Глава вторая
Ловушка для мистера Икс

1

11 июня 1998 года, четверг

В отличие от большинства политических партий и объединений политдвижение «Общее дело» не нуждалось в материальных средствах. Деньги поступали в основном благодаря засекреченному питерскому производству, и поступали в достаточном количестве. Проблема была в другом – как эти деньги легализовать? Применявшиеся до сего дня схемы теряли свою эффективность, более того, сама их безопасность ставилась под сомнение, и все из-за бесконечных ревизий и прокурорских расследований, инспирируемых Козинцом. В итоге Левин разработал оригинальный план отмывания денег политдвижения. Но для этого требовалось участие стороннего банка, прежде не имевшего контактов с финансовыми институтами «Общего дела» и не привлекавшего в этой связи ищеек Козинца. Такой банк в конце концов был найден.

По основным показателям он относился к разряду средних, каких в то время в России были сотни. Да что в России – в финансовой империи «Общего дела» таких банков имелось два десятка. Банк был устойчивый, с хорошими оборотами, причем прибыль свою он получал не за счет операций с ГКО и других спекуляций, а благодаря тому, что обслуживал счета Таможенного комитета и ряд крупных сделок Росвооружения.

Председатель правления Вячеслав Федорович Панкин нагрянул к Чудовскому в четверг. Время было обеденное, он предложил гостю чаю, и сразу же две девицы в очень коротких юбках вкатили сервировочный столик с целой горой бутербродов, охлажденными соками и прочей чепухой. Панкин с энтузиазмом занялся бутербродами, а хозяин кабинета придвинул к себе привезенные банкиром бумаги.

Список анонимных меценатов – это к Левину, какие-то ризографы… Стоило ли из-за этого приезжать? Что это – демонстрация уважения? Разумеется, нет. Изумительно! Что же тогда за проблемы у нашего богатенького Буратино?

– Так что же у вас случилось? – проницательно спросил Чудовский.

– Случилось, – подтвердил Панкин, отодвигая тарелку. – Я, когда нервничаю, просто безудержно ем, – извиняющимся тоном добавил он.

Оказалось, что в пятницу к банкиру приходили двое, назвались «рыбинскими», Марат и Алексей. И, представьте, привел их старинный приятель, друг семьи, никому сейчас нельзя верить.

– Так вот, – продолжал Панкин, – я объяснил им на понятном им языке, что у нас есть «крыша», банк работает с милицией. Они говорят, продолжайте работать.

– И что же?

– Извините, – сказал банкир, с видимым усилием отказываясь от последнего бутерброда и стряхивая крошки с пиджака. – Да… так речь, говорят, не идет о службе безопасности. Мы, говорят, хотим предложить вам выгодные финансовые операции, здесь и за рубежом. Понимаете? Для банка это самоубийство! Не в деньгах счастье, откупиться от них еще бы можно. Но не работать же с ними! Если станет известно, что банк под «рыбинскими», нам просто не выжить, с нами не станут иметь дела. Не вам это объяснять, Алексей Алексеевич!

– Вы сказали, что подумаете?

– Естественно, сказал, что должен посоветоваться, что единолично никаких решений не принимаю и так далее. Тогда второй, который все помалкивал, хорошо одетый головорез, стал мне угрожать. Знает, где я живу, дочь, школа, сам, мол, гуляю с собакой, в общем, ничего оригинального.

– И вы испугались?

– Не сразу. Я твердо их выпроводил. Они оставили визитку, посоветовали навести справки, в Москве, мол, их знают. Вы, кстати, знаете?

– Слышал кое-что, – равнодушно сказал Чудовский.

– Мне доложили, что это дерзкие, очень опасные люди, для которых нет никаких авторитетов, – Панкин посмотрел прямо в глаза Алексею Алексеевичу и вздохнул. – Жалко банк, да и себя, знаете, тоже. Как показывает опыт, пока чужой, слава Богу, телохранители разве что погибают заодно, вы понимаете. Одним словом, вот пришел к вам… – он сделал паузу. – Просто прошу совета…

– Кто знает, что вы обратились ко мне, за советом? – ласково спросил Алексей Алексеевич. – В банке? Ваш водитель?

– Никто! – Панкин поправил очки. – То есть знают, что я приехал к вам в офис. Но я езжу по разным адресам, жизнь продолжается. Подлинную причину визита к вам не знает никто. Я и письмецо привез, копия в банке, все, как положено, вот вы читали, о закупке ризографов.

– Очень разумная предосторожность, – похвалил Чудовский. – Мой вам совет: просто потяните с ответом этим ребяткам, а там, глядишь, все и образуется.

Панкин напряженно улыбался. Ему бы хотелось услышать что-нибудь, пусть неопределенное, но более обнадеживающее, например, мы, мол, друзей в беде не бросаем. Но приходилось довольствоваться сказанным. На прощание хозяин кабинета похлопал банкира по плечу и ободряюще улыбнулся.

Алексей Алексеевич Чудовский, включая этот банк в сферу жизненных интересов «Общего дела», разумеется, собрал о нем достаточно полную информацию. Среди прочего стало известно, что банком заинтересовались «рыбинские» – набирающая силу, дерзкая преступная группировка. Чудовский спокойно наблюдал за развитием событий. Он ждал визита Панкина и был готов к нему. Независимо от этой выходки «рыбинских», так напугавшей уважаемого человека, вопрос с ними был решен. Просто в свете последних угроз решение следовало ускорить.

Тузкову он пока ничего докладывать не станет. И дело не в излишней самостоятельности, которая всегда раздражает начальство. Как раз сегодня утром у Алексея Алексеича возник вдруг с ним очень тяжелый разговор, и не хотелось теперь провоцировать его на неприятное для обоих продолжение.

2

11 июня 1998 года, четверг

Разногласия между Чудовским и Тузковым случались и прежде, но такого, как утром в четверг, после банальной, плановой встречи с рабочими авиазавода, такого раньше не бывало.

Валентин Петрович обожал публичные выступления, особенно с участием телевидения. Он увлекся, не настолько, конечно, чтобы потерять контакт с аудиторией; чувство аудитории – это был его особенный дар. Тузков много шутил, опьянел от толпы, аплодисментов, словом, чувствовал себя как оперный певец, которого без конца вызывали на бис. Ему хотелось, чтобы радость успеха разделяли с ним все, особенно в ближайшем окружении, разве это не естественно? Но реакцию Алексея Алексеевича скорее можно было назвать сдержанной. И когда они оказались вдвоем на заднем сидении «Мерседеса», Тузков спросил напрямик:

– Вам что, не понравилось?

– Не все понравилось, – признался Чудовский.

– А мне показалось, что аудитория была на уровне, я, знаете ли, испытал подъем!

– Не спорю, Валентин Петрович, вы прекрасный оратор, – Чудовский заколебался, но затем упустил момент, когда еще можно было не сказать лишнего. – Однако, находясь на подъеме, вы иногда, скажем так, теряете канву, как бы улетаете в своих импровизациях, я, поверьте, никогда не позволил бы себе таких замечаний, если бы… – он еще что-то мямлил в необычной для себя путанной и многословной манере, но Тузков почти не слушал…

Вот оно, неприязненно думал Валентин Петрович, словно бы неожиданно протрезвев. Товарищеская критика. Интересно, кому такое понравится? И знает ведь, собака, как его шеф дорожит своим душевным подъемом, обычно всегда возникающем у него после контакта с людьми. Нашел время для критики. Ему уже кажется, что Валентин Петрович у него в руках.

– Да помилуйте, ну что я там такого напутал? – обезоруживающе улыбнулся Тузков.

– Перечислять?

– Сделайте услугу.

– Ну, например, – вроде как бы поддавшись на дружелюбный тон Тузкова, понесся Чудовский, – вы процитировали Марка Твена.

– Да, и что же?

– Никогда ничего подобного Марк Твен не писал и не произносил!

– Не стану возражать, но ведь это мелочи.

– Обязательно отыщется дотошный журналист или пенсионер.

И это ведь не все. Чудовский методично стал перечислять все огрехи Валентина Петровича, устроил форменный разбор полетов, все какие-то скучные незначительные «преступления». Заметил вскользь, что место клоуна в Госдуме уже занято, о чем, впрочем, тоже можно было поспорить. Наконец, договорился до того, что образ Валентина Петровича – результат коллективного труда всей Команды, и его, мол, настораживает поспешность, с которой Валентин Петрович эволюционирует.

Почтительное отчитывание затягивалось. И как это его занесло? Конечно, роль Чудовского в «Общем деле», как говорится, не убавишь. Но ведь и Валентин Петрович не марионетка.

– Выходит, я плохо вписываюсь в придуманный вашей братией схематозоид? – саркастически улыбнулся Тузков. – Может такое быть, что вам и галстук мой не нравится?

Этот галстук, творение покойного Версачи, привезла Валентину Петровичу в подарок племянница из Лондона.

– И галстук мог бы быть скромнее, – ничуть не смутившись, ответил Чудовский. – И имидж ваш, включая галстуки, придуман нами всеми сообща, и сами вы всегда говорили не о братии, а о Команде, к которой, я знаю, причисляли и себя. Так давайте-ка, Валентин Петрович, думать о результате, об интересах «Общего дела».

Это его-то имидж – результат коллективного труда! Можно смеяться? Да Тузков, если угодно, мог бы преподавать тренинг публичного поведения. Хороший костюм, галстук в тон, это само собой, но он мог бы научить, как в нужный момент засунуть руку в карман брюк или расстегнуть пиджак для демонстрации открытости. А рассказать кому-то, как настойчиво Валентин Петрович отрабатывал эту свою естественную улыбку, одно из мощнейших средств коммуникации, или популярный жест открытой расправленной ладонью, выражающий искренность… Конечно же, он прислушивался к советам, но в основном все сам, он талантливый самоучка, вот в чем дело. Да и многому ли по части имиджа может научить Команда? Тот же Чудовский? Улыбаться он, правда, умеет, осанку контролирует, но зато в разговоре, сидя за столом, постоянно вертит не имеющие отношения к делу карандашики и прочие предметы. А другой «учитель», Левин – тот вообще ногти грызет!

Он им кто, с раздражением думал Валентин Петрович, расставшись с Чудовским после неприятного этого разговора, неужели же он похож на лошадь, которую ведут под уздцы, а несчастная кляча, думает, что сама выбирает дорогу? И все бы хорошо, покуда лошадь не сделает что-нибудь такое, чего от нее не ждут, тогда ее сразу же ставят на место. Нет, Тузков вам не лошадь.

Он примет меры, и незамедлительно.

Все молодые сотрудницы «Общего дела» носили очень короткие юбки, существовала среди них как бы такая симпатичная мода. Ирочка, секретарь Валентина Петровича, на несколько сантиметров опережала самых отважных модниц, и, вероятно, в этом была своя логика. Привычно полюбовавшись Ирочкиными ногами, Туз-ков распорядился срочно вызвать к нему Левина.

В кабинете Валентина Петровича всюду на стенах весьма приличные картины: Машков, Борис Васильев. Разумеется, подлинники. (Это первая жена приобщила его к искусству, но, если честно, у него от природы очень даже хороший вкус). И только на одной стене смонтированы его, Тузкова, предвыборные плакаты. Сделано было временно, но затем так уж и осталось.

Прохаживаясь по кабинету в ожидании Левина, Валентин Петрович то и дело задерживал взгляд на плакате, где он был снят в уверенной спокойной позе на фоне милого пейзажика с церковью.

Он не случайно выбрал Левина для этого щекотливого дела. Во-первых, лично предан, это безусловно. Во-вторых, зануда. На вопрос, как дела, не рассказывает подробностей, как положено зануде, но в остальном зануда. Другими словами, дотошный, для дела это бывает неплохо. Искренне интересуется людьми, готов всегда помочь, много друзей и легко заводит новых друзей. Идеальный шпион.

Тузков пригласил Левина расположиться за столом для совещаний и сам сел напротив.

– Ну, что, Леонид Ильич, – улыбнулся Тузков, – как дела?

– Скромно, – ответил Левин.

– Знаю, как вы загружены, – сказал Валентин Петрович, – и, все-таки, хочу доверить вам еще одно дельце, очень деликатное. На вас вся надежда!

– Так, слушаю.