За столом в беседке Игнатовых

Вопреки ожиданиям очень немного удовольствия испытал Пряников на первых парах присутствия своего у друзей в гостях. Сплошной дискомфорт пронизал все естество его, только очутился он во дворе у Игнатовых. Все сразу пошло не так. Как и предчувствовал Дмитрий Сергеевич, жена его не замедлила обнаружить недобрые намерения относительно своего визита. Только переступили порог, она тут же заметила пригласившему их Андрею Константиновичу его небывалый растерянный вид, что было хоть отчасти и справедливо, но весьма неделикатно с ее стороны. Затем, вручая цветы Антонине Анатольевне (купленные за ее деньги и не сказать, чтобы по собственной ее инициативе – что греха таить), она нарочно и, как показалось Дмитрию Сергеевичу, весьма едко акцентировала на том, что образцовый(!) муж ее, как человек во всех смыслах дельный и порядочный, с пустыми руками в гости ходить считает не приличным и что и жену свою, на что она надеется обратить особое внимание, он потихоньку тоже приучает к порядочности. Антонина Анатольевна, слава богу, при всем при этом проявила себя крайне озабоченной и хорошенько, кажется, весь этот вздор не расслышала. Но, и с самим Пряниковым во время приветствия хозяйка дома обошлась тоже не так тепло, как ему бы, может, того хотелось, только и удовлетворив «искреннего друга их семейства», что скупой и натянутой улыбкой да едва заметным наклоном головы. Кроме того, и остальные гости, по замечанию Дмитрия Сергеевича, были тоже словно на иголках, хоть и старались сообща и сколько умели дисгармонию в настроениях скрыть (Пряников с супругой своей последним прибыл; с их приходом все, кого ждали, оказались в сборе); с Андреем Константиновичем же «по-хорошему» и в двух словах переговорить ему оказалось невозможным: тот страшно суетился, ходил с понуренной головой и вообще был не похож на самого себя нисколько. Прошли за стол в беседку, кое-как расселись, предстали каждый друг пред другом лицом и тут же умолкли. Долго не могли подобрать необходимых слов, чтобы завязать разговор. Все всё сразу угадали: между супругами Андреем и Антониной пробежала черная кошка, и порода этой кошки также не обошла искушенных и сообразительных присутствующих умов. Тема табу, таким образом, негласно и всеми была определена, но, как это и всегда бывает, нет, чтобы ее в стороне и в покое оставить, напротив, все на этой теме вдруг разом зациклились, про себя увлеклись и никак не умели заговорить о чем-нибудь другом. Потому и безмолвствовали. На Андрея Константиновича было больно глянуть в эти минуты и Дмитрий Сергеевич, как истинный и преданный друг, поспешил прийти ему на выручку, разбив этот страшный лед молчания. Только вот сделал это он, по своему обыкновению, неловко: зацепил-таки своею речью щекотливый вопрос и даже не совсем косвенно. Заговорил он о страстях, чем тут же произвел резонанс среди гостей, заставил надолго задержать дыхание Антонину Анатольевну и еще ниже склонил голову друга. Такой поворот событий его, бесспорно, разочаровал, но он решил рук не опускать и тут же, как-нибудь все это дело замять и исправить. Пусть в неприличной роли Полишинеля, но он грозовую тучу от Андрея отведет! – решил про себя Пряников и приподнялся за столом для объяснения.

Как раз в это же время тихонько входил в ворота родительского дома Данил Игнатов, приехавший домой с учебы без предупреждения, а мы, как помнит дорогой читатель, за ним следовали… Он остановился в трех шагах от калитки, в тени дома, куда не достает свет из беседки, и продолжает стоять там никем незамеченным. Что его остановило, об этом упомянем позже, улучив свободную минуту. Пока же сконцентрируем свое внимание на Дмитрии Сергеевиче, который к этому моменту уже держит ответ перед маминой подругой:

–Вы, Маргарита Олеговна, столько всего сказали, и так наскоро, и так умно, что мне, кажется, всего так сразу и усвоить не удалось.

–Я осмелилась поинтересоваться… – намеревается разъяснить свой вопрос Маргарита Олеговна.

–Нет-нет, – спешит перебить ее Пряников, – основа вашего интереса, так сказать, хребет его, мне совершенно ясен, – говорит он почему-то семеня на месте своими коротенькими жирными ножками, что его и без того забавной грузной фигуре только добавляет комичности. – Здесь вы весьма остроумно и точно заметили, что мое изложение собственной мысли как-то не сложилось, вернее, не так сложилось, точно слова я не те подобрал. И это весьма может быть, и даже наверно. Но ведь и вы, наряду с тем, могли не всё правильно воспринять… то есть, может быть, и очень даже правильно, – спешит он поправиться, – но все же как-то резко пересказали, как-то, как вы одна умеете, как-то перенастроили, что ли, на свой лад. Фу-у-х, – переводит Пряников дыхание и вытирает крупные капли пота, что выступили на его лбу и на безволосой макушке. – Да что я перед вами, как школьник! Нет, ну, в самом деле? – говорит он, точно опомнившись, и садится, но, тут же, снова встает и, как будто ободрившись и даже приосанившись, с невесть откуда взявшейся решимостью в голосе продолжает:

–Хоть вы и директор, но я не школьник, Маргарита Олеговна, и не на каком-нибудь там экзамене, поэтому, считаю, что говорить могу свободно и развязано, и непринужденно, Маргарита Олеговна, в первую очередь непринужденно! И все, что было мною сказано и на чем вы так особенно заострили внимание, всё – мои собственные мысли, то есть я своим умом дошел, Маргарита Олеговна, в этом я вам даю гарантию!

Маргарита Олеговна не спускает своего любопытствующего, пронзительного взгляда с оратора, и всё плавно кивает головой, будто поддакивает. Это ее обычная манера, когда у нее с кем-то возникают разногласия: пока говорит ее оппонент, она производит плавные движения головой по вертикали, при этом выражение лица ее обнаруживает что угодно, но только не согласие. Пряникова, кажется, этот взгляд и эти загадочные поддакивания начинают ужасно конфузить. Он как-то весь стушевывается, и, в свою очередь, свой взгляд прячет – где только приходится: в блюдах за столом, в фужерах, в бокалах, останавливает его на лицах остальных присутствующих; кажется, он готов залезть под стол и оттуда продолжать свою речь, лишь бы только избежать встречи своих глаз с глазами Маргариты Олеговны. Таков сейчас Пряников. И так может влиять на таких заносчивых, развязных, искушенных в диспутах говорунов, как Дмитрий Сергеевич, эта на вид хрупкая, на зависть уравновешенная и рассудительная женщина.

–Я вот что намереваюсь предпринять, – продолжает Пряников, но уже без прежней решимости в голосе и потупившись куда-то в стол. – Чтобы точнее передать свою мысль, я попытаюсь вам… то есть не вам лично, Маргарита Олеговна, а всем здесь собравшимся… Короче говоря, я предприму попытку так донести свою мысль: проявлю ее в отдельном примере, – примере весьма отвлеченном и, ровным счетом, никого за этим замечательным столом не затрагивающем. В общем, все, что я вам сейчас расскажу, воспринимайте, пожалуй, как сказку, но, как сказку правдивую и житейскую, и уже решайте сами, что хорошо в ней, что плохо. Если же кому по ходу этой сказки что-то покажется уж нестерпимо неприличным, что ж, пожалуй, прервите. Но, все же, мне бы хотелось, чтобы вы дослушали сказку до конца и решили для себя, не пошло ли это «что-то» в ней в конечном итоге во благо и представили на секундочку, что удача временами может прятаться даже в самых неугодных местах. Это вам мое предисловие; теперь же непосредственно сама сказка…

Бенефис Пряникова

Пряников остается стоять. Поправив пиджак и ослабив галстук, он несколько церемонно и даже театрально обводит глазами всех присутствующих за столом (избегая разве Маргариты Олеговны), как бы призывая тем всех к вниманию.

–Жил был на свете один замечательный человек, – по всем законам выбранного жанра начинает он свою сказку, – некто… Вадим… Эдуардович… Щепочкин – пусть будет так. Имя, как вы понимаете, сказочному герою я нарочно выдумал, потому как реальное лицо, по жизни которого и складывается сюжет нашей правдивой сказки, слишком знаменитое и, я бы даже сказал, знаменательное. В сказке же будут затронуты некоторые факты весьма интимного характера, выставляющие настоящее, то есть реальное лицо с любопытной стороны и его компрометирующие, поэтому, сами понимаете… Так вот, этот Вадим Эдуардович работал ревизором, то есть налоговым инспектором, говоря современным языком, и, конечно, вовсе не тем он был замечателен. Жила в нем одна неудержимая страсть, или порок, по счастливому выражению многоуважаемой… (Дмитрий Сергеевич аккуратно кивает головой в направлении автора этого «счастливого выражения») и остроумнейшей нашей Маргариты Олеговны, – уж больно Вадим Эдуардович был азартен. Где в него этот порок, разрешите, впился и как в нем рос и развивался, и какими, дабы вам было угодно, катастрофическими ситуациями его испытывал, и как, в конце концов, за непоколебимое упорство и привязанность к себе вознаградил – сейчас мы с вами в хронологическом порядке все это хорошенько рассмотрим…

–Дима, всем известно как ты любишь блеснуть красноречием, и как уморительно хороши иной раз твои сказки, но ты уверен, что сейчас тому самое время и… Я хочу сказать, что может будет не совсем уместно… Впрочем, поступай как знаешь. – Эта пышная миловидная дама, кто, своим звонким вибрирующим голоском (на ходу прерываясь как бы из боязни сказать чего лишнего и самым отъявленным образом акцентируя на том), кто только что предприняла попытку остудить пыл на глазах преображающегося Пряникова, есть Бондаренко Анжелика Владимировна. Худощавый брюнет с большими навыкате глазами, разместившийся по правую руку от нее и чуть в стороне, но все же, через стол от Пряникова – ее муж Илья Семенович. Дмитрий Сергеевич ему еще язык не показывал и долг не отдавал, разумеется, тоже (читатель помнит, как неудачно действовала в решающий момент Мария Шарапова); но данное обстоятельство его откровенно коробит и такое размещение за столом он находит неслучайным: подозревает Дмитрий Сергеевич, что Илья Семенович нарочно позаботился, дабы лицом к лицу со своим должником усесться. «По крайней мере, прямо предо мной Тоня Игнатова, и то приятно будет взгляд развлекать», – думает Пряников. Впрочем, откровенно говоря, ему пока не до Бондаренко, его более заботит поведение супруги своей, сидящей от него по правую руку, – уж больно у нее взгляд сейчас какой-то насмешливый, к тому же не могло уйти из памяти Дмитрия Сергеевича и ее поведение во время приветствия. «Что-то она нечистое держит себе на уме, должно приехала своего мужа перед дорогими ему людьми в черном свете выставить. Но я ее предупрежу, посмотрим, кто еще больше насмеется над кем!» – дает он себе урок, выстраивая тем временем самую добродушную улыбку на своем круглом, лоснящемся лице.

–Не волнуйся Анжела (Пряников с Анжеликой Владимировной «по старой дружбе» в общении друг с другом на короткой ноге), – я только в двух словах, само, что ни на есть, сжато, не заметишь, как и эпилог подойдет. На чем я остановился?.. Ах да! Где привязалась этакая зараза, имеется в виду порок, к нашему сказочному герою? – вот с чего мы собирались наши исследования начать.

Итак, пробудилось пристрастие к игре в подвале… Да, в подвале обыкновеннейшей «сталинки», в одном отдаленном мрачноватом квартале не весть какого городишка, по типу нашенского, – а вы где думали азарту просыпаться: в казино? Нет, это киношный вариант из-за окияна; у нашего же брата любой почин приходится немножечко с душком и обязательно подгаженный. И вот ведь что удивляет и что для меня лично загадка: это-то неблагообразное, что с душком, человека-то нашего в себя таки окунает, и с головой окунает, друзья мои, напропалую, ведь я-то не понаслышке знаю, как оно обыкновенно происходит. И так решительно во всем: то есть мы ведь сейчас о пороках? А я все же настаиваю на страсти! в рассматриваемом нами варианте – страсти к игре. Но ближе к делу. Значит, первый свой куш Вадим Эдуардович в подвале сорвал. Нет, это не тот случай, когда новичкам везет; не тот человек Вадим Эдуардович. Он ведь не сразу за игральный стол бросился; он месяц зрителем в подвал этот выхаживал: все чего-то ждал, да как будто примерялся. Играли в ту пору в «трыню». Интересная игра. Что-то по типу покера, только на стол ничего не выкладывается: по три карты на руки, считай очки, а дальше одна психология…

Здесь я все-таки, как не крути, а вынужден прибегнуть к кое-какому признанию, потому как, вижу, обойтись нельзя и – всё для полноты и прозрачности самого рассказа, извините, сказки, которой и ваш покорный слуга был мимолетным участником…

Пряников, как говорится, в ударе: тут и «ваш покорный слуга» и декламация пущена в ход; вот еще и долькой апельсина со стола полакомился.

–Ух, вкуснота-а! – смакует.

–Вот вам, собственно, и все признание, – продолжает он выделано развязно, вертляво жестикулируя своей короткой с пухлыми пальчиками ручкой. – Да, сознаюсь, среди играющих в уже представленном вам подвальчике бывал, и даже в роле завсегдатая. Ну, так вот, как почетный член нашего тогдашнего клуба, сам на себя дивлюсь и задумываюсь, как это я не помню, кто это к нам ввел тогда Вадима Эдуардовича. Ведь клуб закрытый был, сами понимаете, и без надлежащей протекции попасть к нам было решительно невозможно. Но кто ручался за него, хоть убей, не помню. Да оно и не важно! Важно, что начал ходить к нам Вадим Эдуардович без пропусков, высиживая от звонка до звонка, выстаивая, если быть точным, и одно наблюдал за игрой со стороны – не только безучастно, но и как-то отчужденно. На вторую неделю мы уж и посмеиваться над ним стали.

–Германн, – обращался к нему один торговец углем, – садись штаны проиграй что ли, аль мои отними, гляди у меня какие: от Гуччи, молдавские, сегодня только в переходе за полцены выторговал.

–Нет, – вставлял банкиришка один, Олег Егорович, – наш Германн не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее, – цитировал он по Пушкину.

–Германн свои три карты ждет! – выкрикивал третий.

–А ты его, стало быть, со своей ведьмой тещенькой знакомил, говорят она у тебя еще в соку?

–А ты, видать, не понаслышке знаешь?

–Врешь, голубчик, мне Германн шепнул. – И всё в том же духе. Ох уж мы и наострили в эту вторую неделю, да назубоскалили над тихоней нашим Вадимом Эдуардовичем. За ним так, кстати, прозвище это, Германн, и закрепилось. Вадим же Эдуардович, в свою очередь, и в ус себе не дул, на колкости не отвечал, да всё держался особняком, так что в скором времени и потешаться над ним этак, в холостую, наскучило, все и замолчали, а после и забыли о нем вовсе. Замолчали-то – все замолчали, а вот забыли все да не все. Заинтересовал меня с чего-то наш Германн; что-то мне подсказывало, что вовсе не праздно, не от безделья какого он свои часы в подвальчике нашем выстаивает. Стал я к нему присматриваться поближе.