5

В кафе «ИКС» я поехала на такси. Еще пока я ждала машину возле «Чайханы», я записала Мари сообщение про разговор с Лисетской и по дороге слушала ее ответ, а точнее, ответы – Мари записала десяток сообщений.

«Ты пообщалась с ней всего пару часов и уже собираешься совершить преступление, – сказала она. – Еще пара таких разговоров, и ты пойдешь и сама этого Васильева придушишь подушкой».

«У меня приключение», – написала я в ответ. Я и сама до сих пор не до конца понимала, как Лисетской удалось убедить меня попробовать найти архив Васильева. Наверное, если бы она отправила меня не в «ИКС», в который я и так собиралась поехать, а куда-нибудь подальше, я бы отказалась. Или если бы в этой истории не были замешаны красивые девушки с профессиональными фотосетами, я бы отказалась. Или если бы Лисетская не была загадочной критикессой из Франции, я бы отказалась.

Кафе, как и обещало описание в группе в вк, найти было трудно. В конце концов я прошла через темную подворотню мимо нескольких закрытых дверей и оказалась перед узким проходом, в глубине которого виднелась деревянная створка. К ней был приколот листок принтерной бумаги с большой надписью, сделанной черным маркером: «РА». Я еще в такси проверила, что в кафе сегодня не намечалось никаких мероприятий и работало оно до полуночи, но тем не менее я как-то занервничала.

В Москве у меня не было феминистской тусовки, и поэтому я очень уверенно чувствовала себя в плане фем. дискурса, но здесь-то собирались настоящие феминистки. Я осмотрела себя и поправила рубашку.

За дверью с надписью «РА» оказалась обыкновенная лестница жилого дома, на которую выходили двери квартир без номеров. Везде висела строительная пленка и валялись пустые банки из-под краски. Я поднялась на второй этаж, где на лестничной клетке было устроено что-то вроде небольшой гостиной или курилки. В нос сразу ударил сигаретный запах – на лестнице, ведущей выше, сидели две девушки. Одна была повернута ко мне спиной, и мне были видны только ее черные вьющиеся волосы, а вторая, наоборот, смотрела прямо на меня. Видимо, услышала звук открывающейся внизу двери.

– Вы куда? – спросила она. Я вышла на площадку и присмотрелась к ней внимательнее. Она оказалась старше, чем я думала, – скорее женщина, чем девушка.

– Я в кафе, – сказала я, оглядывая курилку. Здесь было две двери – одна скрыта пленкой, а вторая, с кодовым замком, очевидно вела в «ИКС». Стены лестничной клетки были обклеены бумагой, которую покрывали надписи и рисунки. Надписи, видимо, были сделаны за один раз – авторки использовали один черный маркер и старались копировать один и тот же шрифт. Единственная надпись, которая выделялась на фоне остальных – арабская вязь посередине стены:

00

На видном месте, прямо над вязью, висела большая фотография Ив Косовски Седжвик.

Женщина поднялась с лестницы и подошла ко мне.

– Я – Рита, – сказала она. – Вы у нас уже были?

– Нет, – сказала я. – Я в первый раз.

Рита улыбнулась и повернулась к своей подруге, которая все так же сидела на лестнице. В руке у нее светился телефон. Я бросила на нее беглый взгляд и сразу же отвернулась, потому что поняла, что сидящая на лестнице девушка – Женя Мыльникова, основательница кафе «ИКС».

– Как вас зовут? – спросила Рита, протягивая мне руку.

Я так разнервничалась, что сначала хотела соврать и назвать выдуманное имя, но потом спохватилась, что я еще не на том уровне конспирации, и протянула свою ладонь, – Маруся.

– Если ты у нас в первый раз, – Рита все еще улыбалась, – хочешь, я тебе все покажу?

Я кивнула. Рита подошла к двери с кодовым замком и вбила код: девять-ноль-ноль-ноль. Я пошла за ней, спиной чувствуя присутствие Жени. Мне очень хотелось подойти к ней и хотя бы получше ее рассмотреть, но я, конечно, не стала бы так делать. Рита открыла дверь и пропустила меня внутрь кафе.

Кафе представляло собой просторное помещение, почти пустое и ярко освещенное. В правой стене было четыре больших окна, под которыми были набросаны разноцветные пуфики, на которых сидели какие-то девушки. Они тихо переговаривались и даже не оглянулись на нас.

Стены здесь были одноцветные, светло-бежевые, совсем без рисунков или плакатов. В дальнем углу стояло что-то наподобие барной стойки, над которой висело короткое меню. Рядом со стойкой была дверь, за которой, кажется, находился еще один зал. От входной двери я разглядела только повернутый боком стул.

– Правила знаешь? – спросила Рита. – Можешь сделать взнос или что-нибудь купить.

Мы подошли к барной стойке.

– Можно кофе? – спросила я.

– Какое молоко? – спросила Рита, скрываясь за стойкой. Вскоре от пола раздалось жужжание кофе-машины.

– Миндальное? – сказала я и струсила, добавила: – Или можно обычное.

– Есть миндальное, – сказала Рита. Она наконец выбралась из-под стойки и поставила передо мной белую кружку с кофе.

– Бери, – сказала она. – И пойдем. Деньги можешь положить на стойку.

Кафе состояло из трех комнат и кухни-кладовой. Кроме большого зала, был еще зал поменьше, в котором на стене висел экран для проектора. В этот же зал выходили двери туалета и кладовки. Рита показывала мне все – мы даже несколько секунд постояли в кладовке, разглядывая свернутые плакаты и упаковки чайных пакетиков.

За средним залом располагалась совсем уже небольшая выставочная комната. Посередине заклеенного газетами пола стояли несколько мольбертов, а стены покрывали рисунки. От дверей лучше всего было видно один огромный портрет – с листа на меня смотрел какой-то лысый мужчина, которого было трудно узнать из-за того, что его лицо было разделено на четверти, и правая половина его подбородка была помещена на место левой стороны лба.

– Это Мишель Фуко, Аля нарисовала. Она очень талантливая, – сказала Рита, заметив, что я разглядываю портрет. – У нас был вечер, посвященный образам мужчин в культуре. Я нарисовала Родю Раскольникова.

Вряд ли Рита могла быть моложе тридцати. Она не особенно стремилась обсудить со мной феминизм или права женщин. Вместо этого она рассказывала про тех, кто ходит в кафе, и я никак не могла понять, кем является сама Рита – хозяйкой, организаторкой, баристкой или просто случайной гостьей кафе «ИКС». В конце концов стало понятно, что больше всего ей хочется поговорить о себе.

– Вот мой портрет, – сказала Рита, указывая на большой лист бумаги, который почти целиком был закрашен красной краской. Только в левом верхнем углу виднелось что-то похожее на гнилой банан, перетянутый шпагатом.

– Топор, – догадалась я, вспомнив про то, что Рита рисовала Раскольникова.

– Именно. – Рита качнула плечами. – Я сначала попробовала нарисовать Соню, но получилось как-то вульгарно. Мне ее образ всегда казался слишком недостижимым. У Достоевского все женщины такие, потому что ему самому очень не везло в любви. Я когда читала роман, очень переживала за Родю, ведь очевидно, что они с Соней никогда не смогут быть по-настоящему вместе. Вот у тебя есть такая большая любовь?

– Нет, – сказала я.

С каждой секундой мне становилось все неудобнее обращаться к ней на «ты». С Лисетской я почему-то совершенно не ощущала такой разницы в возрасте, при том, что критикесса была старше меня лет на шестьдесят.

– Мой муж часто говорит о том, как он в меня влюбился, когда мы только познакомились, – сказала Рита. – Ты можешь сегодня с ним познакомиться. У нас после семи можно приходить всем.

Я постаралась скрыть свою реакцию на слово «муж» и повернулась к другой стене, на которой висели какие-то совсем дурные акварели. Мне показалось, что это какая-то совершенная дикость для фем. кафе. Рита засмотрелась на свой портрет топора, и я достала телефон, чтобы быстро набрать сообщение Мари: «Пришла в „ИКС“, фем-кафе в Питере. Тут у них проходят вечера, посвященные образам мужчин в культуре». Мари прочитала сразу и тут же стала наговаривать мне ответ.

– Но мне, конечно, очень повезло с мужем, – сказала Рита, подходя ко мне и кладя мне руку на плечо. – Ты, наверное, сейчас еще не нагулялась с мальчиками. Просто смотри внимательнее и не прогляди. Вот!

Она сделала шаг вперед и указала на одну из акварелей. На зеленом фоне летело что-то вроде фиолетового дирижабля.

– Можно я здесь одна побуду? – спросила я, делая шаг в сторону.

– Давай, милая. – Рита ласково улыбнулась. Она похлопала меня по плечу и вышла.

Я достала телефон и быстро наговорила пару сообщений Мари. В первую очередь я попыталась передать ей свое разочарование – я не ожидала, что столкнусь в «ИКС» с вот такой вот Ритой. Больше всего она напомнила мне Никсель-Пиксель – хотя Рита была очевидно старше и выглядела похуже. Это была шумная женщина, для которой феминизм – это способ побольше поболтать о себе, своем муже и своих рисунках. От нее у меня не осталось не то что чувства активизма, а даже чувства уважения ко мне – она провела меня через кафе, как экскурсовод по Суздальскому кремлю. Я подошла к портрету Фуко, которому уж точно было не место в фем. пространстве, потому что он был гомосексуалом и вообще не интересовался женщинами, и стала разглядывать линии. Если бы в комнате была хотя бы одна работа такого качества, я бы не стала разглядывать Фуко, но все остальные рисунки на стенах были совсем плохие – какая-то цветная размазня.

Фуко же был нарисован с практически фотографической точностью – если не считать того, что два куска его лица были поменяны местами и дужка очков из-за этого упиралась в перевернутую бровь. Я встала почти вплотную к стене, чтобы рассмотреть картину, и оказалось, что она состоит из маленьких квадратиков – как будто авторка взяла лист клетчатой бумаги и закрашивала их по одному, создавая портрет. Это была настолько тонкая работа, что я подумала, что зря приняла ее за рисунок – скорее всего, передо мной была просто обработанная и распечатанная на большом листе фотография. В правом нижнем углу фотографии была подпись, сделанная от руки черной ручкой: «Аля, июнь, 2019». То есть фотография была распечатана совсем недавно.

В выставочную кто-то вошел, и я чуть отошла от стены, стала внимательно разглядывать какие-то другие рисунки. Справа от меня оказалась невысокая девушка с длинными светлыми волосами, одетая в ярко-розовую худи и спортивные штаны. Я достала телефон и глянула на фотографию в инстаграме – девушка, которую хотела найти Лисетская, была уже в плечах и чуть старше. К тому же у нее был довольно угрюмый вид – моя же соседка улыбалась, разглядывая рисунки. У нее за спиной стояла еще кто-то, но я не могла увидеть эту человека, не оглянувшись.

В телефоне горело сообщение от Мари, и я достала наушники, чтобы его послушать. Делать это в маленькой выставочной комнате мне показалось невежливым, и я вернулась в большой зал, на ходу бросив взгляд на спутниц блондинки. Это были парень и девушка, очень похожие друг на друга – у обоих были длинные черные волосы и одинаковая черная одежда. В отличие от своей спутницы, эти двое больше походили на девушку из инстаграма по стилю, и я подумала, что можно попробовать с ними заговорить, но я пока не успела придумать причины, по которой я могла бы разыскивать модель из инстаграма. Вряд ли был смысл в том, чтобы говорить правду.

В любом случае эти трое не могли выйти из кафе никак, кроме как через основной зал, поэтому я могла подождать их там.

В большом зале все было так же, только Женя, видимо, докурила и теперь стояла возле барной стойки. Лицо у нее было сосредоточенное и немного грустное. Я раньше считала, что так она выглядит только на фотографиях, а в жизни должна быть более веселой и приветливой, учитывая количество ее социальных проектов, но, по крайней мере сейчас, Женя выглядела довольно неприступной. Тем не менее я была просто обязана к ней подойти. Мой блог в инстаграме был не особенно большой, семьсот с чем-то подписчиц, но достаточный для того, чтобы я ощущала себя Жениной коллегой – у нее подписчиц было всего-то в сто раз больше.

– Здравствуйте, – сказала я, подходя к стойке. – Можно с вами познакомиться?