Глава 6
Аврора

– Сфокусируйся, Андерсон.

Мой тренер, Зак, швыряет в меня теннисным мячом, который я уронила во время упражнения на зрительно-моторную координацию. Оно помогает развить и отточить реакцию и синхронизировать движение рук и глаз. Суть в том, что мне необходимо предугадывать сторону, силу и скорость, с которой Зак решит бросить мяч.

– Я стараюсь. – Потираю плечо, куда прилетел мяч. – Будь нежнее.

– Если хочешь нежности, тебе стоит заняться другим видом спорта. Как насчет шахмат?

– Любой спорт не нежен. Не принижай шахматы. – Я собираю в корзину теннисные мячи. – Знаешь, у шахматистов очень сексуальный ум… в отличие от тебя, – добавляю шепотом.

Зак складывает свои мощные руки на груди и приподнимает темную бровь. Его черные волнистые волосы торчат в разные стороны, потому что он хватался за них каждый раз, когда я не могла правильно выполнить элементарные упражнения.

– Я все слышал. Иди-ка в парилку, дорогая.

– Не-е-ет, – стону я, падая на мат и притворяясь мертвой. Даже язык свешиваю набок. Надеюсь, Зак поверит.

– Да-а-а. – В его тоне столько злорадства, что он мог бы озвучивать какого-нибудь злодея в мультике. Джафара, например.

– Тебе не хватает попугая, который потом поймет, что ты говнюк и переметнется на мою сторону.

– Что?

Я вздыхаю и поднимаюсь на ноги.

– Неважно. Тебе не быть диснееведом.

– Тебе когда-нибудь говорили, что ты до неприличия странная? –  Зак идет за мной в парилку. Так мы называем зал, где температура, вероятно, почти такая же, как в ядре земли. В нем располагаются беговые дорожки и другие тренажеры, на которых пилоты должны заниматься, обливаясь потом.

 Обычно в машине очень жарко, это дает огромную нагрузку на сердце и другие органы, а если учесть, что некоторые гонки проходят в таких странах, как Испания, то ты ощущаешь себя в духовой печи.

Организм пилота должен быть готов к такой нагрузке, поэтому я смиренно встаю на беговую дорожку, пока Зак прикрепляет к моей груди и рукам датчики, которые будут отслеживать мое сердцебиение и другие показатели.

– Тебе когда-нибудь говорили, что ты до неприличия заноза в заднице? – Отвлекаюсь разговором от неприятных ощущений на коже.

– Каждый день. – Зак подмигивает и выходит из парилки, чтобы начать наблюдать за мной орлиным взглядом через стеклянную стену.

Несмотря на то что мы с ним раньше никогда не работали и познакомились всего пару недель назад, нам достаточно комфортно. Мы определенно бесим друг друга, но наши тренировки всегда очень эффективные, а общение непринужденное. И Зак еще ни разу не ткнул меня носом в слово «женщина» и не вел себя как мудак, лапая мой зад. Что делали почти все тренера до него.

Я включаю дорожку и начинаю легкий бег, постепенно ускоряясь. Тело мгновенно покрывается тонким слоем пота, а горячий воздух обжигает легкие. У меня никогда не было головокружения в парилке, но сегодня я чувствую себя просто отвратительно. Возможно, все дело в том, что у меня была бессонница, ведь проклятый Уильям Аарон Рассел III восседал, как на кресле в определенных отделах моего головного мозга, отчего мне хотелось выйти в окно.

И да, у этого придурка есть свое собственное кресло в моей черепной коробке. Которое я давно должна вынести на помойку, а еще лучше – сжечь.

Любая встреча с этим человеком сулит мозговой штурм с долей отвращения к себе. Я закрываю глаза и продолжаю бежать, пытаясь выкинуть из головы образы прошлого вечера.

И нет, не те образы, когда он вырубил идиота с большими ушами. Это действительно было горячо, но я лучше проведу сутки в парилке, чем признаю это вслух. И не те, когда его тело слишком приятно ощущалось рядом со мной. Хотя стоит признать: эти ощущения были похожи на прикосновение к мягкому пледу, который ты то и дело поглаживаешь рукой, чтобы снять стресс. Спустя годы я все еще не понимаю, почему именно этот человек, именно этот мужчина может прикоснуться ко мне, не спровоцировав желание разодрать кожу до крови.

Возможно, потому что я ни с кем и не сближалась на таком уровне, как с ним? Нет, это бред. Я пыталась. Правда пыталась завести отношения, быть нормальной и все такое, но что-то все равно было не так. Как и всегда я выпускала иглы, выкалывая кому-нибудь глаз.

Я хотела всего этого: отношений, любви, объятий, нежных поцелуев за ухом, секса, черт возьми. Мое тело истосковалось по прикосновениям, хоть и напрочь отвергает их. Иногда у меня такое чувство, что я оголена и мне до смерти хочется надеть какую-нибудь мягкую плюшевую пижаму.

Проблема в том, что я надеваю ее, а это чувство не проходит.

И только человек, который вчера перецеловал руки всему женскому населению Англии, всегда мог сделать что-то такое своими ладонями, взглядом и своим отвратительным существованием, что утоляло какую-то странную агонию внутри меня. Даже если мое сердце каждый раз завывало от боли…

Я давно уже переболела, пережила и выбросила Лиама из своей головы. По крайней мере, мне нравится себя в этом уверять. Сила самовнушения – лучшее и одновременно худшее, что случалось с этим миром.

Вчера у нас с ним был самый длинный диалог за последние годы. Обычно мы просто игнорировали (или усердно пытались это делать) друг друга на каких-то семейных праздниках, на которых обязаны были присутствовать, чтобы Аннабель не расплакалась, а Леви не поотрывал нам руки и ноги за это.

Возможно, все дело в том, что мы не виделись больше года и нам было просто необходимо поплеваться ядом. Ошибочка: не нам, а мне. Ведь Лиам, как всегда, был окутан своими идеальными манерами и благозвучной красивой речью, от которой предательские мурашки прокатывались по моему телу снова и снова. До тех пор, пока я не прекратила разговор с его семьей и не начала наблюдать за ним со стороны, как какая-то маньячка.

Лиам улыбался так, что все женщины падали к его ногам, а он – к их рукам, оставляя на них нежные, галантные поцелуи от самого лорда. Они вели разговоры о высоком и благозвучно смеялись над какой-нибудь брошенной шуткой.

Я же всегда хохочу так, словно голодная чайка ищет себе пропитание. Я же не умею вытягивать шею, чтобы выглядеть статно, а не походить на человека с неврологией. Я же не могу изящно делать глоток шампанского, удерживая взгляд собеседника. Вероятность того, что содержимое бокала окажется в моем декольте равняется ста процентам.

Я же… не та, кто ему нужен. И никогда не была. Не была той, кто сможет быть его достоинством, а не недостатком.

Поэтому все время, что Рассел выхаживал по залу, в моем животе скручивались змеи ревности.

Я ненавижу это чувство. Презираю его. Но не могу избавиться от него.

Раньше я была простой девушкой из Бристоля. Грубиянкой в обычной одежде, на которую его мать смотрела, как на вонючую кухонную тряпку. Не имела трастового фонда, но владела в избытке плохими манерами. Сейчас я могу присутствовать на одном мероприятии с этой семьей, будучи успешной в своем деле и выглядя на миллион евро, но все равно быть недостойной. Возможно, все дело в том, что у меня все еще плохие манеры. Черт его знает. Но факт остается фактом: я могла бы стать президентом какой-нибудь страны, но все равно не была бы достойна Уильяма Аарона Рассела III.

И нет, у меня нет желания раздирать себе руки в кровь, чтобы наконец-то покорить эту гору, над которой парит фамилия «Рассел», окутанная божественным свечением и звуками церковного хора на заднем плане. Но каждый раз. Каждый долбаный раз, когда мое сердце замирает рядом с Лиамом, я вспоминаю, как почти четыре года назад мне кристально ясно дали понять, где мое место. И оно никогда не было рядом с ним.

Мне нельзя снова быть ослепленной Расселом, потому что в итоге это солнце сжигает насмерть обычных смертных, даже если иногда я до ломки костей жажду греться в его лучах.

– Пульс зашкаливает. – Зак врывается в парилку, обеспокоенно глядя на меня. – Что с тобой сегодня?

– Плохой день в аду. – Я выключаю дорожку, срываю датчики и ухожу, задыхаясь от нехватки воздуха и срывая промокшую от пота футболку.

Мне нужно что-то сделать со своей головой. Иначе я рискую провалить сезон. А Уильям Аарон Рассел III не стоит этого.

А что насчет Лиама? – шепчет бестолковое сердце.

***

Идет четвертый час съемки для бренда Натали. Я успела сменить четыре комплекта нижнего белья и четыре раза взмолиться всевышнему.

Утренняя тренировка с Заком теперь кажется раем.

– Не прикрывай рукой шрамы, ты выглядишь скованной, мы сможем это потом убрать при ретуши, – шепчет Натали, поправляя лямки лифа у меня на плечах.

Я вздрагиваю от ее холодных рук и делаю глубокий вдох, представляя, что нахожусь где-нибудь на Багамах, потягивая коктейль из кокоса.

– Прости, прости, еще чуть-чуть, – причитает она, подтягивая лямку.

Я могла бы отказаться от всего этого, но для Натали важно ее детище. А она важна для меня. Поэтому я стискиваю зубы и терплю.

Радует то, что меня касается только Натали. Я почти привыкла к ее рукам. Объятия и вовсе зачастую ощущаются приятными. Но у меня есть участки тела, которые особенно чувствительны. Шея, плечи, внутренняя поверхность бедра. И губы. Я не фанат поцелуев. Иногда кажется, я вообще не фанат всего, что приносит удовольствие и радость. Мило.

– Последние двадцать кадров. – Нат ободряюще кивает. – Ты сможешь. Помни про руки, убери их от бедер.

– Хорошо, – выдыхаю я и в миллионный раз прислушиваюсь к ее просьбе по поводу шрамов.

Это просто рефлекс. Я не контролирую свои движения. Мне просто хочется прикрыть уродство, которым я сама же себя и наградила. Нат в курсе откуда они, но не в курсе того, что за ними стоит.

Вспышки камеры мелькают и мелькают, ослепляя меня. Я стараюсь расслабиться и быть секс-бомбой, а не человеком с рекламы таблеток от боли в животе. Натали говорит, что идеальная формула расслабленного лица – расслабить мозг и напрячь ягодицы. Это я и делаю.

Если с ягодицами все в порядке, то с мозгом явные проблемы…

– Ура! – Хлопает в ладоши Нат. – Ты была прекрасна, как и всегда.

– Ты мне врешь, чтобы я не расстраивалась, – усмехаюсь я, поднимаясь с пола.

– Когда я тебе врала? – Она откидывает светлые волосы, уложенные в голливудскую волну, и упирает руки в бедра, на которых отлично сидят брюки палаццо. Натали знает толк в моде.

– Как насчет… Вчера?

Я направляюсь в раздевалку, потому что меня уже трясет от холода. Четыре часа на ледяном полу явно скажутся на моих почках. Мне нельзя заболеть. Мне вообще нельзя подвергать свою жизнь опасности. Гас даже запрещает ездить за рулем вне трассы во время сезона. Логику я не особо понимаю, ведь моя деятельность идет рука об руку с риском для жизни. Но он говорит, что в рамках гонки мне угрожает двадцать-тридцать водителей, а не половина придурков города, которые не умеют водить.

– Это не считается. – Отмахивается Нат, протягивая мне джинсы. – Ты отлично справилась и без меня.

– Неправда. Это было ужасно.

Я надеваю светло-синие прямые джинсы, а затем обуваю бордовые конверсы. И жизнь сразу кажется немного лучше.

– Правда, правда. Гас рассказал мне, что ты знакома с РАССЕЛАМИ! Большими буквами! – она выкрикивает эту фамилию как человек, который думает, что чем громче говорить в динамик телефона во время плохого сотового сигнала, тем лучше тебя услышат.

– Ради бога, не оповещай весь Лондон об этом, – шикаю я, выхватывая у нее из рук свой белый пушистый свитер.

Он спадает на одно плечо, и меня пробирают мурашки, потому что мне нужна чертова печь, чтобы согреться.

– Гас сказал, что у вас с младшим Расселом какие-то слишком томные взгляды. – Нат деловито постукивает носком туфли. – ПОЧЕМУ Я НЕ ЗНАЛА, ЧТО У ТЕБЯ СЕКСУАЛЬНАЯ ЭНЕРГЕТИКА С ЛОРДОМ?

– Натали!

Жар обжигает мои скулы, и вот теперь уже не так холодно.

– Все-все, молчу, – шепчет она. Проходит секунда. – Ты давно его знаешь? А как вы познакомились? Он джентльмен в постели? У него аристократический нос? Ну нос не в плане нос, а н-о-ос.

Боже, помоги мне.

– Какой нос? – Гас вальяжно вплывает в раздевалку.

Наверняка он приехал за Натали, чтобы она не добиралась до дома одна. Он всегда так делает, даже если она находится в другой стране. Романтика еще жива.

– А если бы я была голая? – Возмущенно вскидываю руки. – У вашей семьи вообще есть хоть какие-то манеры?

– Оу, смотри, она сказала слово «манеры». Общение с аристократией имеет свои плоды, – шепчет Натали Гасу.

– Да нет, она все такое же дитя индиго, – говорит он ей на ухо. – Процесс эволюции не быстр, милая.

Я стою, сложив руки на груди, и прикидываю возможные варианты новых друзей, потому что старые больны на голову.

– Так что там с носом? – вспоминает Гас. – Натали, я же просил не рассказывать о том, что плакал, когда мне выдирали воском волосы.

Я фыркаю от смеха, а Нат прикрывает глаза рукой.

– Ты такой дурак.

– Спасибо за информацию, Гас. Мне она пригодится. – Я хватаю шопер и направляюсь к двери.

– Так это было не про мой нос…

– Нет, – смеемся мы с Натали.

– Натали, – Гас сердито смотрит на жену, – чьим носом ты тут восхищалась?

– Только твоим. А вот Аврора…

Они переводят взгляд на меня, и я быстро ретируюсь за дверь, оставляя их гадать о носе Лиама.

Как можно скорее добираюсь до метро и жалею, что не могу ускорить поезд. Оливия и Марк, мои племянники, уже заждались меня. Мне нужно быстрее телепортироваться в квартиру сестры. Вот сейчас бы не помешала машина, потому что от фотостудии до дома Аннабель всего минут десять-пятнадцать езды. Я бы смогла преодолеть это расстояние в два раза быстрее.

Однако вспомним про Гаса… Несмотря на то что мы друзья, он все еще мой босс, и у меня все еще заключен с ним контракт, где черным по белому прописаны правила. Я бы могла вызвать такси, но метро было всего в паре шагов.

Экономика должна быть экономной. Сборник наставлений моей мамы, пункт 59304.

Телефон вибрирует. Вспомни эту женщину, и она появится.

Мамасита: Приветик, ты жива? Мама волнуется, детка.

Я: Приветик, жива.

Мамасита: ?

Это ее призыв рассказать больше.

Я: Все хорошо, только что была на съемке. Помнишь Натали? Я теперь лицо ее бренда. Сейчас еду к Анне.

Мамасита: Нижнее белье? Съемка была в помещении? Ты не замерзла? Папе стоит видеть эти фото?

Я вздыхаю. Папе не стоит вообще открывать утром глаза, чтобы не раздражаться… Хоть за последние годы и с возрастом он стал намного мягче, чем был раньше, он все равно остается очень сложным. Пик его непонятного состояния повышенной агрессии пришелся на подростковые годы Аннабель. Да и на детство тоже. Меня это касалось намного меньше и почему-то заставляло испытывать странный стыд перед Анной. Когда сестра уехала из дома, папа постепенно начал понимать, что его отцовство явно не удостоится медали. Поэтому со мной он был чуть мягче… если это можно так назвать. У него все еще было уйма требований и правил, однако он так или иначе старался стать лучше. Папа, естественно, не одобряет мой выбор профессии, но и не доказывает с пеной у рта, что я не стою и гроша, как это было с Анной. Я не думаю, что он любит меня больше. Я предполагаю, что он в целом не знает, как нужно правильно любить.

Единственное, что очищает карму папы за все его поступки, это то, что он стал отличным дедушкой для детей Аннабель. Возможно, он уже никогда не исправит ошибок в отцовстве, но может постараться найти путь в сердце старшей дочери через маленьких людей, которых она любит до смерти.

Что касается меня… то я, наверное, просто остыла к отцу в тот момент, когда он меня подвел. Я не виню его, ведь то, что со мной случилось, никак от него не зависело. Да, можно было подумать о моей безопасности лучше. Но… не знаю. В тот момент внутри меня что-то умерло. И я не знаю, как теперь оживить эту часть.

Я очень люблю Аннабель.

Люблю маму.

И принимаю папу.

Мамасита: Ты тут?

Я: Да. Я просто в метро, пропадает связь. Решай сама, показывать фото папе или нет. Но имей в виду, там видно мой сосок. 

Мамасита: Аврора!

Я хихикаю и вспоминаю тон, которым мама всегда выкрикивает мое имя.

Мамасита: Ну, если всего один сосок, то мы справимся.

Я: Люблю тебя! Завтра позвоню. Скажи папе, что первая гонка будет в Бельгии. Он спрашивал у меня недавно.

Я не знаю, смотрит папа мои гонки или нет, но он каждый раз узнает страну, а потом присылает мне эмодзи флага и большого пальца. Полагаю, это его версия проявления любви.

Мамасита: Хорошо, береги себя. И попарь вечером ноги, у тебя слабый иммунитет. 

У меня слабое все. Я разваливаюсь на части.

К тому моменту, когда я выхожу из метро и дохожу до дома Аннабель, мой нос и руки превращаются в ледышки. Тонкий свитер в конце февраля – не самая лучшая идея. Но в свое оправдание скажу, что у меня нет нормальной куртки. Когда я собирала чемодан из Америки в Англию последнее, что мне хотелось делать – везти с собой одежду на все сезоны. Поэтому я взяла только свою любимую гоночную куртку БМВ, которая зачастую сильно привлекает к себе внимание.

Эта девушка была гениальной. И до жути тупой…

У меня еще не было времени сходить в магазин, и, скорее всего, его и не будет. До первой гонки остаются считаные дни, мне нужно тренироваться. Куртка подождет. До окончания сезона, желательно.

Я прохожу сквозь вращающиеся двери, и меня обдает теплым воздухом, от которого кожа сладко покалывает. Вестибюль встречает роскошью и уютом, светлый мраморный пол с блестящими вкраплениями отражает теплый свет, струящийся с хрустальных люстр. Консьерж спрашивает, к кому я направляюсь, а затем звонит в пентхаус семьи Кеннет, предупреждая их о моем визите.

В мою квартиру при большом желании можно попасть, наверное, через окно. И это ни у кого не вызовет вопросов. Хоть Леви и заменил в этой квартире все, что можно и нельзя, она все еще находится не в самом благоприятном районе Лондона. Не говоря уже о соседке, которая постоянно рыщет у моего порога. Но меня все устраивает.

Раньше в этой квартире в свои студенческие годы жила Аннабель, но потом Леви в рыцарской манере отвоевал ее. Квартиру, не Аннабель. Хотя и Аннабель тоже, чего уж скрывать. В общем, спустя годы это жилье досталось мне… по наследству, полагаю. Они не хотели продавать квартиру, потому что там живут воспоминания, как говорит Анна, а я не хотела заморачиваться с поиском места, где могу оставаться в Лондоне.

Я прохожу в лифт, нажимаю кнопку этажа и поворачиваюсь лицом к дверям.

Ко мне навстречу несется мой ночной кошмар в туфлях Prada.

Наступит ли когда-нибудь день, когда Вселенная сжалиться надо мной?