Что бы вы сделали в этом случае? Молчите? Не знаете? Ведь у человека всегда есть выбор: умереть стоя, или позорно бежать. Что выбрали бы вы? Честно скажу, для себя я так и не решил. До сих пор не знаю ответа на этот вопрос… Зато знаю, что выбрали осетины. Они взялись за оружие. Сначала это были охотничьи ружья, да черт знает каким образом припрятанные с войны раритеты. Но для начала хватало и этого… Потом как-то очень быстро появились стволы посовременнее… Ничего удивительного, спрос всегда рождает предложение. Была бы где необходимость в оружии, а уж поставщики найдутся. И запылали в ответном огне грузинские села, запричитали над покойниками матери и вдовы… Началось. Положение осложнялось еще и тем, что здесь не было, да и не могло быть сплошной линии фронта. Национальная политика СССР, которая неуклонно проводилась здесь в жизнь железной рукой Коммунистической партии в течение многих лет привела к закономерным результатам. Не существовало в принципе осетинской или грузинской территории, все было перемешано в одном вдруг разом забурлившем котле. Осетинские села соседствовали с грузинскими, бывало даже так, что граница противостояния делила пополам одно и то же село. На одном конце грузины, на другом осетинские ополченцы. А смешанные браки? Когда-то это было модно и поощрялось. Теперь же кровавый водораздел прошел прямо по семьям, разделив их на разные части.

Справедливо говорят, что нет ничего страшнее гражданской войны, той, когда не разберешь толком: где свои, где чужие. Когда схлестываются между собой две правды, и нельзя однозначно сказать кто прав, кто виноват. Точнее можно: виноватых нет вообще, или нет правых, кому как больше нравится. Каждый бьется насмерть за себя, за своих близких, за само право существовать на этой земле, бьется с точно таким же как и он сам борцом за правое дело. Потому нет в истории человечества более жестоких войн, чем войны гражданские. Слишком похож на тебя враг, слишком легко понять его правду, стоит лишь на одно мгновенье остановиться, опустить раскаленный автоматный ствол и задуматься, ставя себя на его место. А ведь понять, значит простить… Потому нельзя себе дать ни секунды на раздумья и сомнения, на той стороне не люди, а взбесившиеся звери, те, что должны быть уничтожены безусловно и беспощадно. Все до одного, просто стерты с лица земли… Такова изнанка любой гражданской войны…

И вот, посреди этой мясорубки, когда обе стороны опьянев от пролитой крови, своей и чужой уже плюнули на все божеские и человеческие законы, бесповоротно перейдя все останавливающие рубежи, отбросив жалость, страх и сострадание сошлись грудь на грудь в решающей схватке, полк внутренних войск, состоящий из пяти сотен сопливых лопоухих мальчишек призванных в эти горы из средней полосы России, получил вдруг расплывчатый приказ «обеспечить в зоне ответственности соблюдение правопорядка и социалистической законности». Командир прочитав поступившую в часть телефонограмму материл московских политиков, министерство внутренних дел и министра лично без малого десять минут, ни разу не прервавшись и не повторившись. Но что с того было толку? Кого могла остановить бессильная ярость и злость уставшего от неразберихи последних лет офицера? Приказ нужно было выполнять, или хотя бы сымитировать его выполнение. Благодаря мудрости и честности командира, мы не полезли тогда умиротворять два в одночасье окунувшихся в туман кровавого безумия народа, ограничиваясь вывозом из опасных зон беженцев, да защитой от посягательств той и другой стороны самой территории полка. Но и этого нам тогда хватило с лихвой.

Я помню себя образца девяносто первого года – затравленного, перепуганного звереныша, не понимающего, что происходит вокруг, отчего вдруг разом рухнул привычный, казавшийся незыблемым, таким добрым и правильным мир. Почему? Чья в этом вина? Этот еще не окрепший ни духом, ни телом мальчишка был просто оглушен страхом, ужасом того, что происходило вокруг него. Он не верил ни в себя, ни в своих товарищей, не верил в способность их полка хоть что-то изменить. Своих офицеров он ненавидел и боялся. Боялся, пожалуй, даже сильнее, чем ненавидел. А еще он уже был готов убивать. Убивать из страха, чтобы не быть убитым самому. Я знаю, он с легкостью мог нажать на спусковой крючок автомата, даже не глядя, кто стоит под его стволом. Ему было все равно. Он хотел одного – вернуться домой живым. Он очень хотел вернуться. И ему это удалось.

Долгие годы прошедшие после дембеля я боролся с этим маленьким зверенышем. Загонял его в самые потаенные темные чуланы своей души, не давал ему высунуться оттуда. Заново учился верить людям и доброжелательно к ним относиться, привыкал к мысли, что вовсе не каждый из окружающих непременно желает мне зла. Учился побеждать страх перед темнотой, перед закрытой местностью, где не понятно, откуда может прилететь пуля снайпера.

Откуда снайперская пуля в слава богу пока еще мирной и спокойной Москве? Правильно, ни откуда! Я это не хуже вас понимаю. А теперь попробуйте объяснить это скорчившемуся где-то в подсознании мальчишке с привитыми армией инстинктами мелкого хищника… Ему наплевать на логику и разум, он живет только чувствами, они не обманут, не подведут, потому что не подвели там. Там, где разум очень быстро отказал, не в силах справиться с увиденным, переварить и объяснить чудовищную жестокость происходящего. Вот так то. И плевать теперь на все рассудочные доводы, если то, проверенное в деле чутье говорит, что здесь не стоит задерживаться, потому что плохо просматриваются подходы, потому что вон оттуда с крыши может работать снайпер, или артиллерийский корректировщик. Попробуйте, поспорьте с собственной подкоркой, с намертво въевшимися в нее инстинктами. Я спорил, я настойчиво, шаг за шагом вытравливал из себя перепуганного мальчишку, обладающего шальной храбростью загнанной в угол крысы. Я планомерно и настойчиво убивал его.

Много лет я искренне считал, что победил в этой борьбе. Много лет, миновавших с тех пор до сегодняшнего дня. Сегодня я снова здесь, на той же самой земле. И тут вновь гремят выстрелы. И я чувствую, как еще только выходя из долгого летаргического сна в потаенных недрах подсознания все настойчивее и настойчивее начинает шевелиться тот самый, когда-то убитый мною звереныш. Он просыпается, властно заявляя о своем существовании, и нет сил удержать его в летаргии. Нет сил…

В Цхинвал мы въезжали уже после полудня. Дорога заняла без малого пять часов. Город был все такой же, почти точная копия того, что сохранилось в моих юношеских воспоминаниях. Обилие частной застройки, четырех-пятиэтажные скворечники хрущевок вперемешку с приземистыми основательными сталинками, и лишь ближе к центру более-менее современные дома. Машин на улицах практически нет, оно и понятно с бензином в республике напряженка. Угрюмый водитель не спрашивая нашего согласия притормозил возле гостиницы. «Алан», – вслух прочел я вытесненное на вывеске название.

– А что поприличнее ничего нет? – недовольно пробурчал себе под нос Фима.

Я почему-то думал, что водитель до ответа не снизойдет, но ошибся. Впервые за все время пути пожилой осетин развернулся назад и, смерив моего одноклассника вызывающим взглядом, сообщил:

– Очень легко смеяться над попавшими в беду людьми, приехав в бедную искалеченную войной страну из благополучной Москвы. Очень легко показывать им словом и жестом, что они дикари, живущие в невыносимых условиях. Вот только стоит при этом помнить, что если бы русские не бросили нас на растерзание грузинам, если бы не отказались от нас, то сейчас здесь все было бы по-другому. Не хуже, чем во Владикавказе, а может быть даже не хуже, чем в самой Москве.

Фима не нашелся что на это возразить и лишь жалко шмыгнул носом, опуская глаза.

– В этой гостинице, – продолжал меж тем говорить водитель. – Живут все журналисты, которые съехались в Цхинвал. Здесь есть и москвичи, и вообще иностранцы, и все они довольны. Да, у нас перебои с электричеством и водой, да, нет бензина и газа. Но мы стараемся, чтобы наши гости всегда жили как можно комфортнее. Намного комфортнее, чем живут даже самые важные люди в нашей республике.

Фима пробурчав себе под нос что-то вовсе уж неразборчивое принялся неловко выбираться из машины.

– Спасибо вам и удачной дороги, – я протянул водителю остаток обещанных денег.

– И вам спасибо, – кивнул он аккуратно пряча купюры в потертый дерматиновый кошелек. – Пишите правду про нас.

Я вышел из машины раздумывая об этом напутствии. Уже не первый раз я его слышал. То же самое сказал пограничник. Это же говорили суровые ополченцы на немногочисленных постах перед городом, которые мы пролетали практически без задержек. Похоже все эти люди уже не раз и довольно плотно сталкивались с тем, что представители СМИ, отрабатывая щедрые гонорары пытались их оболгать. К стыду своему я практически не знал, что за все эти годы писали в прессе о непризнанной республике. Старательно отгораживался от редкой и разрозненной информации, стремился забыть о самом существовании этой маленькой страны, выкинуть из памяти эту землю и все на ней пережитое. Похоже это было ошибкой. Все возвращается в этом мире. Все-таки правы были марксисты-диалектики: история развивается по спирали, каждый раз повторяясь на более высшем уровне, раз за разом весь мир вращается по кругу. Вот и я снова вернулся сюда, в город, где мало что поменялось с дней мой молодости, и можно легко окунуться вновь в свою память. Интересно, если верна теория спирали, то что же меня ждет здесь на этот раз? Почему-то я вовсе не хочу знать ответ на этот вопрос… А может на самом деле я его уже знаю?

Администратор скучавший за стойкой в просторном холле встретил нас радушной улыбкой, сразу же засыпав риторическими вовсе не требовавшими ответов вопросами о том, как мы добрались, как наши впечатление от города, каково вообще самочувствие и здоровы ли наши семьи. Несколько огорошенные таким приемом мы, тем не менее, нашли в себе силы прервать потоки кавказского красноречья и пояснить, что очень хотели бы отдохнуть после дороги, и желательно было бы приступить к отдыху как можно скорее. В итоге формальности оказались чисто минимальными, посмотрев наши с Фимой паспорта, списав с них какие-то данные в специальный журнал, администратор вручил нам ключи от двухместного номера на четвертом этаже. «С прекрасным видом на красоты нашего замечательного города и всеми удобствами!» Последняя фраза меня несколько насторожила, уж очень сильно черноусый осетин подчеркнул ее голосом. Интересно, что он имел в виду под удобствами? Спросить что ли? А ладно, не до того, сюрпризом будет! Фима, шелестя купюрами, хотел было сразу же оплатить наш номер на неделю вперед, дольше мы здесь задерживаться не планировали, но администратор решительно замахал на нас руками.

– Нет, не надо! Не надо сейчас денег! Будете выезжать, тогда заплатите! Кто знает, где мы все будем завтра?!

– Традиционный восточный фатализм в действии. Яркий пример, – сморщившись сообщил мне Фима и тут же вежливо добавил, обращаясь уже к администратору: – Спасибо за доверие, можете не сомневаться, не заплатив мы не уедем.

Сверкая белозубой улыбкой осетин тут же заверил нас, что подобных сомнений у него и в мыслях не было. После чего последовал очередной обмен комплиментами и любезностями, грозивший затянуться до бесконечности. Мы уже пятились от стойки учтиво раскланиваясь будто китайские болванчики и улыбаясь так широко, как того только позволяли лицевые мышцы, когда администратор хлопнул себя с размаху по лбу.

– Простите меня, уважаемые! Забыл! Совсем забыл!

Мы невольно напряглись в ожидании каких-то неприятностей. Я с удивлением поймал себя на том, что уже давно не жду от любых неожиданностей случающихся здесь ничего хорошего. Вот и сейчас, я почему-то сразу подумал, что речь пойдет вовсе не о том, что мы миллионные посетители и выиграли приз. И, надо сказать, не ошибся.

– Я забыл показать вам, где у нас вход в подвал, – шустро выскакивая из-за стойки продолжал меж тем осетин. – Оставьте вещи пожалуйста здесь, не волнуйтесь, их никто не тронет. Идемте за мной, это важно.

– На черта мне сдался их подвал? – удивленно обернулся ко мне Фима, но все же последовал за администратором.

– Может быть там подпольное казино, или публичный дом? – нарочито весело предположил я, хотя у самого уже тревожно стукнуло сердце.

Семенивший впереди осетин услужливо распахнул оббитую железом дверь. От нее вниз уходили выщербленные каменные ступеньки освещенные тускло горящими на стенах желтыми лампами.

– Вот! – с непонятной гордостью сообщил администратор, указывая в копившуюся внизу темноту. – Даже свет есть!

– Да, гламурненько, – согласился с ним Фима, непонимающе глянув на меня. – Очень впечатляет. Еще бы неплохо этюды импрессионистов по стенам развесить. Для придания атмосферы, так сказать…

Кто такие импрессионисты администратор похоже не знал, так как на секунду замялся, переваривая незнакомое слово, а потом снова затараторил:

– Когда начнется обстрел, вам надо будет быстро спуститься сюда. Здесь очень толстые стены и надежное перекрытие сверху. Здесь вы будете в полной безопасности. Еще здесь есть запас воды и пищи, генератор для электричества и одеяла. Если что тут даже жить можно будет.

– Обстрел? – обескуражено протянул Фима во все глаза глядя на администратора, видимо ожидая, что тот сейчас скажет, что все это розыгрыш.

Но осетин невозмутимо пояснил, будто говорил о чем-то само собой разумеющемся:

– Ну да, обстрел. Грузины часто стреляют по городу.

Уже в номере все еще не пришедший в себя Фима схватил меня обеими руками за плечи, встряхнул заглядывая в глаза.

– Ты понимаешь? Понимаешь, о чем он говорил? Ты слышал, он не сказал «если вдруг начнется обстрел», он так и сказал «когда начнется обстрел»! Он был абсолютно уверен, что этот обстрел обязательно начнется, вопрос только когда! Что ты молчишь? Ты понимаешь, что это значит?! Они что, обстреливают город? Такого же не может быть?!

– Не должно быть, – задумчиво поправился он, ослабляя свою хватку.

Я легко высвободился из его рук и лишь неопределенно пожал плечами в ответ. Кажется я гораздо лучше своего взбалмошного приятеля представлял себе, что значат слова администратора гостиницы. Точнее это хорошо знал и представлял, девятнадцатилетний мальчишка, чьи знания и опыт с каждой минутой все более властно занимали внутри меня место опыта и знаний незнакомого ему уличного художника.

Вымотанные дорожными впечатлениями спать в тот вечер мы завалились пораньше, едва только солнце зашло за мрачные пики окружавших столицу республики горных вершин и за окном начало быстро темнеть. Удобные кровати, чистое белье, что еще нужно усталому мужчине для полноценного отдыха? Я заснул, кажется еще до того, как моя голова коснулась подушки. Несколько мешал раздражающий запах не то пыли, не то просто казенного нежилого помещения, не могу определить точно. Но я слишком устал, чтобы обращать внимания на такие мелочи. Обычно я сплю очень чутко, нервно, просыпаясь от малейшего звука, ну исключая конечно шум постоянно снующего за окном моей московской квартиры-студии городского транспорта, иначе я давно бы уже сошел с ума от бессонницы. Но тут сказывается многолетняя привычка не обращать внимания на неизбежный раздражитель. А вот стоит допустим ко мне подойти, даже осторожно, на цыпочках, как я тут же проснусь. Ничего не поделаешь – особенность организма, доставлявшая мне не мало хлопот в те короткие периоды, когда мое извечное одиночество пыталась разделить очередная представительница прекрасного пола. Да и сам процесс отхода ко сну в домашних условиях не так-то прост. Тут и неизбежный стакан кефира, обязательно маложирного, выпиваемый перед сном, и неспешное чтение при свете одинокого бра над широкой двуспальной кроватью и ритуальный знакомый каждому с детства пересчет овец. В общем множество всяческих условностей, призванных сделать переход к просмотру сновидений легким и комфортным. Причем нарушение любой из привычных составляющих, могло обернуться нешуточной бессонницей, с раздражающим ворочаньем в смятой постели до самого утра. А уж на новом месте, если мне вдруг случалось выбраться в гости с ночевкой, или в какое-нибудь путешествие, первая ночь однозначно проходила в мучительных бдениях. Здесь же, как ни странно, уснул я просто мгновенно, и без всяких сновидений, будто разом провалился на дно глубокого черного колодца. Наверное слишком силен был эмоциональный стресс от массы пережитых за день событий, шок от встречи лицом к лицу с давно похороненным прошлым, заставивший меня так перенапрячь издерганную нервную систему, что ей было уже не до всегдашних капризов.

Разбудил меня среди ночи далекий грохот. Точнее не разбудил, а как бы вывел на верхний слой сна. Я ясно осознавал кто я такой, где нахожусь, мог вполне адекватно соображать, но при этом продолжал спать. Глаза мои оставались закрытыми, дыхание ровным и для того, чтобы заставить себя пошевелить хотя бы мизинцем нужно было приложить почти невероятное, абсолютно невозможное усилие. Такие ощущения хорошо знакомы тем, кто имеет опыт длительной караульной службы. Тебя будят для заступления на пост, мозг уже включился, разорвав связь с сонным миром Морфея, а уставшее, протестующее против подобных издевательств тело назло ему продолжает спать, отказываясь подчиняться волевым приказам. В таком состоянии можно находиться достаточно долго, словно балансируя под толщей воды, не опускаясь на дно, но и не выныривая на поверхность. До тех пор, пока мозг не победит пассивное сопротивление организма и не вырвет его из пелены сна, ну, или пока сам не погрузится вновь в сон, если импульса волевого усилия окажется недостаточно. Одним словом, я завис между сном и явью, прекрасно понимая, где нахожусь, разбуженный непонятным грохотом за окном. «Что бы это могло быть?» – лениво размышлял я, ощущая как меня постепенно вновь омывает теплыми волнами безмятежный ночной покой, начиная ласково покачивать и уносить обратно, назад к счастливому, несущему отдых забытью.

Но тут грохнуло еще раз, потом еще. На этот раз гораздо ближе. Словно сумасшедший музыкант раз за разом лупил по огромному барабану здоровенной колотушкой. А потом в поддержку ему грянули литавры, густо заворчали где-то в отдалении громовые раскаты, и ударила быстрая четкая дробь мелких но звонких тамтамов. Ну полный симфонический оркестр! «Да что там происходит, черт возьми? Гроза что ли началась?» И тут замершую на мгновение тишину звенящей нотой пронзила смутно знакомая трещотка, потом еще и еще раз… Я уже слышал такое, я знал, что это за звук, вот только не мог вспомнить точно… Не вызывало никаких сомнений только одно, к грозе и вообще к природным явлениям он не имел ни малейшего отношения. Что-то будто толкает под локоть. Какая-то навязчивая мысль, которую никак не удается ухватить неповоротливым оглушенным сном сознанием настойчиво зудит, требуя проснуться и что-то предпринять. Что и зачем не понятно, но проснуться надо обязательно.

Собравшись с духом заставляю себя резким рывком приподняться на постели и раскрыть глаза. В первую секунду кажется что вокруг темнота, хоть глаз коли, но тут же становится ясно, что это впечатление обманчиво. В комнате достаточно света, ночь безоблачна и яркие горные звезды бесстыдно заглядывают в не закрытое шторой окно. В их мертвенном свете все кажется серебристым и нереальным.