Глава 2. Не так страшная черная магия, как ее последки

Нет, черная магия не убила Раниера. Но слепленный из нее шар ударил его в грудь и пробил кожу. Если бы заряд прошел насквозь – как снес часть плеча у дяди Кенрика в Гарме, рану могли бы тут же очистить и заживить – тем более что и я, и Кенрик знали, что нужно делать. Но удар пришелся в грудь напротив сердца. Сила его была такова, что Раниер потерял сознание и грохнулся на пол, не в силах сопротивляться атаке черной мерзости, а проклятый состав излился под кожу. Защита магистра не пропустила смертельную магию внутрь тела и принялась ее выталкивать. И вытолкнула – через рот, нос и левый глаз, поскольку Раниер упал на левый бок. После чего рот оказался разорванным изнутри – нижнюю губу оторвало наполовину, а верхнюю вывернуло наизнанку, и она покрылась черными наростами, похожими на гроздья застывшей черной смолы. Но поскольку черная магия изливалась не только через рот, но и через нос, ноздри носа снесло тоже – остались две дыры в черных наростах обезображенной кожи. И, наконец, левый глаз. Сам глаз чудом уцелел, но нижнее веко оттянуло и вывернуло наизнанку, и тоже покрыло черными пузырями. На шее – там, где под кожей черная дрянь текла, ища выход, кожа потемнела и сделалась похожей на грязную сморщенную тряпку.

Семь лет назад после удара я видела кровь вокруг головы Раниера и черные извивы последков – но не разглядела лица – дядя Кенрик мгновенно прикрыл голову магистра плащом.

– Ты все же нашла меня… Упрямая. – Он сокрушенно покачал головой.

Раниер не мог говорить с помощью губ и голосовых связок – за него говорил его магический дар – отчего голос его казался искусственным, как у кукол Механического Мастера.

– Ты обещал на мне жениться, – напомнила я, – если соглашусь ждать тебя семь лет. И я ждала. Но ты не вернулся. Пришлось тащиться сюда, в Дивные земли, через гавани приморских городов на корабле. За каюту отдала два золотых. Как говорят во Флорелле: содрали двенадцать шкур.

– Давно ты догадалась, что я жив?

– Да где-то спустя год. Бабушка что-то уж очень многозначительно молчала и не желала отвечать на мои вопросы. Ну и еще кое-что… Я надеялась все же, что ты придешь сам. Не хотелось навязываться – я гордая. Но с другой стороны, раз я гордая, то не позволю, чтобы меня бросили из-за какой-то ерунды.

– Это не ерунда.

– У вас, что, в Ордене нет магика-медикуса? Или никто прежде не плевал в магистров сгустками черной магии?

– Эти раны не заживить – черная магия срослась с моим телом, наросты не проникают внутрь, но постепенно пузырятся все новые гроздья. Их пробовали срезать, но они вырастают вновь…

– Да, с медициной у вас серьезные проблемы, – остановила я его оправдания.

– Я наделся, что ты забудешь обо мне через год-другой. Это было бы лучше всего. Для нас обоих.

– Ты все же дурак.

Он глянул на меня с изумлением. Вернее, один глаз смотрел с изумлением, а второй не выражал ничего, сдавленный наплывшим верхним веком. Разве что оттянутое нижнее веко придавало лицу собачий печальный вид.

– Так ты намерен сдержать слово? – спросила я.

– А ты готова поцеловать меня – такого…

Я посмотрела на торчащие из вывернутой губы наросты. Я видела раны и поужаснее. Но редко.

– Нет, целовать не буду. И не подумаю. Ты этого пока не заслужил. И ты не ответил на мой вопрос.

– Слово я сдержу. Но тебе это не нужно. Поверь мне. Лучше уехать как можно скорее. Уехать и забыть. Как будто меня вообще нет. Как будто я умер тогда в Ниенском замке.

– Запомни только, что сейчас сказал. Ты подтвердил данное слово в стенах Обители Ордена.

Я развернулась на каблуках и направилась к двери, приговаривая:

– Какие же все дураки!

* * *

Через час я вернулась с моим любимым сундучком из черного дерева с бронзовыми уголками и бронзовой ручкой. Подарок Механического Мастера на мой десятый день рождения. Удобные ячейки для флаконов, маленькие серебряные коробочки для таблеток. И отдельная шкатулка для медицинских инструментов.

Когда юный привратник открыл мне снова, на лице его изобразилось искреннее изумление.

– Разве вы не уехали, мистресса?

– Я кое-что забыла в комнате магистра Раниера.

В этот раз Тиб не пытался меня остановить. Когда я вошла в знакомую келью, магистр сидел в деревянном кресле, вытянув ноги, и рассматривал в зеркало свое лицо. Я придвинула второе кресло и уселась напротив него.

– Так и знал, что вернешься. Что-то еще хочешь сказать?

– Да, смотрю, с чего начать.

Он недоуменно поднял брови. Из-за уродства гримаса получилась нелепой.

– С чего начать лепить твое лицо, – уточнила я. – Ты разве не расслышал: я нынче магик третьего уровня. Вообще-то давно делаю то, что и четвертому, и пятому кругу не под силу. Просто бабушка сказала: «Не торопись, а то злые языки скажут, что круги тебе рисуют за королевскую кровь», – и уточнила: – Магик-медикус.

– Все медикусы давно отступились.

– Я же сказала, у вас тут нет искусных вроде меня. И я не просто медикус, я скульптурный магик. Я леплю раненым лица, восстанавливаю кожу на теле после ожогов. Вот был случай, одна глупая особа накануне свадьбы решила угостить родных пирожками. А пирожки жарила в масле. Ну, и плеснула этим маслом не на сковородку, а на плиту. Так я ее три дня возвращала. Трое суток мы с нею взаперти просидели, нам только еду доставляли, да нужные составы. Чтобы жених не узнал про ожоги, а то станет болтать, что видит следы пламени на коже, даже если их там давно нет. С тобой, конечно, сложнее будет, чем с простым ожогом от раскаленного масла. Твое тело, когда вытравливали знаки на щеках и руках, получило способность сопротивляться черной магии. Это спасло тебе жизнь. Но тело откликнулось с такой яростью, что теперь постоянно борется с опасностью, хотя ее давно нет, и пожирает само себя.

Раниер смотрел на меня с удивлением и – как я сама себя льстила – с восхищением.

– И что теперь делать?

Я достала из сундучка стеклянный мерный стаканчик, налила на два деления темно-розовой густой жидкости.

– Пей.

Он взял мой дар. Помедлил.

– И что будет?

– Черные пузыри начнут подсыхать, шелушиться, чесаться, и в итоге они отпадут. Если не поможет до конца, и часть этой дряни уцелеет, придется выпить еще пару глотков.

– Так просто!

– Просто? Этот состав известен только моей бабушке, вдове короля Эддара. И она так и быть поделилась своим секретом со мной. Иначе пришлось бы срезать скальпелем наросты и срезать быстро. А хирургия – не моя сильная сторона.

– Так ты знала… Откуда?

– Неважно. Так я и раскрою тебе все тайны. Пей!

Он все еще медлил. Потом отставил стаканчик, сгреб меня в охапку, прижал к себе так, что я ощутила касание мерзких пузырей на своей коже и невольно брезгливо сморщилась.

– Ди, красавица моя, послушай… Я люблю тебя. Люблю до боли в груди. Так, что сердце пропускает удары… И потому – беги! Заклинаю! Беги! – раздался горячий шепот над моим ухом. – Ради нас обоих – беги!

– Я не отступлюсь.

Наверное, он ощутил мою решимость на чисто магическом уровне. Потому как разжал руки. Помедлил. Потом взял стаканчик и опрокинул содержимое стекляшки залпом и глянул на меня вопросительно.

– Когда черная дрянь отпадет, слеплю тебе новое лицо, – принялась рассуждать я вслух. – И сделаю новую кожу там, где остались ожоги. Работа небыстрая. Наберись терпения… И, кстати, чесаться, усыхая, эти шкурки будут бешено. Но расчесывать раны нельзя – иначе моя работа усложнится.

– А у тебя нет средства… противостоять?

– Попробую что-то сделать.

Я принялась размешивать в фарфоровой чаше мазь – немного поможет утишить нестерпимый зуд. Мне нравилось его подначивать: сейчас он был полностью у меня в руках.

– Как ты поняла, что я жив?

– Ну… ты же сам сказал, что татуировки тебя защищают, поскольку в состав чернил подмешали толику последков черной магии.

– Этот юный Брин – он был сильным магиком.

– Но не сильнее дяди Кенрика.

– Я слышал, Магик Кенрик снова утратил Дар.

– Это его обычная история. Не только утратил Дар, но и впал странный сон, похожий на летаргию. После того, как сам проткнул себе руки иголками типа Перстов Судьбы. Теми самыми, что он извлек из рук мальчишки по дороге из Гармы. Волчья деревня по дороге в Ниен…

– Да, помню тот случай…

– Крон обещает, что он проснется. Особенно теперь, когда ему ампутировали руки, и Механический Мастер изготовил стальные протезы.

– Его Дар был ему не по плечу, – изрек как приговор Раниер.

– Не, руки ампутировали ниже локтей, а не до плеч, – скаламбурила я. – И я очень аккуратно зашила раны, а потом и швы заживила. Все мы повторяем раз за разом одни и те же ошибки, только не понимаем этого. А когда наконец до нас доходит, где мы лажаем, уже поздно что-то исправлять.

– Лажаем? Что за слово?

– Любимое словцо моего брата Лиама Маркуса. Притащил из Дома Хранителей – популярно среди молодого племени магиков.

– Сколько ему сейчас? Твоему сводному брату.

– Шесть должно быть, да, кажется, шесть уже исполнилось.

– А ты не обманула! – сморщился Раниер. – Ужасно чешется.

– Терпи! – Засмеялась я. – А то придется связать тебе руки.

– Потом… попробуем… – выдавил он, сцепляя пальцы в замок.

– Не так скоро, как ты надеешься…

Глава 3. Исполнение клятв

В Дивных землях солнце всходит внезапно. Еще несколько морганий назад была ночь – и вдруг на тебя рушится поток света: бьет в окно, слепит глаза. Здесь не бывает дымки, тумана, полутонов. Здесь роспись всегда красным, синим и желтым с множеством хитрых узоров, здесь тени обводят тушью. А еще днем царит жара, и весь мир превращается в наковальню. Потому в полдень все спят – люди и звери в оазисах около колодцев, прудов и фонтанов под навесами; горожане Аднета в глубине спален, вырубленных в скалах. Поэтому трапеза обильная всегда ночью. Поэтому совещания важные после заката – на террасах под легким ночным ветерком в свете многочисленных лурсских фонарей. Поэтому по водам Дивной реки, что тащит за собой бесчисленные пласты ила из Страны Пышных Лесов, катаются на лодках тоже в лунные ночи. И гонцы с вестями скачут по ночной прохладе. Миракли-гонцы могли бы приходить днем, но ни один магик не сможет отправить миракля в путь, чтобы он достиг Дивных земель и не распался. Ну, может быть Кенрик-Магик сможет, если проснется и если новые стальные руки будут ему подчинимы.

* * *

Два лурсских фонаря горят в нашей комнате окнами на закат. Уже глубокая ночь. Занавеска из легкого виссона прихвачена по краям – от комаров и прочих летунов. Надувается ветром. От империи Игера-Гиера Дивные земли отделяет Слепое море. На самом деле оно не слепое, а очень соленое, это узкий залив-рукав Великого океана, соединяется с Бурным морем, и далее путь моряков лежит в океан к берегам Флореллы и Земли лурсов. Но кто-то сотни лет тому назад смотрел на закат, когда солнце опускалось в море, вода сделалась похожей на расплавленную сталь, и этот кто-то назвал море Слепым.

Луна где-то на той стороне гостиницы, заглядывает в иные окна, а у нас – только крыши, покрытые ее щедрым серебром. Я лежу на животе, подперев ладонями голову, сморю на спящего Раниера.

Лицо его теперь почти такое же, как прежде, как семь лет назад. Только брить бороду ему не придется – я не стала восстанавливать луковицы волос в новой коже, а наоборот – убрала те, что остались. Кожа после восстановления получилась очень тонкой, такой тонкой, что просвечивают сосуды, брить такую кожу – мучение. Мне жаловался один исцеленный после ожога в Ниене. Учла на будущее. Хотя на верхней губе волоски сохранила. Если будет желание, магистр может отрастить усы по моде острова Магна. Нет, все же Раниер не такой, как прежде. Губы сделались тоньше, а ноздри носа как-то хищно изогнулись. Не может магик вернуть пролетевшие ночной птицей годы. Лепит не свое, придуманное, а то, что в самом человеке таится, вытягивает наружу – вот оттуда и линия губ как разрез, и в самом лице – что-то от хищной птицы. Веки его выпуклые, отяжеленные длиннющими ресницами. Когда-то давно я мечтала целовать его закрытые глаза. И вот теперь – целую. Нижнее левое веко я почти вернула на место, осталась только припухлость. И ресницы вернула – вшила поштучно, как узор на платье невесты. Оно тут рядом повисло на спинке расшатанного гостиничного стула – кусок алой материи в десять локтей, в который невесту укутывают с головы до ног. А жених в белом колете и белом плаще, и штанцы тоже белые, просторные, с завязками у щиколоток, а вот туфли должны быть красные, как у невесты. Наряды – дивноземельные, а обычай наш – ниенский, нити жизни вытянуть из человека и связать, чтобы уж до конца навечно. Великий Магистр сам соединил. После того как вычеркнул имя Раниера из списка Ордена. И в тот миг жених так побелел, несмотря на смуглую кожу, что мне показалось – сердце его разорвется, и он упадет замертво.

Теперь я знаю: не хотел он уходить из Ордена, смертельно не хотел. И местные медикусы, если и не понимали ничего в пластической магии, то отлично знали, как убрать черные наросты на разорванной коже. Знали – но он запретил. Он прятался за своим увечьем от данного слова. Когда его привезли в Дивные Земли, и он очутился в стенах Обители, то сразу понял, что не готов отказаться от Ордена, но был готов отказаться от меня. Я все это знала, знала, когда выставляла склянки с настойками на старую, прожженную опасными составами столешницу. И еще знала – что уведу его из Ордена. Пусть против его воли. Отныне Раниера никто не посмеет называть палачом. Только судьей. Не хочу ему палаческой Судьбы. Я – его Судьба.

Он вздрагивает и просыпается.

– Мне приснилось, что сегодня была свадьба.

– Знаешь, милый, это не сон.

– Не сон. Ты была закутана как кукла в эту красную ткань с золотым шитьем. А почему не спишь?

– Любуюсь на свою работу.

Он привлекает меня к себе, замыкает в кольцо рук. Я целую его в губы. Трусь щекой о его щеку. Какая нежная ровная кожа!

– Странное чувство… у меня все новое – новое лицо, новая жена, новая жизнь…

– У тебя была старая жена?

– Была наложница. Жила в этой таверне.

– Еще скажи – в этой комнате.

– Да, как раз в этой комнате. Она удобная. И в окна никто не заглянет – напротив только крыши.

– Какая прелесть.

– Это было давно – еще до моей поездки в Гарму. Я платил ей серебряный флорин за встречу. А потом…

– А потом?

– Однажды утром она собрала вещи и исчезла.

– Как ее звали?

– Зачем тебе это?

– Просто запомнить. Отобрать у тебя часть памяти о ней.

– Лану́. Ее звали Лану́. Она всегда приносила сладости – орехи с медом. И соленые орешки. Ее пальцы были – сладость с солью.

Я касаюсь языком его губ – их вкус соль с медом. Сила магии материализует воспоминания. Этот вкус – фантом. Раниер покрывает мою шею поцелуями, потом груди. Потом – соски. Обводит каждый языком. Мед с солью – я тоже умею вызывать подобные фантомы. Он упирается ладонями в кровать, нависает надо мной. Запах соли и меда пропитывает комнату.

– Тебя надо было принять в Орден. Ты – палач, самый страшный палач, которого я знал.

* * *

Мы сидим под тентом и смотрим на улочки Аднета, что сбегают вниз к главной дороге, к воротам, что ведут на север – к порту и Слепому морю. Полдень. Самая жара. Но Раниер забирает энергию из окружающего мира, и вокруг нас прохлада. Легкий ветерок веет, треплет его длинные волосы, совлекает с моей головы тонкую накидку из виссона.

– Куда мы теперь?

– Наймем корабль и отправимся в Гарму.

– У тебя есть средства, чтобы нанять корабль? – недоверчиво спрашивает Раниер.

Я отвечаю не сразу – любуюсь его лицом, вернее своей работой, оторвать взгляд не могу, он теперь мой во всех смыслах. Шрамов почти не осталось – едва заметные белые точки, прерывающие узоры татуировок. Часть из них пришлось свести – вокруг рта, вокруг носа. Нет, все же один шрам сохранился – в углу рта, что придает его лицу ехидное выражение, как будто Раниер все время усмехается.

– А мы накупим пряностей, что везут караванами через пустыню, загрузим ими галеру, вот и оправдаем расходы. Почему пряности редко возят морем?

– Боятся пиратов.

– Но мы же сможем отбиться от морских разбойников? Да?

– Не знал, что ты у нас боевой маг.

– Не совсем. Но нанести парочку точных ударов могу.

– Пираты нападают оравой. Обычно – не менее трех десятков. Иногда – больше сотни. Пара ударов не поможет, – разбивает в осколки мой план Раниер.

– Тогда нам нужна охрана.

– Надежная охрана. Я поговорю с Великим Магистром. Орден иногда снаряжает торговые корабли, чтобы пополнить казну. Возможно, нас возьмут на борт. И дадут для охраны керберов. Так и быть. Тогда мы сможем отправиться в путь.

– Почему – так и быть?

– Великий Магистр на тебя зол: ты увела из Ордена грозного судью.

– Так ты все эти годы судил?

– Вел следствие – бывало. Только представь, как чувствовал себя подозреваемый, когда я садился напротив него, а он не мог отвести взгляд от моего лица, потому что я силой магии не давал ему отвернуться или закрыть глаза. Он смотрел на меня, дрожал, жгучие слезы текли из его распахнутых глаз. И говорил, говорил, говорил…

– Все признавались?

– Через несколько морганий!

– Это жестоко.

Раниер вздохнул.

– Ты лишила меня части моей силы.

– Главное, я не лишила тебя мужской силы, – не преминула я скаламбурить. На Ниенской свадьбе обязательны пошлые шуточки. – Все остальное – дело наживное.

Раниер нахмурился и вдруг сказал:

– Нам не стоит медлить с отъездом.

* * *

Три корабля стояли в гавани Слепого моря, но ни один капитан не желал брать нас на борт. Я предлагала сначала десять золотых, потом двадцать. Моряки просто отворачивались и уходили, не желая продолжать разговор.

Иногда ругались сквозь зубы. Виртуозно, не чета нашим ниенским.

Раниер почему-то не появлялся в гавани, предоставив мне фрахтовку судна.

Два капитана отказались сразу, третий ответил: «Подумаю». Он думал два дня, а потом заломил такую цену, что у меня потемнело в глазах, но на всякий случай я выдавила: «Нужно время, чтобы собрать деньги». Сказала просто для того, чтобы заставить этого типа поджидать наши сокровища и исходить слюной в мечтах о несметных богатствах. Когда я озвучила Раниеру число золотых, запрошенных наглецом, он внезапно схватил меня за руку и сказал почему-то шепотом:

– Соглашайся. Сейчас же. Скажи, я принесу деньги через час, и мы немедленно уходим в море. Беги!

Я наняла маленькую коляску, запряженную парой мулов, и помчалась в порт. Интересно, где Раниер собирался найти столько золота? Разве что ограбить казну Ордена. Но когда я добежала до причала, корабль уже вышел из гавани – подняв все паруса, он мчался к проливу, что соединял Слепое море с Бурным.