2

В ванне клубился густой пар. Матвей отдернул шторку, зазвенев колечками, и ступил на жесткий резиновый коврик. От горячего душа тело румянилось. Из-за дверей доносился галдеж телевизора. Мама выпила традиционный бокал вина и дремала под какое-то вечернее шоу.

В запотевшем зеркале мелькал размытый дымчатый силуэт. Матвей вытерся полотенцем и придирчиво обнюхал себя. Чертыхнулся. Запах въелся в кожу: прогорклый запашок ветхости и сырости, сгнившей материи. Он пропитался этой вонью, кукуя в затхлом шкафу Аньки. Сидел там, глотая пыль, пока она читала идиотское заклинание.

Идея разыграть Аню принадлежала Кате. Нет, и Кате, и Матвею нравилась симпатичная семиклассница. Но субординация есть субординация. Деды обязаны приструнивать духов, как в армии. Ляпнула Анютка, что ничего на свете не боится, – получай и не зазнавайся. Стоило больших усилий сохранять серьезные мины, не лопнуть от смеха при виде выпученных глазищ мелкой. Потом даже стыдно было, что девчонку едва ли не до инфаркта довели, но таковы правила истинной дружбы. Цитата: «Друзья должны держать ухо востро». Конец цитаты.

Ухмыляясь, Матвей выудил с полки мамин дезодорант и щедро опрыскал себя. Чихнул, обнюхал плечи. Вроде бы получше.

По зеркалу прыгала темно-зеленая точка: муха. И чего ей не спится ранней весной? Матвей приблизил руку к прыткому насекомому, хлопнул резко. Ладонь не почувствовала ничего, кроме влажной поверхности амальгамы. Матвей убрал руку и нахмурился. Муха сидела внутри пятипалого отпечатка, изумрудная, толстая, с прожилками на трепещущих крылышках.

– Ну я тебя! – Матвей хлопнул снова, не дал злодейке упорхнуть. – Допрыгалась, зараза?

Он приподнял ладонь.

Муха безмятежно сидела на своем месте.

Матвей вспомнил ни с того ни с сего: летом умерла бабушка и зеркала в доме завесили вуалями. Мама запретила снимать ткань, говорила, что в течение девяти дней после смерти душа человека витает на земле, а зеркала становятся вратами в потусторонний мир. Заглянешь случайно и увидишь покойника. Матвей смеялся над суевериями. Двадцать первый век, айфон, «Тесла» и Илон Маск, а тут средневековая ересь. Мама была непреклонной. И ладно бы зеркала – она каждую отражающую поверхность задрапировала, даже монитор компьютера. Оставила Матвея без «Доты» на девять долгих дней. Приходилось играть украдкой и украдкой отгибать ткань, чтобы выдавить прыщик или сбрить с подбородка пушок.

– Эй, – неуверенно пробормотал Матвей.

Муха взлетела, но не вперед, к Матвею, а назад – внутрь зеркального пространства. Точно существовало только отражение насекомого, но не оно само.

Матвей оглянулся, выискивая в ванной странную муху.

– Чушь, – буркнул он. – Спряталась.

Прошуршал шторкой, поморгал.

Это из-за пара. И из-за маминых, а потом и Катиных баек.

Не бывает никаких врат. Как не бывает Пиковых Дам, Кровавых Мэри и Кэндименов. Сказки для доверчивой детворы. Для Аньки.

Матвей показал отражению средний палец. Завернулся в полотенце и вышел из ванной.

За притворенными межкомнатными дверями транслировали телевикторину.

– Именно это вещество монах-францисканец Джон Пекам наносил на стеклянные зеркала.

– Серебро, – мама вслух отвечала на вопросы.

– Верно, – сказал ведущий. – Это олово. Самое дорогое зеркало, хранящееся сейчас в Лувре, принадлежало…

– Людовику Четырнадцатому, – сказала мама.

– Марии Медичи, конечно, – сказал ведущий. – Муранские зеркала…

Матвей скользнул в спальню и прикрыл дверь, заглушая звуки телевизора. Скинул полотенце, достал из гардероба банный халат. Сел за компьютер. Зажужжали гитары, «Гансы» запели «Ноябрьский дождь». Он кликнул на ярлычок браузера.

Свежее сообщение от Чижика.

«Анька откладывает кирпичи». Прошел по ссылке, улыбнулся.

Бледное Анино лицо расплывается в старинном потрескавшемся зеркале. Позади борются со смехом Катя и Чижик.

«Пиковая Дама, приди».

«Надо же, поверить в такую чепуху»…

«Громче!» – командует Катя на видео.

У ролика уже десять просмотров.

«Пиковая Дама, приди».

Матвей повозил мышкой. Периферийным зрением уловил движение в воздухе. Мечущуюся точку справа. Муха прошмыгнула следом в комнату и летала у распахнутого шкафа-купе.

Матвей нашарил глянцевый журнал, скрутил трубочкой и привстал.

– Цыпа-цыпа-цыпа…

Гитарное соло Слэша оборвалось, будто с патефонной пластинки соскочила игла. Из колонок скрипело, дул ветер. Муха спикировала в гардероб.

«Пиковая Дама, приди», – в третий раз сказала Аня.

Пискнув роликами, дверца шкафа проехалась по направляющей, захлопнулась – и в ростовом зеркале отразилась спальня.

Матвей с журналом.

И женщина в черном.

3

Аня щелкнула рукояткой – газовая горелка расцвела лепестками огня. Сине-красный мотылек затрепетал под брюхом чайника. Аня бросила в чашку пакетик, отвернулась к окну. Мартовское небо было нахохленным и угрюмым. Солнце спряталось за пепельными облаками. Каркасы недостроек оккупировали вороны. Из цементных бассейнов торчали штыри арматуры, танцевали растяжки на ветру. Редкие прохожие брели к жилым домам, розовым и опрятным среди грубых серых заготовок. Рекламный щит обещал к осени гипермаркет и развлекательный центр с 3D-кинотеатром, но пока весенние дожди омывали неряшливые остовы, взрыхляли грязь вокруг новенькой детской площадки. С высоты пятого этажа Аня видела собачников на пустыре, даму в красном пуховике, толкающую коляску. Видела траурные полчища ворон над крышами.

Трель звонка оторвала от созерцания пейзажа. Мама! С конфетами и, возможно, книгами. Недавно Аня добила «Гарри Поттера» и требовала новых приключений.

Но в подъездных сумерках стояла не мама. Матвей. Запыхавшийся, будто не воспользовался лифтом, а бежал по лестнице с четырнадцатого этажа. Растрепанный, что необычно. Внимание Матвея к собственным волосам было неисчерпаемым источником чижиковских подколов.

– Привет, – улыбнулась Аня.

Потом вспомнила, что вообще-то обиделась на ребят за розыгрыш, и улыбку убрала.

– Можно войти?

Аня пожала плечами. Попятилась, пропуская Матвея. Парень скинул обувь, повертел головой. Взгляд задержался на темном пятне справа: гостиной, заставленной антиквариатом. Там отражало сплошной мрак зеркало, усыпанное мушками и расчерченное трещинами.

– Давай поговорим. – Матвей сам направился в спальню Ани. Без приглашения сел на заправленную кровать. Он явно нервничал. Аня оседлала офисное кресло. Ей вдруг стало не по себе, неуютно стало в компании с приятелем. И чего он так косится на трюмо?

Аня тоже покосилась. Зеркало – нормальное, не двухсотлетнее – оклеивали стикеры и коллаж из фотографий. Папа обнимал маму в луна-парке. Шестилетняя Аня съезжала с горки. За ворохом фантиков отзеркаливалась комната, хозяйка и ее гость.

Матвей кашлянул. Потупился на свои ступни в полосатых носках.

– Я ее видел.

– Катю?

– Женщину в черном.

Аня онемела. Над головой визитера нимбом светились гирлянды, так и не убранные после новогодних праздников. Если он притворялся – что значит «если»?! – то притворялся мастерски.

– Перестань, – насупилась Аня. – Надоело. Это и неделю назад несмешно было.

– Ань. – Матвей почесал подбородок. Его пальцы дрожали. – Я не шучу. Я слышал, как она копошится, скрежещет. Видел ее в зеркале. Как тебя вижу.

– Ну конечно. – Аня посмотрела в темный коридор. Оттуда будто холодом веяло. Не открылась ли форточка на кухне?

– Кати дома нет, – заторможенно говорил Матвей. – И Чижика. Я только тебе могу рассказать.

– Матюш, – раздосадовалась Аня, – мне не пять лет. Думаешь, я не понимаю…

Матвей прервал ее жестом.

– Помнишь, Катя про ножницы рассказывала?

– Помню. А еще помню, как Чижик нас снимал и видосик на канал загрузил. Как ты скакал, и…

– Мы же не знали. – Голос звучал изломанно, сипло. Ему бы в кинематографический университет поступить, или где там учат будущих актеров?

– У нее лицо как маска, – сдавленно продолжал Матвей, глядя в никуда. – Я спросил, что ей надо, а она пальцем на меня показала. Ногтем зеркало поскребла изнутри.

– Поклянись, – потребовала Аня, чувствуя, как по-детски это прозвучало. Будто семнадцатилетнему парню трудно обмануть малолетку.

– Клянусь.

– Мамой клянись.

– Мамой. Здоровьем. Чем угодно.

– Приснилось тебе, Матюш.

– Да?

Матвей медленно повернулся, демонстрируя затылок. Там не хватало пучка волос. Светло-серая прогалина в золотистом руне кудрей. Будто кто-то выдрал клок… или выстриг портняжными ножницами.

Чик-чик.

– Катя сказала, она волосы стрижет.

Где-то далеко засвистело. Свист нарастал, но Аня пялилась на лысый скальп, окаймленный кудрями. Очнулась, когда чайник уже сигналил вовсю.

– Подожди. – Она посеменила прочь из комнаты, а Матвей так и остался сидеть вполоборота, показывая затылок опустевшему креслу.

4

Трюмо прожигало основание шеи ощущением чужого присутствия. Будто за спиной находился дверной проем и в нем кто-то стоял. Матвей считал удары сердца. Слушал квартиру: как ветер скрипит карнизом, как чайник свистит, а потом затихает, как Аня гремит посудой и спрашивает, будет ли он чай.

Сквозняк обдувал затылок, словно ледяные губы касались того места, где прошлись хищные ножницы. Целовали, заигрывали.

Пусть бы это был розыгрыш. Чижик сговорился с Катькой. И как-то… каким-то образом…

Зеркало отражает свет. Физика, мать его. Оно плоское – в нем никто не живет. Нонсенс. Никто не стоит. Никто не шепчет.

Матвей повернулся, хрустнув позвоночником. Посмотрел на трюмо.

5

– Оглох? – крикнула Аня, снимая чайник с плиты. Струйка кипятка ударила о дно чашки, повалил пар. Начищенный выпуклый бок из нержавеющей стали отражал кухню и часть коридора. Фигура появилась в дверях. – Ой, ты здесь, – встрепенулась Аня. – Говорю, чаю со мной выпьешь?

Ответа не последовало. Кипяток темнел в чашке, а в чайнике темнел деформированный силуэт. Вороньи массы мигрировали мимо окна. Стремительно вечерело, и квартира наполнялась тенями.

Аня оглянулась, но не увидела Матвея в дверях.

«Точно, розыгрыш. Даже прическу свою великолепную испортил, не пожалел. Все, чтобы меня убедить. Чтобы Чижик новое видео на „Ютуб“ залил».

Она вышла из кухни, грея ладони чашкой. Прикидывала, стоит ли дружить с ребятами, которые выдумывают такие вещи. Было грустно и обидно. И немного страшно. Потому что в глубине души она поверила каждому слову гостя. Потому что ее развели неделю назад, но, кроме спрятавшегося в шкафу Матвея, было еще что-то. За мебелью. На антресолях. В черном устье зеркала. Особенно там – между дубовых колонн.

– Матюш, ты…

Аня осеклась.

Матвей распластался на полу. Его тело подергивалось спазмами, выгибался хребет. Растопыренные пальцы с белыми-белыми ногтями царапали ворсистый ковер. Он смотрел в потолок остекленевшими глазами, челюсти двигались как жернова. Из уголка губ нитью сбегала слюна.

Аня выронила чашку – и та раскололась вдребезги. Кипяток окропил домашние тапочки, но Аня не заметила.

Матвей перевел на нее обезумевший взгляд. Белки налились кровью, а голубые радужки превратились в тончайшую прожилку вокруг расширившегося до предела зрачка. Матвей замычал. Его лицо неуловимо изменилось.

Аня видела в Сети гифку, взятую из какого-то старого американского ужастика: мужчина превращается в волка. Вытягивается челюсть, мутирует нос. Оборотней не существовало в реальности (как и Пиковых Дам), но Аня вспомнила эту сцену.

За долю секунды лицо Матвея побелело, заострились черты, в глазницах набухли тени. Он превращался. Не в волка, нет.

На полу Аниной спальни живой Матвей превращался в мертвого Матвея.

6

Никто бы не поверил, но то, что Марина позвонит, Антон почувствовал за пять минут до вибрации мобильника. Даже проговорил мысленно: «Ну чего тебе?»

Он не был ни телепатом, ни ясновидящим. Марина считала, что и в материальном мире он – дуб-дерево. Но порой духовная связь с женой простреливала мозг, зажигала в подкорке яркую лампочку. Много лет Антон считал, что это знак особого родства. Пишут же про близнецов, чувствующих друг друга на расстоянии… Мол, даже простудой болеют одновременно. В разных частях света находясь.

Так, прождав полтора часа на нулевом свидании, продрогнув до костей, выбросив розы в мусорную урну, Антон был уверен: эта миленькая студентка перезвонит вечером, извинится и предложит встретиться завтра. Так двенадцать лет назад он точно знал, что у Марины отошли воды, а телефон разрядился, и она не может дозвониться ему.

В мастерской пахло битумной мастикой. Владимир Семенович Высоцкий хрипел про привередливых коней. Глебыч, механик и по совместительству совладелец сервиса, орудовал болгаркой. Антон устроился под днищем седана, счищал краску и ржавчину, обезжиривал участок и обрабатывал антикором.

В кармане ожил мобильник.

Антон хмыкнул: я же говорил! Оттолкнулся, выезжая из-под машины на слесарском лежаке.

В адресной книге Марина была переименована из Малышки в Бывшую. От теплого и нежного прозвища к холодной констатации факта.

– Алло?

– Привет, Антон.

– Здравствуй. – Он вытер тряпкой чумазую щеку.

– Не мешаю?

– Мешаешь, – не стал околесничать он. Перехватил взгляд Глебыча, губами проартикулировал: «Жена». – Заказов до черта. Зашиваемся просто.

– Ты можешь приехать?

– Я же сказал…

– Да, слышала. Но это важно.

«Важнее альковных и секретеров?» – про себя съязвил Антон, но произносить вслух колкость не стал. Они ни шатко ни валко налаживали контакт – ради Ани, естественно. Учились беседовать без криков и взаимных оскорблений. Сарказм сейчас не уместен.

– Что стряслось? – спросил он, вставая.

– С Анькой неладно.

Сердце заколотилось учащенно под комбинезоном.

– Что с ней?

– Приезжай.

– Марина, твою… – Он скрипнул зубами. Взял себя в руки. – Что с моей дочерью?

– Нормально все. Но ты должен приехать, – она выдержала паузу и добавила: – Пожалуйста.

– Ладно. Ладно, черт.

Высоцкий пел про кривые зеркала, отражающие волчий оскал. Глебыч выключил пилу.

– Мужик. – Антон потоптался. – Надо отлучиться.

– Сдурел? А работать кто будет?

– Я все сделаю. Дочь… заболела, не знаю…

– Ага. То дочь, то запой. Тоха, у меня ведь тоже дети, шестеро, и все кушать хотят.

У холостого Глебыча не было детей, и напускная суровость не вводила Антона в заблуждение.

– Я на часок. Туда и обратно. «Вольву» возьму.

– Не убивай меня, Тох. В налоговую завтра сдаваться.

Антон снял с крючка ключи.

– Щас приеду, брат. Седан вылечу и налогами займусь. Лады?

– Да какие же лады? – Глебыч кричал в спину уходящего Антона, перекрикивал Высоцкого. – Разоримся, к чертовой матери!

* * *

В пасмурном небе патрулировали грачи. Черными крестами сопровождали несущийся автомобиль. Антон раздраженно отстукивал пальцами по рулевому колесу.