Мелом расчерчен асфальт на квадратики,

Плац строевой.

Мальчики с детства играют в солдатиков,

В нас с тобой.

ст. лейтенант Игорь Власкин, испытатель

Пролог

– Гетман, Гетман, я – Инжир, прием. Гетман, Гетман, я – Инжир, прием…

Начальник расчета самоходной огневой установки зенитно-ракетного комплекса «Бук» нехотя потянулся к свисающему со стойки микрофону портативной рации. Из глубины тесного отделения боевой машины за ним пристально следили две пары глаз. Номера расчета – первый и второй операторы. Еще один – механик-водитель, сидел прямо за спиной, начальник расчета не мог сейчас видеть его лица, но буквально кожей ощущал, как тот напрягся всем телом и подобрался в удобно пружинящем кресле. Инжир – позывной поста дальнего обнаружения, наблюдающего за небом со стороны уже вторую неделю гремящей выстрелами Осетии. Выход его на связь сейчас в неурочное время мог означать только одно – настала пора отрабатывать полученные деньги. Так что, похоже, пришел и их черед ввязаться в закипающую драку. Они до последнего не верили, что дойдет до серьезного противостояния с применением современной техники, надеялись, что дело, как обычно, ограничится лишь игрой мускулов, да дипломатическими нотами, но кажется этим надеждам не суждено было сбыться.

Начальник расчета, рано поседевший крепкокостный мужчина лет сорока-сорока пяти, с рублеными чертами покрытого глубокими морщинами лица, поднес микрофон рации ко рту и привычно вдавив тангенту произнес, стараясь как можно четче выговаривать каждый звук:

– Я – Гетман, я – Гетман, слышу тебя, Инжир. Прием.

Он уже почти знал, что услышит в ответ. Все же есть нечто необъяснимое, но хорошо знакомое любому вояке, некое шестое чувство. Что-то сродни предвидению древних пророков, точному, яркому, но бессильному что-либо изменить. Вот и теперь накатило, ударило жарким туманом в голову, и когда рация отозвалась сквозь шипенье эфирных помех он даже не удивился.

– Гетман, птица летит к тебе, птица летит к тебе. Как меня понял? Как понял? Прием, – гортанный голос нещадно коверкающий русские слова бился в замкнутом пространстве боевого отделения, отражаясь от бронированных стенок, ввинчиваясь в глухой рев вышедшей на режим турбины, насмешливо дрожал в такт перемигивающимся разноцветными огнями транспарантам и индикаторам обзора.

Сжавшийся справа на своем кресле первый оператор зло скривился прикусив губу, глаза его сузились превратившись в две щелочки из которых холодно с угрозой смотрели черные точки зрачков. «Птица летит!». Значит, не обошлось, не пронесло, как хотелось бы верить. Но ничего, придут, так встретим, не впервой. Он искоса глянул на мерцающий перед ним зеленоватыми пятнами индикатор угловых координат. Плохо, очень много засветок, русские тоже не дураки, худшего времени для работы зенитчиков не придумать. Выползающее багровым краем из-за горизонта солнце неровно нагревает косыми лучами атмосферу, ползут вверх-вниз струи теплого и холодного воздуха, висит над землей неравномерными скоплениями водяная взвесь конденсата, отражаются от нее поисковые лучи станции обзора, забивая экран индикатора помехами, непонятной мутью и засветками, поди отличи в этом хаосе сверкающих точек летящую к тебе цель. Первый оператор криво ухмыльнулся, презрительно, по-волчьи вздернув верхнюю губу, обнажая в зверином оскале крупные белые зубы. Ничего, справимся… Как-никак за плечами сотни боевых пусков в самых различных условиях, по целям всех видов и классов, прикрытым помехами, совершающим специальные противоракетные маневры, проводящим групповой налет, хитро прячущимся на малой высоте, примеряясь к рельефу местности, или наоборот подкрадывающимся на пределе досягаемости, почти в стратосфере. Сотни самых разных целей и лишь несколько промахов, да и то не по его собственной вине, а в результате независящих от расчета обстоятельств.

Против воли вспомнился вдруг когда-то украшавший его китель значок офицерской классности, значок на щите которого гордо сияла буква «М». Мастер. Специалист высокого полета, однозначно стоящий выше обозначаемых цифрами классных категорий. Это звание он заработал немалым потом, а порой и кровью, и до сих пор где-то в архивах Министерства Обороны чужой, ставшей вдруг заграницей страны еще можно наверное отыскать аккуратно подшитую в личное дело копию приказа о присвоении ему высшей ступеньки в классной квалификации. Он до сих пор помнил тот день случившийся очень и очень давно, многие годы назад… Тогда у него была другая Родина, не та что сейчас, а прежняя, писавшаяся всегда с большой буквы и только так. Так его сопливым пацаном научили в школе. Теперь от той страны у него осталась лишь мутно-синяя неумело сделанная татуировка на левом плече. Классическая скульптура монументального советского искусства – Родина Мать, вздымающая над головой тяжелый меч, и два слова в которых вмещается все: «Абсолютная Родина». Теперь он живет в другой стране, лишь карикатурно напоминающей ту, что была раньше. А в засеченной Инжиром цели находятся те, кому родиной стал другой, кровоточащий обломок Великой Державы. Той самой, которая вручила когда-то перовому оператору офицерские погоны с двумя большими звездами и красными просветами – воинское звание подполковник.

Первый оператор досадливо куснул нижнюю губу, сильно, почти до крови, он не хотел вспоминать свою прежнюю жизнь, не хотел о ней думать, особенно сейчас, когда предстояло стрелять по тем, кто когда-то, вовсе не так и давно, носил такие же точно погоны, а может быть даже и такие же значки с буквой «М». В окрашенном золотистыми рассветными лучами небе сегодня вполне могли оказаться такие же, ученные еще могучей империей, мастера-летчики, что не идут ни в какое сравнение с безответными мишенями по которым он работал в прежней жизни. Нет, стоп! Не думать об этом, не вспоминать! Выбросить все из головы и готовиться к бою. Сейчас его дело – четко сработать, остальное – пьяные слезы, интеллигентские сопли и рефлексии, можно будет позволить себе после. Сейчас же выбросить все из головы, представить, что ты и не стреляешь вовсе, а решаешь обычную контрольную задачу, просто в максимально приближенных к боевым условиях. Иначе никак, иначе в самый неподходящий момент дрогнет рука, скользнет с кнюпеля палец и цель не будет захвачена, окажутся потеряны драгоценные секунды… Вот она советская техника, грозная своей простотой. Даже в двадцать первом веке надежный захват цели все еще зависит от выверенной точности движений оператора-человека и никаким электронным прибором не заменить сейчас бывшего подполковника имперской армии с классной квалификацией вне категорий – «мастер».

Первый оператор дважды глубоко выдохнул. Все, теперь он был абсолютно спокоен и уверен в себе, кто-кто, а уж он-то не подведет, что бы ни случилось. Лишь мерно и зло билась в висках нервно пульсирующая, стремительно наполняющаяся адреналином кровь, выбивая привычный ритм наивысшего нервного напряжения.

«Птица летит!» Второй оператор против воли охнул, тут же испуганно зажав рот рукой и глянув на начальника расчета совершенно безумным взглядом. Потом истово перекрестившись, что-то быстро-быстро зашептал мелко шевеля непроизвольно вздрагивающими губами. За ревом турбины не было слышно чего он там лепечет, но начальник расчета неодобрительно глянувший на него тяжелым взглядом, мог бы поклясться, что второй оператор читает какую-нибудь молитву, «Отче наш», или еще что-то в этом роде. Вот ведь как бывает, бывший боевой офицер, кандидат в члены коммунистической партии, клеймивший на комсомольских собраниях даже невинные армейские суеверия, не говоря уж о каких-то там религиозных предрассудках, в одночасье вышибленный из армии, лишившийся средств к существованию и отброшенный на самую обочину новой лихорадочной гражданской жизни, вдруг превратился в ревностного католика, всерьез поверившего в бога и принявшегося с упоением наверстывать упущенное за годы своего атеистического прошлого. Если бы начальник расчета не так хорошо знал своего второго оператора он обязательно усомнился бы в нем сейчас, видя его огорошенный, растерянный вид, прыгающие губы и широко распахнутые, полные неподдельного ужаса глаза.

Успешность боевой работы зенитно-ракетного комплекса практически полностью зависит от слаженного взаимодействия всего расчета. Если обнаружится хоть одно слабое звено, если вдруг не сработает кто-то из операторов, то все – пиши пропало, успеха не видать, и остальные уже никакими силами не смогут вытащить ситуацию, исправить чужую ошибку. Потому ошалело-контуженный вид второго оператора мог насторожить кого угодно, только не сидящий сейчас на своих местах в самоходной огневой установке давно притертый и сыгранный экипаж. Слишком много было пережито вместе, слишком хорошо они знали друг друга. Потому и начальник расчета и первый оператор и затихший в своем кресле механик-водитель были на сто процентов уверены, что когда придет время действовать, второй оператор сделает все как надо, на самом высоком профессиональном уровне, совершив все что возможно, и даже сверх того, а хладнокровьем и убийственной точностью движений вполне поспорит с любым другим номером расчета.

– Инжир, Инжир, – все так же размеренно и четко выговаривая слова произнес начальник расчета. – Прошу целеуказания, прошу целеуказания, прием.

– Гетман, я говорю к тебе летит, к тебе… Слышишь меня? Прямо на тебя, большая птица и две средних.

– О как! – недобро ощерился первый оператор. – Братья славяне, решили целой компанией пожаловать.

– Вот муфлон черножопый, – горестно вздохнул меж тем начальник расчета, предусмотрительно отпустив тангенту микрофона и, укоризненно покачав головой, продолжил уже в эфир: – Инжир, прошу целеуказания по птицам. Азимут движения, угол места цели и дальность от меня. Азимут, угол места и дальность. Как меня понял, прием.

– Понял тебя, понял, – гортанно отозвался Инжир и надолго задумался.

– Вот свяжись с уродами, – нервно ударил себя кулаком по колену первый оператор. – Говорил, надо было полностью комплекс разворачивать, сейчас бы получили ЦУ с командного пункта и никаких проблем, милое дело!

– Ага, – едко отозвался начальник расчета. – Только кого бы ты посадил на КП и СОЦ интересно знать? Такого же черножопого грызуна? Он бы тебе ЦУ навыдавал, замучился бы отрабатывать. Нет уж, надеяться можно только на себя, благо у нас полный расчет.

– Ну вот, – не сдавался первый оператор. – Вот Руслан и сел бы на КП, нам то на хрен водитель не нужен. Все равно никуда не поедем. А он бы там вполне справился, чем здесь просто так булки просиживать. Верно говорю, Русланчик?

Водитель в ответ лишь неопределенно хмыкнул, так что непонятно было соглашается он с идеей товарища, или наоборот полностью ее не одобряет.

– Ну да, никуда не поедем, как же, держи карман, – ухмыльнулся начальник расчета. – Так тебе и дадут спокойно шмалять с одной и той же позиции. Это ж наши там летят, русские, а они не пальцем деланные, тоже небось в военных училищах учились.

Спор между начальником расчета и первым оператором был давний и велся уже почти неделю с периодическими затишьями и перемириями. Конечно, стрелять классически, как по учебнику полностью развернутым комплексом гораздо удобнее, чем одной СОУ в автономном режиме. В этом случае станция обнаружения целей, та самая СОЦ, что упомянул вгорячах начальник расчета, еще на дальних подступах засекла бы любой движущийся в воздухе объект, перекинула информацию о нем на КП, а уж там грамотный расчет произвел бы и распознавание цели и расчет данных для целеуказания на огневые установки и вообще все, что касается всяческих и любых вычислений. Стрелкам осталось бы лишь своевременно включиться в отработанную схему и давануть кнопку пуск. Но вся эта идиллия возможна была лишь при нормально обученном и тренированном расчете на СОЦ и КП, а расчета-то как раз таки и не было. Ну не вышло у старых ПВОшников несмотря на все старания за столь короткое время вдолбить в головы своих грузинских учеников хотя бы минимальные навыки работы на казавшейся тем неоправданно сложной технике. Оттого и было принято решение об автономной работе всего с одной пусковой установки, зато полностью укомплектованной, пожалуй, лучшим экипажем за все время существования комплекса «Бук». «И один в поле воин, если он профессионал, а против него любители!», – наставительно подняв вверх указательный палец изрек, подводя итог долгим препирательствам начальник расчета. Теперь изреченный афоризм им предстояло проверить на практике.

– Кто в нормальных училищах учился, уже давно на дембеле, – неожиданно для всех включился в дискуссию второй оператор. – Это так, недоноски без налета и практики, солдаты демократии, блин. Взлетать научили, а про посадку объяснить забыли. На фиг мол, обратно с такими навыками один хрен не вернутся.

– Ну да, ну да, – хмыкнул водитель. – Выше нас только звезды, круче нас только яйца. Кто в советской армии не служил, тот вообще ни на что не годен. Вот сейчас всыплют они нам по самое не балуйся, тогда и поглядим, что запоешь…

– Не всыплют, – привычно оскалился первый оператор. – В автономе, без обмена с КПшкой и СОЦкой, они нас даже не засекут, вот увидишь! Пока мы им не врежем, эти налетчики и не почешутся. Хочешь, забьемся на коньяк?

– Ну а я что говорил? – довольно ухмыльнулся, хлопнув его по плечу начальник расчета. – Сам признался, что одним работать лучше?

Первый оператор уже открыл было рот, чтобы что-то ответить, как перебивая его из рации прорезался наконец Инжир.

– Гетман, Гетман, я – Инжир, слышишь меня? Прием.

– Да слышу, слышу, – пробурчал начальник расчета, скорчив остальным уморительную рожу и заявив: – Ни фига себе, братва, наушники говорят!

Второй оператор на заезжанную шутку откликнулся нервным смешком, остальные едва улыбнулись.

– Гетман, птицы идут с двенадцати часов, как понял? С двенадцати часов, с полуночи.

– Во дебил! – восхитился вслух первый оператор. – Это он что, нам вместо азимута?!

Начальник расчета нетерпеливым жестом заставил его замолчать.

– Понял тебя, Инжир, понял. Сообщи дальность до птиц, дальность. Прием.

– Дальность от меня сорок километров, сорок километров, как понял? Прием.

– Понял тебя, понял, конец связи, прием.

– Конец связи, – подтвердил довольный тем, что справился с порученным трудным делом Инжир.

– За неимением гербовой будем писать на простой, – вздохнул начальник расчета, разводя руками, насколько позволяла теснота боевого отделения. – Сорок километров от него, это чуть больше семидесяти от нас. Значит времени на раскачку у нас, пацаны, не осталось. Скоро эти орлятки будут здесь. Все, встаем в «Обзор» и пасем все что движется с севера.

– Давно в «обзоре», командир, муть на индикаторах видишь? Хрен тут разберешь без нормальных ЦУ… – недовольно проворчал первый оператор, тем не менее чутко склоняясь над мерцающим зеленью индикатором угловых координат и всматриваясь в мельтешение испятнавших его ярких точек.

Начальник расчета в ответ лишь вздохнул. Конечно гражданские специалисты срочно мобилизованные Михой Саакашвили и сидящие сейчас за пультами управления большим авиационным радаром в Гори не шли ни в какое сравнение с нормальными армейскими операторами, а ценность их целеуказаний была весьма относительной. Но в любом случае главную свою задачу они выполнили – предупредили о приближении самолетов, а это уже не мало. Теперь СОУ и сама в состоянии обнаружить и уничтожить цель, а возможно и несколько целей, если раньше интернациональный экипаж не словит кошмар любого зенитчика – противорадиолокационную ракету, в просторечии пээрэрку. А ведь у идущих в сопровождении большой птицы штурмовиков наверняка найдутся таковые в запасе и пустить их в ход они не преминут едва только засекут скользнувший по ним луч бортовой РЛСки. Украдкой, чтобы не заметили остальные, начальник расчета мелко перекрестился. «Помоги Господи рабам своим, позволь пережить эту заваруху, укрепи руку и волю…»

– Гетман, Гетман, это Инжир, ответь, Гетман… – голос грузинского связиста дрожит и захлебывается от волнения, он глотает окончания слов и коверкает их чудовищным акцентом.

Отвечать не хочется, наверняка грызун опять выдаст какую-нибудь глупость, и она собьет то своеобразное боевое настроение, единение экипажа и бездушного покорного металла, что уже воцарилось в машине. Но связист не унимается и начальник расчета все же с неохотой отжимает тангенту.

– Я – Гетман, слышу тебя.

– Гетман, средние птицы уходят на запад, слышишь меня? Средние птицы уходят, большая идет без прикрытия, тем же курсом. Как понял?

– Понял тебя, понял, – теперь от возбуждения рвется уже голос начальника расчета, новость и вправду оказалась важной. – Готов к встрече большой птицы.

Первый оператор зло улыбается одной половиной рта, щерит в оскале крепкие, пожелтевшие от никотина зубы, его рука нежно ласкает кнюпель, взгляд не отрывается от индикатора, пронзая светящееся марево, стараясь отделить реальную цель от помех.

– Вот он! – тихий и сосредоточенный голос первого оператора каким-то чудом перекрывает рев работающей турбины, бьет по натянутым до предела нервам, заставляет невольно вздрогнуть, сжавшись всем телом.

Выверенное движение руки и крошечная отметка на индикаторе попадает в плен двух ярких тире. Есть захват.

– Есть захват. Есть сопровождение, – все так же тихо и монотонно бубнит первый оператор.

Турбина ревет забивая уши привычным звоном и гулом, но то, что говорит сейчас первый все равно слышат все. Может быть даже не слышат, а воспринимают неким телепатическим образом, через протянувшуюся между вступившими в резонанс разумами невидимую нить внечувственного восприятия.

На индикаторе секторного обзора загорается захваченная точка и начальник расчета впивается в нее глазами. Справа вверху прыгают красные цифры дальности.

– Дальность пятьдесят три.

– Не подтверждаю. Цели нет, – бросает через плечо второй оператор, припавший к телевизионному оптическому визиру.

В принципе на этой дальности в ТОВ уже можно отлично разглядеть самолет, но сейчас в предутренних сумерках на оптику надежды мало. Хотя второй номер профессионал и умеет как никто другой различить хищную черную точку скользящую в поднебесье к прикрываемым рубежам. Взгляд начальника расчета привычно скользит по мигающей мешанине непонятных для непосвященного контрольных ламп, транспарантов и индикаторов, скользит ни на чем не задерживаясь и даже не пуская полученную информацию в сознание, на уровне вбитых в подкорку безусловных рефлексов отмечая нормальную картину функционирования всех приборов и систем.