Цитаты из книги «Детство. В людях. Мои университеты»

Мне очень нравился бабушкин бог, такой близкий ей, и я часто просил ее: – Расскажи про бога!Она говорила о нем особенно: очень тихо, странно растягивая слова, прикрыв глаза и непременно сидя; приподнимется, сядет, накинет на простоволосую голову платок и заведет надолго, пока не заснешь: – Сидит господь на холме, среди луга райского, на престоле синя камня яхонта, под серебряными липами, а те липы цветут весь год кругом; нет в раю ни зимы, ни осени, и цветы николи не вянут, так и цветут неустанно, в радость угодникам божьим. А около господа ангелы летают во множестве, – как снег идет али пчелы роятся, – али бы белые голуби летают с неба на землю да опять на небо и обо всем богу сказывают про нас, про людей. Тут и твой, и мой, и дедушкин – каждому ангел дан, господь ко всем равен. Вот твой ангел господу приносит: «Лексей дедушке язык высунул!» А

Долгие молитвы всегда завершают дни огорчений, ссор и драк; слушать их очень интересно; бабушка подробно рассказывает богу обо всем, что случилось в доме; грузно, большим холмом стоит на коленях и сначала шепчет невнятно, быстро, а потом густо ворчит:

– Наплевать! – сказал он в ответ на мои благодарности. – Игра – это игра, забава, значит, а ты словно в драку лезешь. Горячиться и в драке не надо – бей с расчетом! Чего там горячиться? Ты – молодой, должен держать себя крепко. Раз – не удалось, пять – не удалось, семь – плюнь! Отойди. Простынешь – опять валяй! Это – игра!

– Может, за то бил, что была она лучше его, а ему завидно. Каширины, брат, хорошего не любят, они ему завидуют, а принять не могут, истребляют! Ты вот спроси-ка бабушку, как они отца твоего со света сживали. Она все скажет – она неправду не любит, не понимает. Она вроде святой, хоть и вино пьет, табак нюхает. Блаженная как бы. Ты держись за нее крепко…

– Дядя твой жену насмерть забил, замучил, а теперь его совесть дергает, – понял? Тебе все надо понимать, гляди, а то пропадешь! С Григорием – просто, как с бабушкой, но жутко, и кажется, что он из-под очков видит все насквозь.– Как забил? – говорит он, не торопясь. – А так: ляжет спать с ней, накроет ее одеялом с головою и тискает, бьет. Зачем? А он, поди, и сам не знает. И, не обращая внимания на Ивана, который, возвратясь с охапкой дров, сидит на корточках перед огнем, грея руки, мастер продолжает внушительно:

да вот полюбил господь кровь мою, все брал да и брал ребятишек моих в ангелы. И жалко мне, а и радостно!

Бедность все, Олеша; такая бывает бедность, что и говорить нельзя! И считается, что незамужняя девица не смей родить, – стыдно-де! Дедушка хотел было Ванюшку-то в полицию нести, да я отговорила: возьмем, мол, себе; это бог нам послал в тех место, которые померли. Ведь у меня восемнадцать было рожено; кабы все жили – целая улица народу, восемнадцать-то домов! Я, гляди, на четырнадцатом году замуж отдана, а к пятнадцати уж и родила;

И если я спрашивал: «Что такое – яко же?» – она, пугливо оглянувшись, советовала: – Ты не спрашивай, это хуже! Просто говори за мною: «Отче наш»… Ну?Меня беспокоило: почему спрашивать хуже? Слово «яко же» принимало скрытый смысл, и я нарочно всячески искажал его:– «Яков же», «я в коже»…Но бледная, словно тающая тетка терпеливо поправляла голосом, который все прерывался у нее:– Нет, ты говори просто: «яко же»…Но и сама она и все ее слова были не просты. Это раздражало меня, мешая запомнить молитву.Однажды дед спросил:– Ну, Олешка, чего сегодня делал? Играл! Вижу по желваку на лбу. Это не велика мудрость желвак нажить! А «Отче наш» заучил?Тетка тихонько сказала:– У него память плохая.Дед усмехнулся, весело приподняв рыжие брови.– А коли так – высечь надо! И снова спросил меня:

Меня учила тихонькая, пугливая тетка Наталья, женщина с детским личиком и такими прозрачными глазами, что, мне казалось, сквозь них можно было видеть все сзади ее головы. Я любил смотреть в глаза ей подолгу, не отрываясь, не мигая; она щурилась, вертела головою и просила тихонько, почти шепотом: – Ну, говори, пожалуйста: «Отче наш, иже еси…»

– Что значит – духовный? – А – в котором зависти нет ни к чему, только любопытство…