– Боже, Настя, доченька, мне так жаль.

Мама попыталась меня обнять, но я ее оттолкнула. Мне не нужна была ее жалость. Понимание, поддержка – да, но только не жалость.

– Что происходит? Почему ты молчишь?

– А что ты хочешь от меня услышать? Да, мама, у тебя родился не самый обычный внук, но ты не волнуйся, мы с Ромой скоро отнесем его в приют и забудем об этом. Ты этого от меня ждешь? Или что?

– С ума сошла? Как это приют? Это Рома тебе такое предлагает? Гони его в шею, гад, а я ведь…

– Что ты сказала?

Я была удивлена маминой реакцией. Больше всего на свете я боялась признаться ей, боялась рассказать о случившимся. Я боялась, что она не поймет меня, осудит, выгонит из дома, а она… готова была встать рядом, плечом к плечу, как боевой солдат, защищая нашего Виталика. Не дожидаясь ответа, я налетела на нее и крепко обняла. Слезы текли у меня по щекам, я ими умывалась, но впервые за долгие месяцы это было от счастья. Я не одна. Мы больше не одни…

Чуть больше недели все мы привыкали к новым условиям жизни. Это оказалось сложно. На бумаге и в мечтах все было и легче, и приятнее. Уже через день после нашего возвращения домой у Виталика начались мышечные спазмы. Поначалу, начитавшись разной литературы, я списывала его недомогание на вздутие живота и сутки напролет держала его столбиком, только бы он не орал. Мы все по очереди пытались успокоить ребенка, в то время как соседи гневно стучали по батареям, призывая нас к тишине. С той ночи Виталик начал закатывать такие концерты с завидным постоянством. Он орал по ночам, по утрам, по вечерам. Только в обед, во время наших долгих прогулок, его укачивало в коляске и он засыпал. Но гулять с ребенком день напролет в лютый мороз я не могла. В те дни я не раз с тоской вспоминала прошлое: встречи с друзьями, дискотеки, посиделки у костра, и, наконец, первые два года учебы в техникуме. Все это казалось таким далеким и нереальным. И только фотографии на стене напоминали о моей активной жизни, а награда за победу в конкурсе юных модельеров-конструкторов, словно путеводная звезда, направляла меня к профессиональному будущему, которое с каждым днем становилось от меня все дальше и дальше.

Появление Валентины Семеновны, куратора нашей группы, в дверях квартиры меня шокировало. За те три месяца, что я ношу звание молодой мамы, про меня забыли все: друзья, первые клиенты, которым я когда-то успела что-то смоделировать и сшить. Но я ошиблась. Из сбивчивой речи этой крайне аристократичной женщины я поняла, что обо мне часто вспоминают. Оказывается, я была самой талантливой ученицей на потоке, на которую многие и она, Валентина Семеновна в частности, возлагали большие надежды. От неожиданности я даже прослезилась, а может быть, все дело в гордости и ощущении собственной значимости…

Она уговаривала меня вернуться в техникум и продолжить учебу, и мне очень хотелось дать нужный ей ответ. В те несколько минут все мое естество кричало: «Да! Да! Я согласна!», но в спальне раздался детский плач… пора кормить Виталика.

– Сколько ему? – спросила она, отставляя в сторону чашку чая.

– Четыре месяца.

– Совсем большой. Я своих детей уже в три месяца в ясли отдала, так что с этим, я думаю, проблем не будет.

– Боюсь, вы ошибаетесь, – начала я, усаживаясь в кресло напротив. – Виталик не такой, как все, он особенный…

Стараясь не вдаваться в подробности, я рассказала Валентине Семеновне, какой малыш был нам послан Всевышним. Но судя по тому, как округлились ее глаза, как сошла с лица улыбка, было ясно, что даже эта информация оказалась для нее неподъемной ношей. Она была в ужасе, и ей плохо получалось скрыть эти эмоции от меня. Я стала нервничать. И только Виталик как ни в чем не бывало сосал смесь из бутылочки.

– Даже не знаю, что сказать, – выдохнула куратор.

– Да, люди не знают, как реагировать на такую информацию.

– Дело не в этом. Я правильно поняла: ты не планируешь отдавать его в интернат или какое другое специализированное заведение?

– Да, все так. А как бы вы поступили?

– Сейчас речь не обо мне.

– Я не отдам.

– Но, ты понимаешь, как это будет сложно? Особенный ребенок требует к себе особенного подхода.

– Это все слова. Я сделаю все, чтобы у него была полноценная жизнь.

– Ой, моя дорогая… – протянула Валентина Семеновна, поднимаясь с дивана.

Она смотрела на меня, и теперь в ее небесно-голубых глазах не было ни восхищения, ни надежды – одна только боль. И меня это раздражало. Что знает она о боли? Ее дети уже в три месяца ходили в ясли!

– Не надо меня жалеть! Я знаю, что делаю, и я не одна. У Виталика есть еще и отец, а вместе мы сможем все преодолеть.

– Дай Бог, чтобы так и было.

Не сказав больше ни слова она встала и, даже не попытавшись взглянуть на Виталика, прошла в коридор. Я последовала за ней, продолжая держать ребенка на руках. Я не рассчитывала на продолжение разговора, но уже в дверях Валентина Семеновна сказала:

– Дай Бог, чтобы я ошибалась, как и все те, кто не понимает тебя сегодня. Пусть Господь вознаградит тебя за мужество! Кто знает, может быть, твой малыш – это новый гений нашего времени! Дай Бог, чтобы так и было! Прости, что побеспокоила.

Она ушла, а я все стояла в дверях, боясь пошевелиться. Ее слова сладкой музыкой звучали у меня в ушах, а приятное тепло разливалось по телу. В тот момент я впервые позволила себе мечтать о будущем сына…

Мне не терпелось поделиться этими мыслями с Ромой, но вечером, когда он, наконец, пришел домой, его мало интересовало то, что я считалась самой одаренной и подающей надежды студенткой, как и то, что Виталик может стать гением нашего времени, несмотря ни на что. Он рассеянно рылся в своих тетрадях и учебниках, изредка поддакивая и кивая головой. В этот момент он мог, наверное, согласиться на все, даже на поход в ЗАГС. Законность наших отношений уже давно отошла на второй, третий, десятый план, как будто этот вопрос и вовсе не существовал, и у меня был большой соблазн заговорить об этом снова.

– Ты слышал, что я тебе сказала…

– Угу, давай об этом потом поговорим.

– Когда – потом? Чем ты таким важным занят?

– У меня завтра серьезный экзамен.

– Отлично, не будем тебе мешать, – буркнула я, собираясь выйти с Виталиком из спальни.

– Останьтесь, я сейчас вещи соберу и пойду.

– Что значит – вещи соберешь? Куда ты собрался?

У меня внутри все похолодело.

– Я же тебе говорил, что переночую у Леши. Мне нужна тишина, чтобы сосредоточиться, а здесь… здесь…

– Что – здесь? Здесь тебе, значит, неуютно и не тихо? Здесь твой дом, между прочим!

– Насть, не начинай. Конечно, это мой дом, но мне нужно сдать экзамен. Здесь я не смогу подготовиться.

– Тебя нет целыми днями, и тебе не хватает тишины и покоя?

– Ты так говоришь, будто я где-то гуляю. Я работаю и учусь, и все это одновременно!

– Перетрудился! А я, по-твоему, наверное, тут танцую и телек смотрю с утра до ночи! Я тоже устаю. Я целый день с ним то гуляю, то на массаж, то на процедуры. Маму я не могу об этом сейчас просить. Ты же сам видишь, у нее тоже не все гладко с дядей Сережей.

– Не все гладко? Это так называется.

– Рома, перестань. Я тебе уже сто раз говорила – это не наше дело.

– В этом доме все не наше дело. Во всяком случае, не мое.

– Не говори так. Ну вот мы снова ругаемся. Не надоело?

– Надоело, поэтому я сегодня у Леши переночую.

– А где связь?

Виталик был у меня на руках и, расхаживая по комнате, я укачивала его.

– Насть, мне нужен отдых. Мне нужна тишина, чтобы подготовиться к экзамену. Сколько раз тебе говорить? Я не могу так, понимаешь?

– А я? Обо мне ты вообще подумал? Мне, по-твоему, легко? Я день и ночь сижу дома, выхожу только с сыном и только по делу. Как ты думаешь, а я не устала? Я отказалась от учебы ради нас, а теперь получается, что ты устал. Это как? Может, ты и от нас с сыном устал?

– Почему ты снова все валишь в одну кучу? Просто, знаешь, нам ведь даже двадцати лет нет…

– И что из этого? К чему ты это сказал?

– Я с родителями виделся на неделе.

– Понятно. И что, они тебя домой поманили? Горы золотые наобещали?

– Насть, давай потом поговорим, ты сейчас какая-то взвинченная.

– Когда – потом? Почему ты мне не рассказал про родителей? Они тебя снова против нас настраивали. Что, думаешь, я не догадываюсь, как они ко мне относятся? Виталику через две недели будет уже пять месяцев, а они даже ни разу, слышишь, ни разу не пришли и не позвонили. Им не нужен этот внук. Им не нужны мы!

– Перестань говорить глупости, ничего они меня не настраивают. Они мои родители, а не чудовища, которыми ты их пытаешься представить. И, чтоб ты знала, они хотят купить нам машину, чтобы нам было легче возить ребенка на процедуры, чтобы мы не ездили в переполненных автобусах и трамваях. Вот какие они монстры!

Он ушел, не дожидаясь язвительной реплики, что вертелась у меня на языке. Его шаги и мой возмущенный крик потерялись в пронзительном плаче малыша. Виталик извивался у меня в руках и истошно орал во все горло.

Эта наша ссора с Ромой была не первой и, увы, не последней. И когда Виталику исполнилось шесть месяцев, он собрал свои вещи и уже больше не вернулся. Я умоляла его остаться. Я хотела сохранить семью, сохранить нас, а он боялся потерять себя. Он ушел. Я легла рядом с Виталиком на кровати, любуясь его выразительными слегка раскосыми глазами, похожими на две большие бусины. Он улыбался своей беззубой улыбкой и крепко хватал меня за пальчик. Этот навык появился у него недавно, и я очень гордилась этим, но врачи даже в нем видели аномалию и сильное отставание от всех норм и правил. Врачи во всех его изюминках видели только дефекты, для меня же это все делало его особенным.

И вот, спустя месяц после того, как Рома нас оставил, в квартире раздался телефонный звонок. Звонила его мать. Я знала, что на чудо и помощь по воссоединению нашей семьи рассчитывать не стоит, но даже несмотря на это, ей удалось меня удивить. Из ее короткого монолога я узнала главное: «Этот мальчик не может быть сыном Ромы». И эти слова я не смогу забыть, не смогу простить. Никогда. Когда-нибудь, когда мой мальчик вырастет и станет выдающимся человеком, они все об этом пожалеют. Жестоко пожалеют…

Требовать алиментов или какой-то еще материальной поддержки я не стала, хотя мама и настаивала на этом. Мне было больно и обидно не столько за себя, сколько за сына. Раньше от него отказывались врачи, а теперь его отверг родной отец. Я не стала ругаться, судиться и требовать правды. Я ни о чем не жалела, крепко прижимая к груди малыша. С того дня он был мой и только мой!