Он узнавал птиц по голосам и мог исцелить любое мохнатое существо. В городе к нему обращались не иначе, как Евгений Романов или доктор Романов. Уважали все, кто любит животных. В северном краю животные – залог тепла и уюта в доме.
Антрацитовый блеск глаз скрадывала легкая седина на висках. «Рано, Жен», – сокрушалась мать. Но только таким он смог обрести самоуважение и жить в ладу с самим собой.
«Вырождаемся, – рассудил отец. – Единственный сын как ракло1 рос, так и всю жизнь не делом занят».
«Брось, животных природа исцеляет», – поддакивала мать.
«Больше нет. Звери в нашем безумном мире больны, как и люди», – отвечал Евгений.
В восемнадцать лет добровольно пошел в армию – служить в горячие точки. Чечня не иссякала, а его черные глаза как раз там были востребованы. Ходил в разведку и на переговоры в аулы. После имел льготы на обучение. Выбрал профессию ветеринара.
Однажды вылечил даже львенка из гастролирующего цирка. Львенок терял зрение, плохо ориентировался в пространстве. Альбинос, ничего не поделаешь. «Держись, тезка, прорвемся», – шептал ему, капая в глаза бабкины отвары. Евгений был единственным врачом в городе, не чурающимся нетрадиционной медицины, способной исцелить безнадежно больных. В умелых руках и скальпель, и дорогие лекарства в фирменных упаковках, и дары природы превращались в мощную систему обороны хрупких теплых мирков внутри тел от смертоносных ветров отчаянья. Белый лев вырос на арене, судя по афишам: цирк приезжает в город каждое лето.
Семья Евгения кочует по городам, точнее, ее женская половина. Отец умер в пути, не дождавшись коронации сына. Старшая сестра выгодно вышла замуж в Санкт-Петербурге, а куда дальше они отправились всем табором – устал следить. Вздохнул с облегчением, когда проснулся один. С периодичностью раз в полгода звонили и требовали денег в связи с финансовым кризисом или рождением очередного наследника. Евгений включал режим экономии и высылал перевод, чертыхаясь процентам. Зарплата у царя зверей не соответствует признанию в кругах общественности, а руку не золотил никогда – цыганские корни в прошлом. Со временем научились обходиться сами и звонили теперь, чтобы справиться – жив ли?
Старый дом потихоньку в кредит облицовал сайдингом, сделал ремонт, провел электричество и горячую воду, печь перестроил в камин. На Зарецком пустыре в конце улицы вместо поля разбили парк, рядом с ним выросло двухэтажное здание – единственная в городе клиника для домашних питомцев. Живет почти на работе.
И вот вчера принесли кошку по имени Жанка.
Иногда забытое слово может всколыхнуть… вечность.
– Неподходящее имя для кошки, – подумал вслух.
– Почему? – удивилась хозяйка.
– Кошке нужен дом.
– А Жанке – нет?
Она не вернется. Евгений знал это, как отче наш. Чувствовал, как ветер в камине сквозь сон. И даже выходя из дому в ночь, чтобы услышать ее далекий голос из-за невидимого в темноте горизонта. Она научила его читать: не складывать буквы в слова, а искать скрытый за ними смысл.
– Когда прадед паспорт получал, спросили: чей будешь? Цыгане, ромы… Как еще могли записать? – пересказывал семейную байку.
– И Нищий стал Принцем, – шутила она в ответ. – Романовы – царская фамилия.
Царем он и стал, но не для людей – для животных. Впрочем, благодаря им, и для некоторых людей тоже. Для людей особой – самой лучшей породы. Другие не в счет: цивилизованное общество строится милосердными к нижестоящим на ступеньках эволюции, законы бытия всегда справедливы, и истинная власть дается тем, кто их соблюдает.
Благодаря Жанке, Романов нашел ответы на все свои вопросы в книгах. Кроме одного: был ли он честен с ней, рассуждая о цыганской свободе? Когда точно на временном отрезке пути родилась его собственная мечта: всецело принадлежать обществу, найти свое место в нем, стать его неотделимой – полезной – частицей, до или после встречи с Жанкой?
«Я не искала бы тебя, если бы уже не нашла в своем сердце», – хранил он ее выцветшую записку. Лишь спустя много лет Евгений узнал, что книжная эта фраза адресована Богу.
Осень в этом году нервная или зима нерешительная? Ночи разбрасывают по небу не звезды, а пригоршни крупного льда. Но после снегопадов настали сухие ветреные дни. Был снег – и исчез. По-моему, если выпал, так лежи. А когда ни то ни се, не знаешь, что чувствовать. Как во сне живешь. И только Млечный путь ледяной дорожкой от балкона прямо в зиму.
Что-то нас ждет…
Утром решила погадать по книге. Взяла первую попавшуюся с книжной полки, открыла наугад и прочла: «Идеализм – крайняя форма отчаяния. Сон наяву»2.
Мне часто снится наше идеальное будущее. Сегодня ночью мы с Джексоном катились на светящихся роликах по Озерному проспекту вниз, к набережной. Над головой – звезды, за плечами – россыпи золотых фонарей. Головокружение огней!
Таких роликов в продаже нет, есть только велосипеды с катафотами, отражающими свет, они тускло мерцают в сумерках, но не светятся сами. Светящиеся ролики изобретут в двадцать первом веке. Останемся ли мы там и наяву вместе?
«Придерживайся своей стороны», – сказал Джексон во сне.
Вечером поджидаю Леру возле Университета. Подруга старше на год и уже учится на юриста. Лера серьезнее меня, за год до поступления выбрала факультет, будущую профессию, посещала подготовительные курсы, всю весну и лето зубрила, поступила. Теперь придется выбирать мне. Но я не знаю, чем заняться и куда пойти учиться после школы. Мама твердит: «Только не филфак! Посмотри на меня, на свою учительницу по литературе… Читать книги можно и нужно вне зависимости от образования, которое должно кормить не только душу». Но другие предметы меня не интересуют. Литература учит жить, и кормить надо душу, а она научит кормиться тело.
Сегодня все пошло не так: опаздывала, а светофор на перекрестке не работал. Побежала до следующего. Могла разминуться с Лерой, но страх очутиться под колесами пересилил, с детства боюсь машин.
Вдруг за спиной раздались резкие хлопки. Визг тормозов. Оглянулась: на противоположной стороне улицы у перекрестка столкнулись вишневая девятка и джип. С водительского сиденья девятки, развернувшейся от удара поперек дороги, в распахнутую дверь выпал водитель. Это в него стреляли. И на глазах у всех выстрелили еще раз – в упор.
Не помню, сколько прошло времени. Оно как будто перестало существовать. Бандиты смылись. Примчался милицейский уазик. Улицу перекрыли. Все столпились вокруг лежащего на дороге бизнесмена. Привстала на цыпочки – из-за спин увидеть, как из кармана пиджака выпал остов часов на золотой цепочке. Уже без циферблата. Говорят, ТАМ времени нет. Он ушел туда, и его земное время исчезло.
А чуть поодаль, на тротуаре, несколько прохожих стояли над другим телом.
«Опять разборки! Студента рикошетом задело», – услышала, подходя ближе.
Студент лежал на газоне, раскинув руки, и смотрел в небо. Глаза у него – как у Джексона: радужки сливаются чернотой со зрачками, а внутри – очерк летящих по небу облаков. Будто прилег на траву отдохнуть или, как в игре, притворился.
В детском саду мы играли в «Оживи мертвого». Нужно лечь на спину, скрестить руки на груди и ни за что не шевелиться. Тебя щипают, тормошат, щекочут, пока не оживешь. Выигрывал тот, кто дольше всех оставался мертвым.
Мне нестерпимо захотелось ущипнуть студента.
Зачем все это? Учишься в школе, набираешься знаний в университете, чтобы шальная пуля в одно мгновение вышибла их из тебя? Зачем планировать свою жизнь, если все в ней так непредсказуемо, так ужасно случайно?!
Вернулась домой и села писать письмо Джексону.
«С тех пор, как узнала тебя, боюсь потерять».
Что я знаю о нем? Мы незнакомы.
«С тех пор, как увидела тебя в июне, боюсь потерять».
Не потеряю! Стоит зажмуриться – и он как сейчас танцует перед глазами.
«Мой мир разделился надвое: до нашей встречи и после».
Только «до» осталось в июне, а за все лето и начало осени мне так и не удалось разыскать тебя. Может, «после» и не случится. Легко писать по заказу, но трудно правду! Не успеваешь написать предложение – и оно тут же теряет смысл.
«Как мне найти тебя?»
В одиннадцать ночи позвонила Лера. Плакала. Сказала, что студента звали Гришей, он первокурсник, и что наша общая знакомая, Надя из одиннадцатого «Б», с ним встречалась.
«От армии парня сберегли – и на тебе! Точно все живем на какой-то невидимой войне», – расстроилась мама.
А если бы я побежала на другую сторону, несмотря на сломанный светофор? – подумала, вспомнив, что сказал Джексон во сне. И внутри похолодело.
Неужели все знал, хотел предупредить об опасности?
****
Письмо Джексону я не написала, вернулась на Зареку.
Из-под капюшона куртки, замирая от страха и стыда, всматривалась в проем улицы, где он танцевал в июне. Главное – не быть узнанной. Мама внушила: женская гордость – единственная ценность, что у меня есть, не сметь никому ни звонить, ни писать, ни даже улыбаться первой. До явления лунной походки Зарека была для меня заповедным краем, куда тянуло необъяснимо, и никто не мог меня поймать. Но как только незнакомые улицы обрели цель – его лицо, глаза, улыбку, я словно утратила право здесь находиться.
Сегодня улица пустовала. Я шагнула вперед, медленно, крадучись, чтобы в случае чего сразу улизнуть дворами на соседнюю. На втором перекрестке из его калитки вынырнула молодая цыганка в цветастом платке и с бидоном в руках. Мама или сестра? Глянула на меня с подозрением, так смотрят на чужаков. Я ускорила шаг. В конце улицы почти бежала, с трудом переводя дыхание. И вдруг дома по обеим сторонам кончились, улица оборвалась в поле. За полем – заброшенный дом. В таком вполне могла родиться и моя бабушка. Она любила окраины. И мне захотелось в нем побывать.
Обошла дом по кругу. Выглядел необитаемым. Но не все окна были заколочены. В одном мелькнула тень. А в заборе передо мной зияла дыра. Через нее и проникла во двор.
– У тебя глаза викинга. Ты, верно, смелая!
Подпрыгнула от испуга. Рядом со мной стоял старик, опираясь на палку. Невольно перевела взгляд на окно.
– Мы здесь вдвоем, – пояснил он, будто читая мысли.
Смотрел на меня в упор, часто моргая, и глаза на мгновение подергивались пленкой, как у голубей или ящериц. Мне стало не по себе, а старик продолжал говорить, не со мной, а куда-то в пустоту за моей спиной.
– Шестнадцать? Прекрасный возраст! Все пути открыты. Но скоро песочные часы тряхнет впервые, и время начнет ускользать сквозь пальцы – не остановишь.
Сумасшедший, подумала, надо бы валить отсюда. Но ноги не слушались.
Вдали раздался протяжный гудок.
– Молоко привезли, хочешь? – спросил он.
– Нет, спасибо, – отшатнулась в ужасе.
Он вылез через дыру наружу. Присела передохнуть на минутку у забора, а когда выбралась в поле, увидела только ветер. Ветер легко увидеть, если трава волнуется, как желтое море, а деревья кланяются, как швейцары пятизвездочных отелей или грешники на причастии. Не видела ни того, ни другого, ни третьего. Да и старика, как пишется, след простыл. Удивительная способность перемещаться в пространстве! Был – и нет его. Куда можно подеваться в открытом поле?
Дома принялась разглядывать себя в зеркале. Если и викинг, то вырождающийся. Цыпленок, если быть честной. Мини-юбки противопоказаны, только джинсы клеш. Монгольские скулы, явно не северные. Оттенок волос называют русым, я называю мышиным. Белая тонкая кожа, капилляры близко – краснею по поводу и без, пудры на маскировку тонну извела! А глаза – да, того самого цвета нашего моря-озера – синь серебра. Считается вторым по величине на европейском континенте. Но хочется быть первой и единственной. Хочется быть Геро… Может, и волосы выкрасить в синий цвет?
– Ужин готов! – позвала мама с кухни.
– Я не буду! – прокричала в ответ в открытую дверь.
И снова уставилась в зеркало. Но теперь мы там отражались вдвоем. У мамы тоже дар телепортироваться по дому. Скрестила руки на груди, пристально разглядывая меня.
– Никаких диет, некуда мне худеть, – успокоила ее.
– Тогда пошли есть.
– Сегодня лягу спать без ужина. Бабушка рассказывала, на голодный желудок цыгане снятся.
– Он не один, а со всем табором придет! – рассмеялась мама.
Догадалась.
– Больше не поеду на Зареку, – пообещала ей.
– Езди куда хочешь, но будь осторожна.
О проекте
О подписке