III

Сатукеев открыл большую деревянную дверь и зашёл в свою квартиру. Квартира эта была немалых размеров, находилась она на втором этаже невысокого дома, покрашенного в небесно-голубой цвет. Планировка у неё была старинной, анфиладной, на полу был постелен паркет. Обставлена квартира была современной мебелью разного стиля, но всё выглядело естественно и ничего не выделялось, и можно было бы удивиться тому, как возможно такое решение, принятое с риском, несмотря на всю парадность и историчность самого здания; но решение это было прекрасным, гости всегда хвалили обстановку и порядок. Лишь занавески, затеняющие свет от широких и частых окон (которые выходили на две стороны: на оживлённую улицу и на тихий двор), очень сильно выделялись своей яркостью и странным сочетанием цветов.

Сатукеев, раздевшись, прошёл по длинному тёмному коридору в залу-гостиную, которая была достаточно просторной, но из-за стоявших в большом количестве в ней диванов таковой не казалась, создавая пространство, где уют преобладает над здравым смыслом. Он сразу заметил, что дома никого нет, так как ни разговоров, ни чьих-либо шагов, ни какого-либо другого шума не было слышно. Постояв немного, прислушиваясь, он удивился, почему эта весьма привычная тишина так угнетает его, и всё-таки решил не обращать на это внимания и не разбираться в своих ощущениях. Также стало любопытно ему, почему в выходной день все куда-то снова разъехались, и по каким же это таким важным делам, достойным ради них оставить свой законный отдых, и чтобы удовлетворить своё любопытство, он решил позвонить.

Из разговора по телефону с матерью выяснилось, что у обоих появились всё-таки весьма важные дела и что все почти сразу же, как Арсений ушёл на прогулку, разъехались. Также она просила Арсения подождать, предупредив, что уже возвращается домой и собирается задействовать его в важном деле, которое по телефону быть решено не может. Но он никуда уходить не собирался и до этого.

После звонка он налил себе стакан воды и сел на кухне в раздумьях о смерти Андрея Андреевича, о встрече с Пешкинским и о деле, в котором его собираются задействовать. «Странный человек этот Пешкинский; и откуда он узнал, где я живу и как меня зовут? Сам он мне весьма неприятным показался, хоть и разговор такой недлинный был. Всё дрожит он, будто бы засмеяться собирается, всё врёт как будто бы. Но про профессора он всё-таки не соврал, совсем бы это было некрасиво. Надо с ним будет ещё раз увидеться, может быть, всё, что показалось – ошибочно; нельзя так сразу людей судить! Сам же себе обещал. А вот всё же про профессора надо спросить ещё кого-нибудь, узнать, какие были обстоятельства, и тому подобное…»

Пока он думал, он сидел у окна на неудобном деревянном стуле и смотрел на крышу соседнего здания. Потом, закончив пить воду, встав и поставив стакан в раковину, он взглянул на двор и увидел странно и быстро идущих по нему мужчин, один из которых был достаточно молод и, кажется, был ему, как ни странно, знаком; второго же, почти пожилого человека, но идущего также быстро, он не знал. Они пролетели почти по всему периметру двора, что-то разыскивая; потом остановились у одной двери, позвонили в неё и, дождавшись ответа, зашли.

Люди эти показались Сатукееву подозрительными, и весь эпизод в целом – тоже, но, так как он более всего не любил в себе это качество, он решил поскорее забыть об этом и пошёл в свою комнату, чтобы начать чтение книг из списка, который для себя сам составил, назвав «Полезное и занимательное». Но только он взял томик Достоевского, в голову его пришла та же самая мысль, которая появилась у него сразу же после встречи с Пешкинским. «Профессор-то мой скончался», – проговорил он у себя в голове. «И почему меня это так беспокоит? Почему же я всё об этом думаю? Ведь с Андреем Андреевичем, профессором этим, я близок не был, лишь на лекции к нему ходил, как, впрочем, и все. Да, случались у нас беседы, полемики даже, но это и всё. Странно, может, это так мне запомнилось, потому что человек мне такой это сообщил, Пешкинский этот. Нет уж, думать об этом более не то что странно, а нерационально даже!»

Чтобы отвлечься от навязчивых мыслей, он начал осматривать свою комнату. Делал он это часто и почти неосознанно, и обычно всё же это помогало перенести точку внимания на что-то постороннее. Сначала он посмотрел на паркетный пол, который единственный в его комнате был тёмно-дубового цвета, потом, подняв глаза, посмотрел на большой чёрный рабочий стол с множеством ящичков, потом на кровать и стеллаж с книгами, стоявший возле неё. Закончил Сатукеев свой обзор, посмотрев на деревянный шкаф почти чёрного, тёмно-красного цвета, который он давно хотел куда-нибудь переставить или убрать, так как шкаф этот, по его мнению, не нёс в себе никакой пользы и лишь занимал место. Наконец он открыл «Идиота». Мысли его успокоились, он сосредоточился на книге.

Обычно, когда он читал, то полулежал в середине комнаты на своей кушетке, которую, как он говорил сам, приобрёл специально для чтения, вдохновившись картиной Жака-Луи. Сейчас, читая, он пролежал на ней где-то четверть часа, но неожиданно из его телефона, лежащего на столе, раздался звук уведомления. Тогда Сатукеев, дочитав страницу, встал с кушетки и подошёл к столу, чтобы просмотреть сообщение. «Уважаемый Арсений Фёдорович Сатукеев, смею пригласить вас по наставлению недавно скончавшегося профессора на встречу в моём доме, – было написано в сообщении, – по адресу: Литейный проспект, **. Встреча состоится для того, чтобы зачитать вам и некоторым другим лицам, указанным в списке, послание нашего уважаемого Андрея Андреевича, которое он оставил перед своей кончиной и которое звучит как распоряжение о духовном и материальном наследстве. Жду вас по вышеуказанному адресу сегодня в 17:00». Далее с небольшим промежутком пришло ещё одно сообщение с этого же номера: «Прошу прощения за запоздавшее приглашение! На это были определённые причины. И также надеюсь, что планов у вас на это время не окажется или вы сможете их отменить для такого важного дела. Спасибо. В. А. Энгельгардт».

Эти сообщения удивили Сатукеева не меньше, чем известие о смерти профессора; прочитав их, он, как ни странно, наконец понял, что больше всего в том известии, полученным ранее, его удивил сам Пешкинский, решивший так просто его найти. «Да ведь он и в квартиру мог позвонить, в гости прийти, ещё что-нибудь сделать, адрес-то у него был», – подумалось Сатукееву. Также удивило его то, что дело это имеет последствия, к которым причастен и он.

Он взглянул на небольшие серебряные часы, стоявшие на столе, которые ему подарил двоюродный дядя со словами: «Часы эти, брат (он почему-то называл Арсения братом), самые что ни на есть швейцарские, и значит, самые точные, храни их и смотри на них лишь в самых исключительных случаях». Но Сатукеев смотрел на них всегда, когда хотел узнать время. Сейчас было четырнадцать минут первого, поэтому он решил, что, почитав, пойдёт до указанного места пешком и по дороге зайдёт в кафе, чтобы перекусить.

Через полтора часа Сатукеев встал с кушетки и положил книгу на стол. Он хотел переодеться в более лёгкую весеннюю одежду, но передумал, лишь взял из своего деревянного шкафа кепи и направился в прихожую. Когда он начал надевать плащ, в дверь позвонили. Он спросил «Кто там?» и открыл, узнав, что это была его мать. Войдя с пакетами, она сразу попросила Арсения помочь, и, пока он относил их на кухню, стала что-то искать в шкафу.

Это была женщина лет пятидесяти трёх, достаточно высокого роста, мягкая и располневшая, но, несмотря на это, выглядевшая всегда очень здоровой и иногда даже цветущей. Лицо у неё было широким и добрым, с детскими, но угловатыми чертами, и на первый взгляд в нём нельзя было рассмотреть чего-то особенного, кроме больших, переливающихся зелёным цветом глаз. Одевалась она в простую одежду, хотя имела изрядный гардероб, и внешнему виду времени уделяла немного, но при этом выглядела всегда аккуратно и ухоженно. Она нигде не работала, но была постоянно чем-то занята, дома её можно было увидеть нечасто, а летом она почти всё время, если не уезжала вместе с кем-нибудь из семьи за границу, проводила на даче, обустраивая её и бесконечно внося какие-нибудь изменения.

Вообще Сатукеевы были такой семьёй, члены которой совсем не зависели друг от друга: Арсений учился в университете и дома бывал часто, но все время находился у себя в комнате; его отец всё время где-то был по работе: то совершал сделки, то уезжал в другие города для решения важных вопросов. Когда он бывал дома, то всё время почти находился на кухне и по возможности беседовал с женой на самые непринуждённые и бессмысленные темы. Как говорил он сам, таким образом он отдыхает; но когда она уходила, то и он отправлялся в свой кабинет для заполнения каких-то важных документов. Старший брат Арсения служил на дипломатической службе за границей и приезжал в Петербург где-то четыре раза в год, на недолгий срок, но, когда он приезжал, вся семья дни проводила вместе, занимаясь совместными делами. Гости у Сатукеевых были весьма часто, где-то по два раза в неделю, но заходили ненадолго, так как знали, что хозяева скоро должны будут куда-то убегать по своим делам.

Когда Арсений вернулся с кухни и застал мать занимающейся каким-то суетливым делом в шкафу, то решил пока что не уходить и подождать, пока она закончит, чтобы узнать, что за дело у неё к нему было. Но она услышала, что он вернулся, и, быстро повернувшись в его сторону, спросила:

– Уже уходишь? – её голос, как и обычно, звучал весьма громко, но немного подрагивая.

– Да, мама, мне пора, профессор Андрей Андреевич умер, просили прийти по этому делу, – проговорил Арсений, застёгивая свой плащ в ожидании слов о том весьма важном деле; хотя для него было бы лучше решить это потом, так как он уже начинал торопиться.

– Как умер? – в голосе Беллы Алексеевны звучало самое натуральное удивление, хотя она этого профессора совсем не знала и лишь пару раз слышала о нём от Арсения.

– Потом расскажу, сейчас уже на встречу идти надо.

И он, посмотрев на мать и обрадовавшись, что его не задержат (он заметил это в её глазах, которые будто бы говорили, что он может идти), быстро открыл дверь и вышел на лестничную площадку.