Клочок земли был огорожен лентой. Этого оказалось достаточно, чтобы сдержать натиск любопытной толпы. Огороженное пространство, точно сцена амфитеатра, было залито светом прожекторов. Мое появление взбудоражило толпу. Они жаждали зрелища, они ждали моего выхода. И я сделала еще один шаг к свету.
Мужчина в форме тут же отреагировал на мою вольность и попытался остановить и жестом и словом.
– Сюда нельзя.
– Да как это нельзя? Это же мать! – заревела толпа.
Я в ужасе оглянулась по сторонам. Да, мне не показалось, они все говорят обо мне. Я здесь главное действующее лицо. Я снова посмотрела на черный пластиковый пакет, дрожащий на ветру. Под ним лежал мой ребенок. Чего ждут все эти люди, с таким участием глядящие мне в душу? Наверное, мне надо закричать, упасть в обморок… Жаль огорчать, но я не испытываю ничего. Разве что облегчение и покой. Наконец-то, мы оба отмучились…
– Неизвестный напал на нее со спины и нанес несколько колотых ран…
– Напал на кого? – земля начала уходить из под ног. – На кого?
– Адашева Полина Оскаровна кем вам приходится? – спросил мужчина в полицейской форме.
Я закричала, что было сил. Он пытался заградить мне путь, но я сорвала ограждение, я бросилась вперед. Я должна была доказать ему, как он ошибается. Под этим черным пакетом в луже крови не могла быть моя дочь. Не могла. Я откинула пакет и… завыла. Я била ее по щекам и звала по имени, но мертвенно-бледное лицо моей девочки оставалось неподвижным. Чьи-то руки схватили меня и силой оттащили в сторону. Я орала и извивалась, пытаясь вырваться, и вновь оказаться рядом с ней.
– Нет! Нет! Нет! – кричала я. – За что?
***
Я лежала под капельницей, чувствуя, как сокращается моя матка. Час назад я уже просила медсестру позвать врача, но ко мне так никто и не зашел. Промежутки между схватками становились все короче, и мне с трудом удавалось пережить каждую из них. К моему животу проводами был подключен какой-то монитор, который вместе со мной проходил через испытание схваткой: я орала и проклинала весь мир, он пищал, рисуя какие-то графики. А стоило мне замолчать, как из соседних комнат начинали доноситься истошные крики моих родовых коллег. Каждую минуту по коридору больницы прокатывалась волна ужаса и боли. И только детский крик мог стать истинной наградой этим пыткам.
Оставшись одной с особенным ребенком на руках, я была убеждена, что моя судьба предопределена. Если мы оказались ненужными Роме, то глупо ожидать, что мы можем понадобиться кому-то еще. Но Оскару, казалось, это было все равно.
Он, студент театрального института, вместе со своими товарищами пришел в наше ателье, чтобы сшить костюмы для выпускного спектакля. Хозяйка обычно не допускала меня до клиентов, предпочитая лично брать мерки, что, по ее мнению, автоматически снижало риски на переделку. Тем не менее переделывали мы часто, как и получали недовольные отзывы клиентов. Однако в тот день было много народа, и она попросила меня помочь ей в общем зале. Хозяйка суетилась возле какой-то девушки, в мельчайших деталях описывающей, каким именно она видит свое платье. С женщинами всегда сложнее работать, им трудно угодить, потому я пригласила встать на подставку первого попавшегося на глаза парня из толпы и начала снимать с него мерки. Он был широкоплечим подтянутым парнем. От него приятно пахло парфюмом и ментоловой жвачкой. Все замеры я аккуратно записывала в тетрадку, после чего снова возвращалась к парню, обхватывая его тут и там сантиметром. Я чувствовала, что он смотрит на меня, сама же старалась избегать зрительного контакта. Эта процедура не всем по душе, а потому ни к чему создавать неловких ситуаций. Но два часа спустя, когда мы с ним столкнулись на улице, было уже совсем другое дело.
– Зачем ты меня караулил? – спросила я.
– Разве?
– А что, если я замужем?
– У тебя нет кольца на пальце.
– Может быть, тогда я с кем-то уже встречаюсь?
– Хочешь сказать, ты занята?
– В некотором смысле.
– Ну, значит, ему придется подвинуться!
Его настойчивость мне импонировала. Никто и никогда не врывался в мою жизнь таким ярким красочным вихрем. Я ему поверила и позволила проводить до дома.
Мне всегда казалось, что в сутках недостаточно часов, чтобы все успеть: работа в ателье, в магазине за кассой, частные заказы соседей, ну и, конечно, занятия с Виталиком для развития его физических и умственных способностей. Но с появлением в моей жизни Оскара я начала порхать, все успевать и даже больше. Я бегала к нему на свидания, как школьница, сидела в зале во время его выпускного спектакля, испытывая неизвестное мне чувство. Я восхищалась своей работой: костюм на нем сидел как влитой; но прежде всего я гордилась тем, что нахожусь здесь в статусе его возлюбленной.
Но эйфория закончилась в тот день, когда я поняла – у меня задержка. Я была так счастлива и беспечна, что спохватилась аж на третьем месяце.
– Ты чего нос повесила? – спросила мама, когда вместо привычной прогулки с Оскаром я просидела весь вечер в кресле. – Поругались, что ли?
– Хуже, – прошептала я.
– И не такое бывало, пройдет.
– Да, плюс-минус шесть месяцев.
Мне не пришлось ничего объяснять. Мама подошла и, сев на подлокотник, прижала меня к себе. Я слышала, как бьется в груди ее сердце, чувствовала ее теплое ровное дыхание у меня над головой, и этого оказалось достаточным, чтобы окончательно раскиснуть.
– Мне страшно.
– Это естественно, но безосновательно. Все будет хорошо.
– А что если?
– Нет! Снаряд не попадает в одну воронку дважды.
Мы никогда не говорили с ней о Виталике, о его врожденных патологиях. Никогда не строили разговор, отталкиваясь от формулировки «что было бы, если бы…». Виталик был моим любимым, и, я была убеждена, единственным ребенком. Уверена, что и мама не питала иллюзий на появление еще одного внука, и все же я была беременна. И это пугало меня, как никогда раньше.
Не был в восторге от этой новости и Оскар. Он долго ходил из стороны в сторону, и с каждым его шагом мое сердце падало все ниже и ниже. Наконец, он тяжело опустился в кресло. Его длинные изящные пальцы отбивали какой-то ритм на подлокотниках, в то время как он пристально смотрел мне в глаза.
– Ты уверена в том, что хочешь оставить этого ребенка? – спросил он.
– Сейчас мне важно узнать, чего хочешь ты.
– Я не знаю. Я не отказываюсь, просто…
– Это не то, чего ты ожидал. Я понимаю, – ответила я.
За окном пошел снег, и где-то там, во дворе, уже почти час мама гуляет с Виталиком. Они специально ушли из дома, чтобы мы могли спокойно поговорить, но говорить нам, похоже, не о чем.
– Я не собираюсь портить тебе жизнь, так что ты свободен.
– Чтобы мой ребенок тоже рос без отца? Только ты забываешь – в отличие от твоего бывшего я все еще жив!
Я так и не смогла признаться Оскару в том, что Рома бросил меня с ребенком на руках. История, которую я придумала для Виталика, была куда более трогательной и приятной. Да, она была трагична, ведь в ней Рома погиб в автокатастрофе, но зато он не бросал ни меня, ни своего сына. Иногда я и сама начинала верить в то, что Рома умер, а не побежал, как собачонка, к родителям, едва они поманили его деньгами, машиной. И сейчас, когда Оскар вспомнил о нем, я растерялась.
– Заболевания Виталика – это наследственное? – продолжал он. Это был чуть ли не первый раз, когда Оскар поинтересовался, чем болен мой сын.
– Ты сам знаешь, что нет. Но даже если так, не волнуйся: каким бы ни был этот ребенок, я справлюсь, – ответила я, кладя руку на едва заметный живот.
– Мы справимся. Я не собираюсь никуда уходить.
Он сдержал свое слово, и в канун нового года мы поженились. Церемония была скромной: только несколько его друзей из института и моя мама с Виталиком. Его родители приехать не смогли или… не захотели. Как не посчитали нужным быть рядом с сыном и в день рождения его дочки, их первой внучки. Но сейчас, лежа в родильном отделении, я об этом и не вспоминала. Надо мной столпился медперсонал во главе с врачом, командующим мне тужиться. Полина родилась на пятой потуге. И уже через мгновение ее первый крик поразил меня в самое сердце.
– У вас девочка, – сказала акушерка.
– С ней все в порядке? – спросила я. – Она здорова?
– Да, сердечко в норме, слизистые чистые… – Она проводила все необходимые манипуляции с моей крохой.
– Нет, физически все нормально?
– Да, сама посмотри!
Она положила мне на грудь сморщенный теплый комок, завернутый в пеленку. Малышка кряхтела и терлась личиком о мое потное тело. От нее пахло кровью и болью. А у меня по щекам текли слезы. Я провела рукой по ее мокрым волосам и в первый раз приложила к груди. В этот момент мы с ней вновь стали единым целым. Раз и навсегда.
Три дня мы с Полиной привыкали друг к другу под надзором врачей и медсестер. У меня за плечами уже был опыт материнства, но с ней все было по-другому. Она хорошо брала грудь, легко опорожняла желудок и крепко спала. Она соответствовала всем нормам. Она была здорова.
Из роддома нас забирал Оскар. Одной рукой он держал свою дочь, другой придерживал меня – свою жену. Я же свободной рукой держала своего сына – шестилетнего Виталика. В тот день каждый из нас испытал неизведанное чувство. Оскар впервые стал отцом, Виталик – братом, а я – мамой здорового ребенка.
Я сидела в машине скорой помощи, прислонившись спиной к холодному окну. Мои глаза были широко раскрыты, но я видела только потолочную лампу в салоне автомобиля. Она горела тусклым желтым светом, заманившим муху в ловушку. Она порывисто жужжала, пытаясь выбраться из западни. В своих попытках спастись она несколько раз ударилась о стеклянную крышку, прежде чем силы покинули ее. Муха летела к свету, а угодила в ад…
– Я могу с вами поговорить? – прорвался сквозь тишину низкий мужской голос.
Я промолчала, едва взглянув в его сторону. Он сел напротив меня и представился. Его имя было сложным. Я его не запомнила. Стеклянные глаза мухи с тоской смотрели на меня. Ее агония закончилась. Я закрыла глаза.
– Я понимаю, что вы сейчас испытываете. Но в расследовании убийств первые двадцать четыре часа особенно важны. Помогите нам найти убийцу вашей дочери. Может быть, ей кто-то угрожал? Она у вас красавица, наверняка у нее было много поклонников. Как думаете, мог среди них быть кто-то…
– У вас есть дети? – спросила я.
– Нет, пока нет.
– Тогда вы не можете понимать то, что я чувствую.
– Да, но мне доводилось терять близких людей.
– Это не одно и то же.
– Хорошо, наверное, вы правы. Так вы поможете следствию?
– Ее все любили. У нее не было врагов.
– Хорошо. Может быть, враги есть у вас?
– Как это случилось?
– Это мы и пытаемся выяснить. Опрашиваем свидетелей… Предположительно, он напал на нее сзади и нанес несколько ударов…
– Ее зар… – слова застряли у меня в горле, и я откашлялась, прежде чем продолжить. – У него был нож?
– Сложно сказать. Раны не похожи на ножевые, но экспертиза все прояснит.
– У нее сегодня должен был быть экзамен по химии…
– Да, мы нашли ее зачетную книжку.
– Она его сдала?
– Да, на отлично.
– Вы видели ее оценки?
– Да.
– Она круглая отличница и поступила на грант.
– Может быть, ей кто-то завидовал?
– Вы же видели ее… как ее можно не любить…
***
Я вылетела из кабинета директора, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце. От злости у меня сводило челюсть, а в голове кружился целый рой оскорблений: «вы – продажная сволочь», «вы только деньги умеете собирать», «вы – самодовольная дура», но все они застряли в горле, стоило мне встретиться взглядом с сыном. Он сидел на диване, прислонившись к стене. Его волосы были взъерошенными, а под глазом наливался очередной синяк. Бедный мой малыш.
Час назад, когда мне позвонили из приемной директора, я и подумать не могла о таком финале. Это был уже третий визит на ковер только за последний месяц, а сколько их было за эти три года, что мой сын учится в этой школе… и не вспомнить. Но несмотря на частоту посещений, маленький, красиво обставленный кабинет всегда встречал меня настороженно-враждебно.
Директриса властно махнула мне рукой, разрешая войти. Она разговаривала по телефону, и, усадив Полину в кресло, у меня впервые появилась возможность осмотреться. Белые стены были завешаны разными грамотами и дипломами, а также фотографиями лучших учеников. Бессмысленно искать среди них родное лицо, здесь никто не верит в гений моего сына. Но я уверена, что когда-нибудь они об этом пожалеют. Настанет день, когда они будут с гордостью говорить о том, что Виталик учился именно в этой школе. Возможно, директриса будет приписывать себе лично его успех, уверяя всех, что несмотря на его физическую неполноценность и страшные диагнозы в анамнезе, именно она разглядела в нем настоящий алмаз. Да, тогда она, конечно, не будет вспоминать о том, как противилась принимать его в школу, давать шанс на полноценное образование. Она никогда не сможет признаться в своей слепоте и бессердечии. Но я ей напомню. Я ничего не забыла, хотя сейчас и вынуждена на многое закрывать глаза. Я знаю, ради кого делаю все это. Я рада, что не пошла на поводу у других и не отдала сына в интернат для умственно-отсталых детей. Мой мальчик уже три года ходит в обычную школу, и это наш с ним общий успех. Да, у нас есть проблемы в развитии, но, черт возьми, он уже в третьем классе. И мы сможем пойти дальше, что бы ни случилось.
– Вы в курсе, по какому вопросу вас сегодня вызвали сюда?
– Нет, но догадываюсь.
– Сомневаюсь, – выдохнула директриса. – Ваш сын подрался с одноклассником. И на этот раз агрессия и непонимание исходили от него, а не от задиристых ребят. Антонине Ивановне пришлось звать на помощь, чтобы расцепить мальчиков.
Каждая наша встреча начинается с подвигов героической Антонины Ивановны. Всякий раз именно этой 60-летней женщине, преподавательнице русского языка, выпадает миссия разнимать задиристых ребят.
– Мне очень жаль, но она не смогла вовремя прийти на помощь, и вашему сыну сильно досталось. У него ссадина на ноге, но вы не волнуйтесь, его уже осмотрел наш школьный врач. Ничего страшного, – сообщила мне директриса.
– Да, конечно. Я понимаю, они же мальчишки, – натянуто улыбнувшись, ответила я.
Мне уже давно следовало обратить внимание директрисы, что все инциденты происходят исключительно на уроках Антонины Ивановны, но… Я промолчала. Я не могу позволить себе такую роскошь. Я не могу говорить все, что думаю и чувствую, находясь в этих стенах. С первого дня мне неустанно дают понять, что мы здесь на птичьих правах и наш удел терпеть и не жаловаться. Не устраивает – забирай документы. Я предпочитала молчать. Ради сына. Ради его будущего. Но не сегодня. В этот раз инцидент с участием моего малыша пошел совсем по другому сценарию…
– Это сложный разговор, но дальше тянуть нельзя. Я уже не раз говорила, что вашему ребенку нужна другая форма обучения…
– Да, я помню, но…
– Выслушайте сначала. Вы сейчас сидите и думаете, наверное, что я просто издеваюсь над вами, хочу сделать вам больно. Но это не так. Я восхищаюсь вами. То, что вы делаете для своего ребенка – похвально. Но, увы, наши желания не всегда совпадают с реальностью.
Полина слезла с кресла и подошла к массивному столу цвета красного дерева и, встав на цыпочки, посмотрела на горы папок и бумаг, аккуратно сложенных в углу. Директриса даже не взглянула в ее сторону.
О проекте
О подписке