы рук и растёрла маслом грудь.

– Да, есть немного. Они хорошие, из тех, что ходят за странным человеком, за Иисусом.

Рахиль села к ногам госпожи и надела на них восточные расшитые туфли без задников.

Иродиада глядя на макушку рабыни, зевнула.

– Я слышала, они не безобидны. То вылечат слепца, а то хромому вправят ногу. Недавно так вообще из трупа сделали живого. Всё это не к добру. Ты почему, Рахиль, девчонку опять к обрыву отпустила?

Встав, служанка поправила палантин на плечах.

– Я? Спросите лучше с Няни. Да и вообще я что-то не припомню, чтоб Саломея кого-нибудь послушалась. Конечно, кроме вас. – Сев на скамью, Рахиль снова быстро зачерпнула масла и растирала плечи и руки. – Вы для нее власть абсолютная, без обсужденья.

Иродиада улыбнулась в зеркало самой себе и начала переплетать косы. В зеркале царица увидела испуганный взгляд Рахили, подвинувшей ближе к себе тарелку с маслом. Рабыня застыла с поднятой рукой.

– Наглеешь ты Рахиль… – Иродиада выставила указательный палец с острым ногтем в сторону советника. – Итак, Аслим, запоминай. Центральный царский стол накроете парчою^[6]золотою. На двух столах для знатнейших гостей должны быть скатерти из льна и алым цветом. А на столах на площади из скатертей не будет ничего, посуда проще и еда скуднее… Рахиль, где ты всё утро пропадала? До мастерской?

От тихого голоса госпожи служанка дёрнулась, будто её хлестнули бичом. Тарелка под её рукой, чуть не соскользнула на каменный пол, но Злата успела подхватить её. Рахиль ей благодарно улыбнулась, перед тем, как ответить царице.

– Домоправительнице Ионе по хозяйству помогала. Она ругала за бестолковость жен гостей, а я ругала слуг. Супруг её, домоправитель Хуза, ругал, всех остальных. А после я к Крестителю пошла с корзиной завтрака.

Оценив ровность ногтей на пальцах рук, Иродиада взглянула на рабыню.

– С корзиной? Что-то много.

Не выпуская тарелку, Рахиль встала и на шаг придвинулась к госпоже.

– Он перестал отказываться от пищи и всё опять паломникам раздал.

– Как это странно… – Глядя в стену, задрапированную тканями с восточными узорами, Иродиада что-то смахнула перед собой ладонью, отвлекаясь от ненужных мыслей. – Что там с платьем?

– Ой!

Отставив тарелку на табурет, Рахиль взяла свёрток, развернула его, и в руках сверкнуло переливчатое золотое одеяние. Она торжественно подняла его за плечики.

Платье, расшитое мелкими чеканными бляшками-цветками, глухо звенело и сверкало слепящим великолепием.

Чернокожая Нубийка смотрела на платье, открыв рот от восхищения, Аслим с завистью, Рахиль с улыбкой причастности к чуду, Иродиада спокойно.

– Опять тяжелое. Но-о… ладно, соответствует моменту. А где же покрывало?

Разведя руки и пожав плечами, Рахиль виновато улыбнулась.

– Его доделают до завтра. Слишком сложно поймать настолько много стрекоз, чтобы обстричь четыре крылышка у каждой.

Повернувшись к рабыне Нубийке, Иродиада чуть приподняла брови.

– Иди и позови из кухни Исаака, чуть позже мы будем изучать чередованье блюд. – И сразу проявила нетерпение. – Ты почему на кухню не бежишь?

Отбросив шнуры опахала Нубийка сорвалась с места, сверкнув из-под юбки тонкими, чёрными ногами и светлыми пятками.

Стены крепости Махерон.

Снаружи крепости у высоких стен, под длинными навесами из тканей, сидели рабы, с завистью глядя на обедающих мацой, сыром и оливковым маслом слуг. Чуть дальше топтались отары коз и овец. Флегматично жевали подсохшую траву верблюды, стоящие отдельно из-за сильного запаха. Собаки ловили каждый момент возможности утащить кусок еды.

У ворот разгружался прибывший караван. Непривычные говор гостей, одежда и оружие, высокие головные уборы и резкость в жестах отличали армянских гостей. Среди них выделялся богатой одеждой и сильной хромотой молодой Аристобул.

С ослов и верблюдов снимали ковры и ткани, клетки с кудахтающими курами, перепёлками и фазанами.

Сняв шлем, Аристобул оценивающе смотрел на крепость, на прибывших гостей, их рабов и привезённые подарки.

По дороге, петлями уходящей с горы в долину, брели бедно одетые паломники, тяжело опираясь на посохи, с перекинутыми через плечо пустыми котомками и курдюками с водой.

В открытые ворота крепости: то из них, то вовнутрь, безостановочно сновали люди.

Мощные стены Махерона из кирпича-сырца специально выстроены с одного угла выше, чем с другого. По плоскому верху стен в период дождей в глубокие углы, в устроенные в них каменные цистерны, стекала вода. После ливней цистерны закрывались деревянными крышками, и воды хватало на засушливое лето. Из долины крепость выглядела квадратной зубчатой короной.

Из-за высоты горы, больше тысячи метров, из-за стен крепости, дающих тень, из-за густых деревьев, корнями вцепившихся во влажные стены, внутри Махерона было прохладнее, чем в долине.

* * *

Самое большое и величественное здание внутри крепости – царский дворец, выстроенный в эллинском стиле, с колоннами. Ещё два десятка двухэтажных построек вмещали жителей и прибывающих гостей. Сейчас, из-за дня рождения Антипы в каждом доме ютилось по две-три семьи.

Внутри крепости, по периметру стен выстроены из дерева узкие казармы и навесы для лошадей. Верблюдов и другую живность оставляли за стенами.

Между гостями метался вспотевший от ответственности худой и нервный домоправитель Хуза. Он махал руками, объясняя иногда строго, иногда подобострастно, где должна гостевать та или иная семья. Рабов, по недомыслию или излишнему усердию подошедших к нему на расстояние вытянутой руки, он наотмашь бил резной деревянной палкой.

Рядом с Хузой его жена, толстуха Иона, здоровалась с приехавшими женщинами и, покрикивая, показывала, кому и где можно расположиться.

– Тесниться будем, спать впритык друг к дружке! Иначе не получиться! Вас много! – Краем повседневного платка, закрывающего голову, Иона вытерла пот со лба и с затылка. – Слишком много.

Площадка перед крепостью. Рынок.

Езекия, Саломея, Няня и Костас подходили к крепости одинокой компанией. Усталый взгляд плетущегося в пыли Костаса изменился, отметив женский силуэт у крепостной стены, у раскинувшегося там рынка. Девушка была чуть выше остальных, и её одежда отличалась покрывалом. Оно было легче, отливало серебряными нитями и закутывала её с ног до головы.

Девушка вошла в гомонящую толпу рынка. Высокий рост, широкие бёдра, мелькающая надо лбом полоска светлых волос… Костатс прижал ладонь к груди, где заколотилось сердце.

В два прыжка он нагнал Няню и остановил, взяв за её рукав.

– Мне нужно за питьевой водой на рынок. Я быстро возвращусь.

Отдёрнув руку, Няня отмахнулась от Костаса потной тряпицей.

– Уж вижу глоток твоей воды. Такая дылда… но хороша. Иди, не сомневайся.

Няня засеменила за Саломеей, шаркая старыми сандалиями.

* * *

Рынок шумел гортанным говором разных языков, пестрел одеждами и товарами, пах фруктами, благовониями, перцем, кунжутом, цветами, животными и особенно человеческим потом.

Возвышаясь над большинством людей, Костас поспешил, споткнулся о потерянный ананас, уронил с плеча ковёр и тут же поднял его.

Девушка стояла перед торговцем цветами, сквозь покрывало смотрела на мокрые охапки стеблей лилий в широких глиняных тазах, на влажные мешки со срезанными бутонами роз и нарциссов.

Не открывая лица, Злата пробубнила, тыкая пальцем в цветы:

– Вот тех, и тех, и тех по семь головок. – Злата выставила пятерню и два пальца, показывая сколько именно. Купец заворожено уставился на необыкновенно белую руку. – И макового масла пузырёк.

Переведя чёрный взгляд на голубые глаза и золотые брови Златы, под покрывалом, поднимающегося от лёгкого ветра, Купец сглотнул комок удивления.

– Открой лицо, и я отдам бесплатно цветы, и даже масло дорогое.

– Так стало интересно?

Одним движением Злата скинула покрывало с волос. Все стоящие рядом замерли, разглядывая непривычную внешность.

Марево влажных ароматов колебало фигуру девушки.

Костас стоял за правым плечом Златы и дышал её воздухом.

Купец отступил на шаг, и провёл руками по тёмной, с проседью, бороде, приходя в себя.

– О Боги! Я тебя куплю!

Змеиным движением приблизив своё лицо к лицу Купца, Злата оскалилась злой улыбкой.

– И даже не надейся. Красиво выложи товар, я отнесу царице.

Рука Купца начала движение к волосам Златы. Немедленно Костатс оказался рядом с девушкой.

Несколько человек остановились, пораженные красотой и дерзостью Златы, ожидали – дракой или только руганью закончится разговор…

Сбоку раздался раздражающий свист бича.

В луже воды, рядом с осколками только что разбитой амфоры, лежал полуголый раб. Из рассечённого плеча текла кровь. За Хозяином водоносов стояло трое рабов, нагруженных тяжелыми амфорами, привязанных к их спинам. Они испуганно смотрели то на Хозяина, то на кровь.

– Вода сегодня драгоценна, а он посмел её разлить!

Размахнувшись, Хозяин хлестнул лежащего раба ещё раз. Бич взвизгнул в воздухе, и металлическая пряжка обвилась вокруг шеи раба. Вяленая кожа бича натянулась, и шея хрустнула. Хозяин сплюнул в сторону, расстроившись потерей имущества, и заорал на опешивших рабов.

– Как можно аккуратней поставьте амфоры к стене! Возьмите эту падаль и сбросьте в ров. Затем омойте руки песком, вином дешёвым и опять песком. И только после этого несите воду в крепость. Идите, амфоры посторожу.

Рабы засуетились, сгрузили амфоры со спин друг друга, подхватили убитого и потащили к обрыву.

Люди, увлечённые торговлей, сначала неохотно расступались перед ними, а затем брезгливо отскакивали от мёртвого тела. Хозяин тяжко сел у стены.

Звякнув браслетами, Злата накинула на волосы покрывало.

– Вот видишь, мой любимый Костас – убийство, а никто не возмутился. Убили человека, но, как будто убрали мусор.

Подняв голову, Хозяин с ненавистью уставился на Злату.

– Таких, как ты, нам нужно убивать….

Зная о своей неприкосновенности, Злата снова уверенно заулыбалась.

– Свободных?

– Наглых. Забивать камнями!

– За что? Зато что я, рабыня, свободной быть хочу? Я родилась свободной! – Резко понизив голос, она закончила. – И я ей буду.

Вырвав у Купца мешочек с покупками, Костатс подтолкнул Злату к воротам крепости.

– Уймись. Тебя когда-нибудь побьют.

– Я сдачи дам, ведь я умею драться, ты сам меня гимнастике учил и десятью приёмам боя…

Не слушая девушку, Костас, насильно потащил её внутрь крепости.

– Молчи! Попробуй быть немой хотя бы до дворца. Иначе заверну тебя в ковёр и унесу.

Оглянувшись, Злата одними глазами смогла передать улыбку.

– Куда?

На мгновение голос Костаса стал решительным.

– К себе!

Настроение Златы резко изменилось.

– Тогда меня, действительно, убьют. Без денег мы – никто.

Крепость Махеро. Внутренний двор.

Зайдя в крепость и стараясь ни с кем не столкнуться из многочисленных гостей, Саломея, поправила накидку на голове, плотнее закрывая лицо и… упёрлась в большой живот Ионы. Домоправительница начала причитать высоким, до визга, голосом:

– Царица нервничает, ожидая, когда же дочь придёт к ней с приветственной молитвой, а она…

Между животом домоправительницы и Саломеей, впихнулась не мене толстая Няня и смотрела на Иону, показывая полное пренебрежение к её словам.

– Отстань от девочки, недолго ей осталось гулять на воле. Вот замуж отдадут, да и запрут на женской половине.

Лёгкий жест руки Ионы, прервал слова Няни.

– Не делай мне смешно! Чтобы такую, как дочь Иродиады, в покоях запереть? Скорее она сама заставит мужа ей ноги на ночь мыть, а дальше влезет в управленье государством!

– Так стоит позавидовать свободе. – Неожиданно спокойно ответила Няня.

От возмутительных слов Иона встала, открыв рот, и тяжело задышала.

– Да что ты говоришь? Для женщин это грех…

Пока Иона и Няня, одетые одинаково в длинные тёмные одежды с минумумом драгоценностей на груди, пыхтели, стараясь переглядеть друг друга, Саломея поманила к себе Езекию и показала в дальний угол крепостного двора.

– Смотри, там башня с дождевой водой, левее занавес над входом, в подвал, в темницу Иоанна. Ты видишь, десять человек сидят и ждут с ним разговора. Там встретимся мы в час заката.

У каменной башни, привалившись к прохладной стене, сидели паломники мужчины, поставив посохи к стене. Отдельно пристроились две женщины. Они негромко говорили о чём-то. Езекию поразила их безмятежность среди суетливо снующей, нервно орущей пёстрой толпы гостей.

Дворец. Кухня.

Кухня во дворце занимала помещение, размером с небольшой зал. На широких столах громоздились запыленные горы овощей, в десятках корзин яркими холмами лежали фрукты. У стен, в специальном узком влажном рве с водой, потели выставленные для охлаждения кувшины с водой, вином и амфоры с чистейшим, ещё зелёным оливковым маслом.

В дальней стене, на встроенной печи булькали котлы. На сковородах жарилось мясо. В углу висели бараньи туши. В плетёных квадратных корзинах пластами лежала маца.

Во всей кухне суетились полуголые потные повара, в длинных фартуках на бёдрах, головы покрывали полосатые платки.

В отдельном закутке без дверей, с дырою в глиняном полу для стока крови, потный Резник в кожаном фартуке, закрывающем грудь и ноги, примерялся тонким ножом к одной из освежеванных бараньих туш, висящих на крюках.

Тут же облизывались от крови три объевшиеся кошки. Резник, разделывая тушу, пнул одного из кошаков ногой.

– Египетские сволочи, подлизы. Совсем без совести, зверюги. Да если бы не крысы и не мыши, прибил бы вас без жалости.

Тетрарх Ирод Антипа остановился около гирлянды фазанов, подвешенных за лапы над чаном с кровью. В его одежде чувствовалось смешение стилей Востока и Рима. Красивое лицо чуть хмурилось, упрямый рот довольно кривился.

Сзади тетрарха глазастым столбом стоял коричневый раб и обмахивал Антипу опахалом из плоских орлиных перьев. Как только Антипа переходил к следующему ряду с провизией, раб делал шаги вслед за ним, выверяя особое расстояние до царственной особы.

Сбоку от тетрарха переминался с ноги на ногу круглый низенький повар Исаак. Из всех, кто работал на кухне, он выглядел самым одетым – портки, рубаха без рукавов, платок, и даже обувь. Платок еле держался на большой потной плеши. Исаак постоянно моргал белесыми ресницами и вытирал о фартук влажные от жары руки в рыжих курчавых волосках среди канапушек.

Придирчиво ощупав фазанов, Антипа нахмурился.

– Ты думаешь – дозреют?

– А как же? С утра висят, стекая кровью. До вечера замаринуем, а завтра, в праздник, подадим.

Они перешли от фазанов к глиняной плите, обдающей жаром. Постоянно приглядываясь и принюхиваясь к готовящимся яствам, царский раб махал опахалом скорее на себя, чем на тетрарха. Раба мутило от запахов недоступной еды и жары, и он поворачивал голову к отрытой двери, через которую прилетал слабый ветерок.

Круглый Исаак, прихлопнув тряпицей жирную муху на столе, поднимал крышки над готовящимися яствами.

– Вот здесь, взгляните, царь Антипа, паштет из голубиной печени доходит. Гостей уж очень много приехало из Иерусалима и в Храме Ирода^[7]купили меньше птиц для жертвоприношенья. Первосвященник приказал двенадцать клеток по шесть птиц отдать на кухню. Забили. Велел я печень тушить в особом соусе, в сезаме. Самих же птиц мы заставляем есть рабов, пусть давятся.

Перебежав мелкими шажками к следующему столу, Исаак суетился, желая в лучшем свете показать первоклассную работу. На столе стоял огромный серебряный сосуд, больше похожий на детскую купель.

– А вот из Сирии прислали вам в подарок. –