Среди обычного люда, особенно в Черных рядах Ниена и дальних манорах, бытует легенда, будто черная магия повсеместно находится под запретом. На самом деле это обычное заблуждение. Любая магия запретна только для тех, кто не входит в Орден магиков. А черную практикуют ничуть не реже, нежели светлую или белую. И бывают года, когда про белую магию вообще не вспоминают.
Есть магики, которые дают обет никогда не прибегать к черному искусству, но то и дело нарушают его. А есть те, кто без всяких обетов в эту область не погружаются – как моя матушка. Она и близко к этой грани не подходит. У магиков-лекарей черная магия отнимает силы и не дает ничего взамен. Тот, кто спасает жизни, не должен увечить или убивать. Остальные же пересекают границу с легкостью. А многие только черной магией и пробавляются. Что нас тогда спасает от мрака и хаоса? Да все то же, что и в делах обыденных, – бесталанность многих и многих. Все, на что способна бо́льшая часть наших магиков, – это навести слабенькую порчу, наслать болезнь, внушить какую-нибудь навязчивую мысль, влюбить прекрасную девушку в мерзавца. Но все это случается и без черной магии. А от подобного колдовства защитит один хороший амулет. Опасна только боевая магия. Вроде той, что я применил в Элизере. Но, кроме меня, никто подобным искусством в Ниене не владел, даже в Игеровом войске не было столь сильного магика. Да еще всегда на страже простого люда Перст Судьбы. С его помощью можно сильного магика лишить его Дара – или хотя бы способности применять свой Дар. В мирные дни Совет Хранителей судит того, кто с помощью черной магии причинил увечье или смерть. А в дни войны судья боевому магику только король. Но в дни войны и без черной магии творятся черные дела.
В такие темные дни женщины и дети приходят в лекарни. Не только помогать, но и для того, чтобы светлая лекарская магия коснулась их своим крылом. Хоть на миг, хоть мимоходом. Лиам в детстве часто ходил помогать матушке. Отправляясь в лекарню, он просил меня зажечь десятки магических огней в маленьких самодельных фонариках. А потом развешивал их на стенах и на спинках кроватей больных. Он все время приговаривал: «Свет нужен. Нужен свет».
Если смотреть на Ниен с юго-западной башни замка, то на западной границе плато можно увидеть мрачное черное здание. Высокое, почти без окон, с синей черепицей на крыше. Это Дом Хранителей. Здесь обучают магиков главным премудростям, и в том числе, как использовать Перст Судьбы.
Свой первый визит в этот дом я помню в мельчайших деталях. Хотя Хранителей уважают и боятся, вернее, боятся и уважают, я бы не хотел провести свою жизнь в этом доме под синей черепицей. В далеком детстве я был уверен, что здесь располагается тюрьма. И после визита к Хранителям это ощущение только усилилось.
Я прибыл верхом, и Френ держал моего коня, пока я поднимался по ступеням. Уже стемнело, влажные камни крыльца отсвечивали чернильным блеском в свете высоко повешенного у входа магического фонаря. Дверь была приоткрыта, и в узкую щель просочилась блеклая полоса. Я одернул плащ, меховой воротник был слишком велик и тяжел, тянул плащ назад, заставляя золотую застежку врезаться в шею. Я шагнул внутрь.
Просторный вестибюль, холодный, темный, был застлан огромным ковром с едва различимым узором – синий, бордовый и черный цвета скорее угадывались. На единственном столике горела лампа. Ее свет, вместо того чтобы растекаться во все стороны, вытянулся длинным желтым языком в сторону мраморной лестницы с мелким маршем. Я снова поправил неудобный плащ, даже попытался просунуть пальцы под давящую на горло застежку и двинулся наверх. На стене вдоль лестницы висели узкие зеркала в золоченых рамах, но в них ничего не отражалось – только чернота. После первого марша лестница раздваивалась, дверь слева была наглухо закрыта, а на стене справа опять горела одна-единственная лампа, указывая путь. Я поднялся до следующей площадки, и здесь встретил меня Великий Хранитель, он же дядя Крон, мой первый и единственный учитель магии. Сейчас я с трудом его узнал – от него веяло холодом, равнодушием, властью, будто он облачился в ледяные латы. Этот холод и эта отстраненность меня ошарашили. Прежняя уверенность и даже надменность с меня мгновенно слетели. Я ощутил себя тем, кем и был на самом деле – слабым ребенком десяти лет от роду.
Крон провел меня анфиладой парадных комнат не задерживаясь. Мой взгляд скользил по таившимся в глубине серебряным сосудам, почерневшим от времени портретам, тяжелым портьерам. Это были артефакты Домирья, память о великом народе, растворившем свою кровь в жилах дерзких завоевателей. Совершенные медные статуи, вазы с лихо закрученными ручками и узкими вытянутыми, будто птичьи шеи, горлышками, картины, в совершенстве передающие красоту лиц и движения тел – ныне не умеют так писать на грунтованных досках и не знают таких красок.
Потом отворилась еще одна дверь, очень узкая, и мы оказались в подсобных скромных помещениях, потом миновали узкий коридор. Дверь налево вела в архив Великого Хранителя, но мы двинулись направо. В круглой зале с множеством дверей входящих встречала сама Судьба. Подняв к потолку правую руку, левой она касалась своего колеса. Если приглядеться, то можно было заметить, что колесо вращается, да так быстро, что не разглядеть мелькающих спиц. Бронзовую Судьбу нашли во время ремонта западной стены Ниена – я помню, как ее извлекали из ямины, где она пролежала сотни лет. Только тогда у нее не было магического колеса. Домирье не знало магии, так же как и цивилизация лурсов. Магики пришли в наш мир много позже, говорят, они прибыли из-за Бурного моря на корабле из белого дерева без парусов, направляя ход дивного судна своей магической силой.
Половицы поскрипывали при каждом нашем шаге. Горевшие приглушенно лампы на миг вспыхнули ярче, когда массивные дубовые двери распахнулись в просторный мрачный зал. Темные дубовые панели, дубовый пол, массивные столы, щедро политые фиолетовыми чернилами, сероватым клеем, черной тушью. Стулья с неудобными спинками. Бронзовые лампы. Прошнурованные тетради на столах, прикованные цепями к массивным ножкам столов. Золотые светящиеся нити тянулись сверху от потолка к каждому из тех, кто склонялся над тетрадью и вписывал на разлинованные страницы новые строки. Хранитель на миг поднял голову и остановился. Я последовал его примеру, запрокинул голову и замер. Потолка как такового не было – его занимала причудливая паутина из светящихся золотых нитей. Каждая золотая нить от писца тянулась вверх и терялась в теплом свете наверху. Можно было различить, где они касались загадочной сети и вливались золотой жилой в сверкающее плетение, а потом уходили дальше, вглубь, и растворялись в общем сиянии, в золотом облаке. Но это был обман зрения: каждая нить находила свою жилу – одни близко к поверхности, другие – на глубине. «На глубине прошлого», – пояснил я сам для себя.
– Кайл, освободи место, – сказал Хранитель.
Один из писцов отложил перо, с громким стуком захлопнул крышку бронзовой чернильницы – шапчонку дерзкого мальчугана на бронзовом бюсте, не торопясь вынул золотую нить из уха (вернее, вынул золотую иглу с капелькой своей крови), нить закрутилась спиралью, рванула вверх и исчезла под потолком. Парень вытер ладони о свой балахон, сделал приглашающий жест и, повернувшись, поклонился Хранителю.
– Великой Судьбы,[1] Хранитель, – произнес отчетливым шепотом, после чего двинулся по проходу, застланному ковровой дорожкой. Шел он, опустив голову, засунув кисти рук в рукава, а по плетеному поясу, что стягивал его темный балахон, проскальзывали синие магические огоньки.
– Зачем все это? – Я обвел рукой залу, похожую на большую комнату городской библиотеки. – Записывают прошлое?
– Это своего рода проверка, сможешь ли ты быть Хранителем и читать Судьбу. Большинство из этих мальчишек сочиняют нелепые враки: прошлое диктует им одно, но они записывают совсем другое. Весной, когда истечет первый год их обучения, мы сжигаем заполненные тетради, дабы не смущать нестойкие умы лживыми историями.
– Но кто знает, быть может, историю переврали с самого начала, когда записали туда… – Я указал пальцем на золотую паутину.
Крон повернулся и положил мне правую руку на грудь. Вмиг сделалось трудно дышать, перед глазами поплыл багровый туман. Следуя движению его руки, со всех сторон рванулись к моему горлу золотые нити, они пробивали стены, рвались с потолка, натягивались, угрожая лопнуть.
– Не смей сомневаться в Изначальном! – произнес Хранитель раздельно, четко и холодно.
– Ошибки могут быть всюду, – прохрипел я упрямо, хотя мне явно не хватало воздуха. – И мы не всегда можем их найти.
Крон снял руку и отступил.
– Знаешь, зачем все это?
– Золотая нить привязывает одного человека к другому. Простого смертного к магику.
Про этот обряд я слышал давно. Такое называется «взять под свою длань». На всю жизнь человек становится преданным слугой того, к кому был привязан. Говорят, разрубить эту нить не может никто. Только смерть дает освобождение. Хотя я был уверен тогда, что смог бы избавиться от привязи.
– Это так. – Крон демонстративно сжал кулак, стягивая магию назад в свои ледяные пальцы. – Но ты можешь привязать человека к великой Судьбе из прошлого, соединив его нить жизни с нитью из прошлого. Надо только уметь выбрать.
– Я бы не хотел, чтобы меня к чему-то привязывали.
– Тебя и не привяжут. Ты – магик. Это не для тебя. Ты станешь выбирать в прошлом великие судьбы. Связав обычного человека с нитью прошлого, ты сможешь из посредственного капитана мечников сделать полководца-победителя, из заурядного поэта – кумира многих.
– А из ничтожества – неутомимого палача.
В этот раз Крон не стал меня одергивать. Тот холодный ужас, который обволакивал его в первые мгновения нашей встречи под крышей Дома, потихоньку стал уходить. Прежний Крон проглядывал под маской Великого Хранителя. Но я понимал, что снисхождения ко мне в этом холодном Доме не будет.
Тем временем людей за столами значительно поубавилось, золотые нити поднялись к потолку, лампы погасили, тетради закрыли. Можно было безошибочно угадать по столу характер ученика, который сидел тут недавно. Вот тот безалаберен, опрокинул чернильницу, а перо уронил, да так и оставил валяться под столом. А вот тот аккуратист, закрыл тетрадь, перья почистил и спрятал в футляр. Этот сделал пометки на отдельном листке, а тот не потрудился даже закрыть тетрадь. Хранитель, проходя мимо, захлопнул ее почти машинально.
– Ты строптив, – проговорил Хранитель не оборачиваясь. – Я не хочу, чтобы ты здесь был, но твой отец настаивает.
– Я тоже не хочу. Но я стану Магиком короля, и мне придется учиться. Я принимаю эту ношу как любую ношу, связанную с моим происхождением и положением, – лишь в той мере, в какой она станет благом Ниену, Эдуарду и мне.
– Ты уверен, что у тебя есть право оговаривать условия?
– Полагаю, что да. Мой Дар дает мне такие права.
Хранитель ничего не ответил. Но мне показалось, что он одобрительно улыбнулся. Впервые за этот вечер.
Мое испытание началось на другой день с раннего утра. Служитель привел меня в уже знакомый мрачный зал и указал место за последним столом в ряду.
Стоило мне вставить иглу с нитью в ухо, как в мозгу зазвучал монотонный голос, он медленно зачитывал какие-то обрывки текстов. Поначалу все это казалось ужасающей белибердой. Голос был вроде один и тот же, но звучал по-разному, как будто один актер пытался играть разные роли, но не мог изменить интонации до конца. Поначалу я улавливал лишь отдельные слова и записывал их. Названия и имена повторялись время от времени, и чаще всего звучало имя Грегор. Голос рассказывал историю убийства короля Грегора на разные голоса. Одни захлебываясь твердили про коварство Грегора. Другие смутно намекали на подлость короля, моего прапрадеда. Третьи его превозносили. Все друг другу противоречили. А потом во мне вдруг открылся внутренний слух. Я стал слышать только один голос, остальные исчезли или звучали так смутно, что превращались в шорох осенней листвы под ногами. И пахли так же горько. Я вдруг понял, что начинаю отличать придуманную ложь от подлинных событий. Иногда от чьего-то восторженного панегирика не оставалось ничего, кроме имен, иногда – сохранялась пара фраз, да и те лишались прилагательных в превосходной степени. Три-четыре дня тренировки – и я уже смог составить историю прапрадеда совсем иначе, нежели мы знали ее из рассказов придворных историков. Я записал все услышанное – сухими фразами отчета дворцового соглядатая.
Мэтр внимательно прочитал мои записи и сказал:
– Удивительно. Ты почти ничего не добавил от себя к услышанному. Как тебе это удалось?
– Я долго слушал разные версии.
– Ты слышишь разные голоса?
Я кивнул:
– Но потом часть из них умолкает и остаются избранные.
Тем вечером, когда я уже покинул Дом Хранителей, в мозгу всплыл странный вопрос: «Если Хранителям известна истинная история жизни Грегора, откуда тогда взялась ложная и почему она до сих пор бытует как среди черни, так и при дворе, в книгах и на подмостках бродячего театра?»
Но я так никогда и не произнес эти слова вслух.
Четыре года учебы напоминали монотонное движение веревки, намотанной на колодезный ворот, движение которой монотонно и в чем-то бесконечно. И, вытягивая ведро, никогда не знаешь, сколь многое удалось зачерпнуть со дна. Вращалось Колесо Судьбы – я познавал премудрости магии. Мне едва исполнилось двенадцать, когда я научился создавать мираклей, способных не только обманывать зрение, но и наносить удары, читать тексты и похищать из покоев нужные вещи.
Как-то Великий Хранитель сказал, что не знал ученика сильнее и восприимчивее меня, но моя строптивость разрушает мой Дар, потому что сильнее меня. Я услышал только первую часть его фразы, проигнорировав вторую. Подростки всегда самонадеянны, от похвалы я еще больше окрылился, упрек же посчитал своего рода комплиментом и не позволил себе понять сказанное Кроном.
А потом Крон показал, как вшивают в тело нить Судьбы, и меня едва не стошнило. Прошло еще два года, прежде чем я научился извлекать нить Судьбы и самостоятельно вшивать ее в тело.
Он был сильным магом, Великий Хранитель, но плохим учителем, полагавшим, что ученику не надо ничего объяснять заранее, что лишь по достижении нужного уровня мастерства стоит посвящать непосредственно в сам смысл учения. Может, с кем-то и стоило идти таким путем, но мой ум не терпел недомолвок.
За свои ошибки я рассчитался сполна.
О проекте
О подписке