Цитаты из книги «Одиночка»

Их записали, обещали за пять минут до начала приема прислать уведомление в мессенджер и предложили несколько вариантов оплаты на выбор. Оплата картой. Этим бездушным пластиковым банковским инструментом. современный подход к целительству И в церкви, вспомнила Саша, за свечки можно было расплатиться картой. Так что же ее смущало? Мир стал технологичным. Бог следовал за миром. Или мир следовал за Богом. как посмотреть

Что-то зашуршало прямо перед Сашиным лицом. На очередной остановке набилось еще больше людей. Коляску она поставила надежно, к окну, сама встала так, чтобы никто не задел мальчика. Люди давили с трех сторон. Толкались. Тогда-то перед ее лицом и оказался этот пакет из 2000-х. Это было странно. Сашу на секунду ослепила полярность, цивилизационная разность этого мира. Ошеломила настоящесть момента. Ведь пока где-то там, в интернете, молодые прогрессивные лица воевали за зеленую экологичную среду, сортировку отходов, собирали подписи, чтобы запретить использование тонких шуршащих полиэтиленовых пакетов, которые убивают дельфинов да, именно в это самое время тетеньки в автобусах и в очередях к автомату самообслуживания в магазинах беззлобно держали в руках глянцевые, бликующие, очевидно, многоразовые пакеты с пластиковыми ручками. Так оно и происходило в жизни. Пластиковые пакеты были символом, культом одноразовой жизни. Объектом, в который нужно что-то положить, чтобы придать ему самую сущность, наделить смыслом. Создать и наделить. Так уж человек устроен. Создать и наделить. А какой бы пакет сейчас использовала мама подумалось ей. Ее мама всегда была красивая, модно одетая, самая современная. Такой маленькая Саша ее помнила, такой большая Саша ее видела. Но мама бы постарела, неизбежно, как стареют все на свете, а особенно родители, она бы постарела и изменилась. Возможно, полюбила бы такие пакеты. Хотя дело ведь вовсе не в них. Какая разница, какой пакет, если человек живет.

У него — надо же — было свое лицо. Его — свое собственное и немного ее, Сашино, — лицо. Лицо, которое она чуть было не стерла.

Подняла голову и в заляпанном зеркале долго смотрела на себя; капли с лица некрасиво стекали, а она все глядела на жалкую себя, на ту самую, виноватую сволочную себя, и радовалась, как же она радовалась, что может эту себя немного помучить. Она же это заслужила.

И трех- и пятилетней она любила болеть. Почему же не любить думала она тогда про себя. Болезнь сулила нежность. Заботу. Вкусную еду. Странные были эти взрослые. Она знала — наблюдала. Странные были эти мама и папа и их мрачные лица; натянутые лишь для нее одной, малышки, улыбки. В лекарствах — горчичниках, мазях и таблетках — приятного было мало, но Саша научилась затыкать нос, сжимать зубы и делать, что велено. Терпеть. Чтобы потом получить то, что очень ждала, — внимание.

Саша помнила, что три дня назад она много кричала. Что совсем не плакала. Но кричала. Открыла рот и не сдерживалась. Правда, никто этого крика так и не услышал. Она выла на полу, ела мало, сначала слишком много звонила подругам, а потом им звонить перестала. Она царапала ногтями ляжки, чувствовала боль, но раздирала, раздирала дальше. Вокруг все обострилось, усложнилось, потом затаилось. Она стала себе противна. Не ощущала себя беременной. Лишь вымотанной, выпотрошенной, принадлежащей не себе, а тому существу, которое и в глаза-то не видела. А оно

Она не понимала. Зачем миловидной девушке нужен ребенок, если можно в баре красиво пить коктейли, получать внимание мужчин и снимать это для соцсетей? Зачем хочется замуж? Зачем спать с одним, если можно с любым, каким захочется? Зачем беременеть, если нельзя будет пить? Зачем все-таки ребенок? Он лишь мешает. Кричит. Кряхтит. Постоянно что-то хочет: есть, пить, спать.

Футболист подошел ей физически. И это было прекрасно. Да, она не испытала оргазм ни за сколько минут, но получила то, зачем пришла, — полноту. Мужское, не отталкивающее, вполне симпатичное тело лежало на ней, двигалось в ней, обнимало ее. Сексом хотелось считать именно это, а не сухое называние вульв, пенисов и описание их механических действий. Вот только жаль, что член наполнял ее тело, лишь когда двигался внутри. А потом выходил он, уходила она. Оставалась пустота. Пустота, которую Саша тотчас старалась заполнить другими малознакомыми людьми. А что ей было, в сущности, делать? Она сотни раз набирала и стирала одно и то же сообщение. Она могла написать набор этих букв на ощупь, с завязанными глазами: «Я могу с тобой поговорить? Когда тебе удобно?» Набирала и стирала. Стирала. Стирала. Ведь как? Как открыть рот? Какими словами сказать? Как объяснить, что молчала столько месяцев? Что так много скрывала даже от близких людей. От папы. От лучшей подруги Яны, которая поддерживала вежливое редкое общение после того, как Саша сама ее оттолкнула. От родственников, естественно, во всем идеальных, но действительно «желающих только добра». И что-то даже от Инны, ведь в новой Сашиной реальности никто не стал ближе.

А я думаю, что отношения — это умение договориться. И хороший секс. Или умение договориться, где взять хороший секс.

Вспоминала, что радовало раньше: запах нового постельного белья, кофейня по пути на работу, любимая пудра, планы на выходные с друзьями, легкая походка, горящие путевки и мечты… Что радует сейчас: кофе по акции, четырех-шестичасовой сон без пробуждений, солнечная не дождливая погода без ветра, спокойно погулять/почитать/побыть в тишине целый час, пока спит ребенок.