Прикусываю язык, чтобы не сказать, что сам ничего не понял. Сейчас не время объяснять, что хирурги просто не разобрались, в чем было дело. Раз повода для операции нет, ее можно выписать. Тем более что ей уже лучше. Но миссис Шеридан не стоит этого знать. Прибегаю к лучшему другу врача – профессиональному жаргону. Слово «вирус» вообще-то переводится как «яд», но в устах медработника может означать «мы не знаем, что с вами такое, но это не опасно и пройдет само».
– Мы провели обследования и ничего серьезного не нашли, а это означает, что у вас вирусный гастроэнтерит. Ваш организм справился с инфекцией благодаря тому, что в больнице вы отдохнули, так что теперь вас можно выписать домой, – объясняю я.
Использую еще кое-какие медицинские термины, для подстраховки. Ежусь от стыда. Наверняка она видит меня насквозь. Но нет, проверенный прием сработал, пациентка веселеет.
– Правда, доктор? Большое вам спасибо.
Еще пару минут успокаиваю ее и даю кое-какие советы по питанию, почерпнутые из утреннего телешоу. Оставляю миссис Шеридан, совершенно счастливую, собирать вещи и отправляюсь разъяснять следующему пациенту, что мистер Баттеруорт сказал этим утром. Кажется, я начинаю понимать, что означает «начинающий врач»: да, я не знаю всех ответов, но умею употреблять непонятные слова, и у меня на шее стетоскоп.
Четверг, 11 сентября
Руби сегодня плакала. Мы встретились за отделением скорой помощи в перерыве между обходом и операциями. У нее в руках был список дел, занимавший обе стороны стандартного листа, а во второй половине дня она дежурила в приемном. Руби не знала за что хвататься, а пока мы с ней стояли за корпусом, сработал ее пейджер. Она перезвонила с мобильного, не в силах идти назад в отделение, чтобы воспользоваться стационарным телефоном. Вызывала лаборатория. Потерялись анализы крови. Мистер Грант, собираясь оперировать пациентку, позвонил: в лаборатории не было отметки о том, что анализы уже взяли, и он хотел знать, почему.
– Но я же их брала, – сказала Руби, и лицо ее исказилось от отчаяния, – оставила в рамке и сегодня утром отправила в лабораторию!
Она помолчала, слушая, что говорят в трубке.
– Боже, он меня убьет! Он страшно разозлится, если операцию придется начать позже.
Снова пауза.
– Хорошо, я возьму их еще раз и принесу в лабораторию сама.
Она посмотрела на свой список дел в одной руке, на недокуренную сигарету в другой и решительно ее затушила. А потом вдруг всхлипнула, нет, не залилась слезами, а тихонько расплакалась от усталости и бессилия. И тут ее пейджер снова запищал. А за ним мой. И оба мы, развернувшись, пошли обратно в больницу.
Суббота, 13 сентября
Сегодня ужинали с мамой. Говорить особо не о чем. Большую часть вечера она сетовала на то, как сильно я похудел. Словно я сделал это нарочно.
Воскресенье, 14 сентября
Весь день лежу в постели. Потрясающе. На улице тепло совсем по-летнему, ласковое солнышко заглядывает в окно, его лучи падают на кровать. Настоящее блаженство, которое вдруг прерывает механический голос из пейджера: «Срочно. Срочно. Вызов реанимационной бригады. Вызов реанимационной бригады».
Пока я нежусь на солнце, в больнице кто-то умирает.
Вторник, 16 сентября
Обход в уже привычном порядке: мистер Прайс сломя голову летит вперед, а мы семеним следом, как утята за матерью, изо всех сил стараясь не отставать. Получается плохо. Суприя, как и я, едва держится на ногах, хоть одета в элегантную двойку и вооружена ежедневником.
Сегодня после обхода Дэниел снизошел до проявления сочувствия, поинтересовавшись, все ли с ней в порядке.
– Все хорошо, – пробормотала она в ответ на его замечание о темных кругах под глазами.
– Честно, я просто… просто…
– Очень устала, – вмешался я, точно зная, как она себя чувствует, и сам чувствуя себя не лучше, если не хуже, с учетом того, что выгляжу так, будто меня купили на гаражной распродаже.
Среда, 17 сентября
Пытаясь добиться кое-каких обследований для своих пациентов, вступаю в переговоры с непреклонным рентгенологом – доктором Палаши, который на каждую просьбу отвечает вопросом. Ну почему все вокруг только тем и заняты, что осложняют мне жизнь, которая и так уже не сахар?
– Вернетесь, когда будете точно знать, что от меня хотите и на каких основаниях, – говорит доктор Палаши в ответ на мою попытку договориться о снимке желчного пузыря.
Максина бросает в мою сторону сочувственный взгляд.
– Пожалуйста, – делаю последнюю попытку.
Ноль реакции.
Четверг, 18 сентября
Медицина основана на наблюдениях: повторяющиеся ситуации изучаются, результаты экстраполируются, и таким образом делаются выводы. В результате врачи привыкают выносить суждения по внешности. Определенные люди болеют определенными болезнями. Кашель у проститутки, к примеру, может означать ВИЧ, у 83-летней старушки – пневмонию, а у эмигранта – туберкулез. Естественно, так недолго и ошибиться, о чем нам всем напомнили сегодня.
Прошлой ночью на дежурстве Суприя случайно укололась иглой, которой брала кровь у пациента. Он поступил в сопровождении своей девушки, с жалобами на боль в животе. Суприя записала его данные и занялась анализом крови. От усталости рука ее соскользнула, и игла воткнулась в палец. Она быстренько вышла и сразу подставила палец под воду. Сестры в отделении скорой помощи сказали, что для таких случаев существует специальный протокол: ей надо вернуться к пациенту, объяснить, что произошло и попросить провести анализ на ВИЧ, чтобы знать, не грозит ли ей заражение. Суприя не стала ударяться в панику: пациент выглядел вполне адекватным, обеспеченным, работал биржевым брокером, находился в постоянных отношениях и обратился в центральный окружной госпиталь. Не наркоман, не проститутка, не гей. О чем тут волноваться? Он ничего не имел против дополнительного анализа.
– Простите, обычная формальность. Ну, вы понимаете, – объяснила Суприя, и мужчина вдвоем с девушкой согласно закивали в ответ.
Лишь несколько часов спустя, когда девушка вышла в буфет выпить кофе, мужчина попросил позвать к нему Суприю.
– Видите ли, не хотелось бы вас пугать, но…
Суприю пробил холодный пот.
– Понимаете, – поколебался он, – вы тут задавали вопросы про наркотики и все такое…
Суприя побелела.
– Дело в том, что… я не мог этого сказать при своей девушке, но я спал с проститутками.
Суприя медленно кивнула.
– И не всегда пользовался презервативом. Собственно, я и сам беспокоился, что мог, ну понимаете… того… что-нибудь подцепить.
Суприя зажмурила глаза.
– Вы пытаетесь мне сказать, что могли заразиться ВИЧ? И заразить меня?
Мужчина кивнул.
Следующие десять минут Суприя прорыдала в туалете.
– Ни за что бы не подумала! Он же выглядит таким… совершенно нормальным! Получается, заразиться можно от кого угодно. Если бы он выглядел, ну… подозрительно, я вела бы себя осторожнее, когда брала кровь, – всхлипывала она, пересказывая нам эту историю на следующее утро в утешительных объятиях громадных лапищ Льюиса. Хвост у нее на затылке растрепался, и длинные пряди свисали на лицо. Страшно было видеть Суприю, помешанную на аккуратности, в таком плачевном состоянии. Это подчеркивало серьезность случившегося: угроза нависла не только над ее здоровьем и будущей личной жизнью, но и над карьерой.
Никогда бы не подумал, что Суприя, всегда такая сдержанная и строгая, может разрыдаться на людях. Действительно, внешность обманчива.
Пятница, 19 сентября
Дети словно фекалии: свои вроде и не пахнут, но от чужих испытываешь отвращение. Больные дети не исключение, а уж если долгое время и в замкнутом пространстве, то и от своих с души воротит.
– Просто сделайте с ним что-нибудь, и мы отсюда уберемся, – орет мужик, пока я пытаюсь взять кровь у его сына.
Ребенок при моем приближении с иглой начинает отчаянно верещать. Я смотрю на бритую голову и татуировки у мужика на плечах. Он хрустит суставами пальцев.
– Вы зачем его пугаете? – рычит папаша. – Что, нельзя по-другому?
Толстым коротким пальцем он тычет в иглу в моих заметно подрагивающих руках. Заверяю его, если бы существовал другой способ взять у мальчугана кровь, я непременно бы им воспользовался. В действительности руку ему я обезболил, так что он орет просто от страха.
Из всех пациентов, с которыми приходится сталкиваться, дети – худшие. Собственно, даже не дети. Родители. Все свои эмоции – тревогу, расстройство, страх – они выливают на ближайшего взрослого, то есть на врача. В результате родители ведут себя еще хуже детей. Мужик смотрит на меня так, словно это я виноват, что у его сына аппендицит. Тут из-за шторы появляется медсестра, что-то зажимая в кулаке. Надеюсь, это не для еще какой-нибудь процедуры, ожидающей мальчонку.
– Держи-ка, – произносит она, разворачивая леденец и забрасывая его в разинутый от крика рот.
Ребенок замолкает. Отец продолжает орать на меня. Может, ему тоже дать конфетку?
Понедельник, 22 сентября
Сегодня Суприя явилась в отделение с застывшим лицом. Мы были в курсе, куда она ходила, и все утро не могли сосредоточиться на работе, зная, что в этот день должны прийти результаты анализов ее пациента на ВИЧ. Если они окажутся положительными, Суприи придется пережить три месяца бесконечной тревоги, дожидаясь, пока можно будет самой сдать кровь. Если отрицательными – волноваться не о чем.
– Все чисто! – воскликнула она и разразилась слезами.
Мы все бросились ее обнимать под удивленными взглядами пациентов, недоумевающих, с чего бы мы так расчувствовались посреди рабочего дня.
Четверг, 25 сентября
Миссис Маллен поставили новый тазобедренный сустав. Год пришлось ждать операции, сообщила она мне на прошлой неделе, но она нисколько не жалуется. Собственно, находясь в больнице, она вообще ни разу не пожаловалась. Все воспринимала спокойно. Даже ела, не возмущаясь, больничную еду.
– По-моему, просто восхитительно, чего наука сумела добиться. Мне и в магазин-то выйти было тяжело, так сильно болело, а теперь хоть марафон беги, честное слово!
У меня на глазах взрослые мужчины рыдали, когда у них брали кровь (да-да, совершенно серьезно), а эта женщина не хотела беспокоить сестер, обращаясь за обезболивающим. Она пыталась даже сама застилать себе постель по утрам, чтобы их не утруждать. Боже, ей ведь 83! Мне и 30 нет, руки-ноги отлично функционируют, но я заправляю постель, только если мама собирается зайти, и уж точно не откажусь, если сестры предложат делать это за меня.
– Мне иногда кажется, люди в наше время не ценят того, что имеют, – замечает она, слушая, как мистер Линдли на соседней кровати осыпает ругательствами медсестру, снимающую ему швы. – Честно говоря, мне неудобно было отнимать у хирургов время со своим суставом, но племянница настояла.
Мне кажется, таких людей как миссис Маллен больше не выпускают. Мое поколение – сплошные нытики. Мы уверены, что весь мир нам должен. Однако если он кому и должен, то таким людям, как миссис Маллен. Она бросила учебу в 15 лет, хоть и заслужила бесплатное место в филологическом колледже. До 20 лет кормила мать и четырех сестер, работая на фабрике. На этой фабрике и осталась до самой пенсии. Она ни разу за всю жизнь не брала больничных и отпусков. Даже когда рожала своих троих детей.
Однако миссис Маллен вовсе не бессловесная тихоня. Она поднимает голос, если считает, что повод того заслуживает. Всю жизнь она состояла в профсоюзе, боролась за равные права для женщин, и, как сообщила она мне с широкой улыбкой, ее фабрика была первой в стране, где их ввели. Она сражалась за пенсионное обеспечение и выплаты по инвалидности.
– В те времена мне некогда было болеть, слишком много дел. Надо было отстаивать права всех этих девушек. Условия, в которых некоторым из нас приходилось работать, были просто кошмарные. Сейчас таких никогда бы не допустили, можете мне поверить.
Причина, по которой их теперь бы не допустили, – это тоже миссис Маллен и такие люди, как она. Я никогда не работал так тяжко, как эта пациентка, и почти наверняка никогда не буду.
Быть интерном нелегко, но, в смысле работы, есть варианты куда хуже. Например, пахать на фабрике 50 лет без отпусков. Возможно, если бы нашему поколению пришлось посидеть у койки матери, умирающей от туберкулеза, мы с большим уважением относились бы к нынешней системе здравоохранения и уж точно не орали бы на медсестер, пытающихся снять швы.
Сегодня я просто не поверил своим глазам, когда пришел купить сэндвич в больничном киоске «Лиги друзей» и увидел за прилавком (вы не поверите!) миссис Маллен.
– Что вы здесь делаете?! – воскликнул я, разинув рот. – Мы же выписали вас только на прошлой неделе! Вам надо сидеть дома, отдыхать.
– О, я так и делаю, – последовал ответ. – Я тут только пару часов в неделю. Увидела объявление о поиске волонтеров. Это мой способ поблагодарить вас всех за то, что вы в больнице сделали для меня.
Коробки конфет хватило бы с лихвой. Но миссис Маллен из тех людей, что отдают больше, чем получают. Это вымирающая порода. Прошу у нее сэндвич с помидорами и сыром. Она протягивает мне с яйцом: других уже нет. Ненавижу яйца, но решаю все равно его съесть и не жаловаться.
Суббота, 27 сентября
Все мы живем в состоянии тихого отчаяния, однако у кого-то оно все-таки отчаяннее, чем у других. За прошедшие 2 месяца я увидел и услышал множество очень печальных вещей, и теперь учусь не позволять им слишком на меня влиять. Однако в памяти порой остаются совсем не те события, что ожидаешь. Гораздо глубже в нее врезается то, как люди просто живут, день за днем, а вовсе не то, как они умирают.
Сегодня я проснулся пораньше, чтобы заехать к маме, собиравшейся меня накормить настоящей домашней едой. По пути решил остановиться и купить газету. Хозяева магазинчиков только-только открывали ставни на витринах, машины торопливо куда-то катились по своим важным делам. В голове гудело от недосыпа, и поэтому, ковыляя к ближайшему газетному киоску в рассветных солнечных лучах, я не сразу разобрал, что кто-то окликает меня по имени. Это оказалась миссис Уолден. Она поступила к нам с болями в животе на прошлой неделе, но мы выписали ее, когда анализы ничего не показали, а боль успокоилась. В больнице ее хорошо знали, потому что она была пациенткой отделения психиатрии. Большую часть своей взрослой жизни, а ей уже под сорок, она провела в разных лечебницах из-за своего психического заболевания. Жила одна в социальной квартире, в полной изоляции, погрузившись в депрессию. Единственной отрадой миссис Уолден был ее сын Генри.
Генри поместили под опеку, когда ему было 2 года, потому что она не могла обеспечить ему надлежащих условий. Исключительно из добрых побуждений. Шесть лет она не видела его.
– Нет такого дня, когда бы я не думала о нем, – сказала она, когда я в отделении скорой помощи пытался прощупать ее живот.
Недавно суд принял решение, что они могут изредка встречаться, под наблюдением. Пару недель назад сын позвонил, и она рассчитывала провести вместе с ним несколько часов перед Рождеством.
Я перешел через улицу.
– А куда вы едете? – спросил я ее.
Она озабоченно на меня поглядела.
– Скоро же Рождество! – последовал ответ.
Недостаток сна порой делает с нами странные вещи: на мгновение я впал в настоящую панику, прежде чем снова прийти в себя.
– Вообще, сейчас только сентябрь, – напомнил я ей.
– Я знаю, но мне хочется купить для Генри лучший подарок, а игрушки, которые дети больше всего хотят, вечно распродают первыми, поэтому надо успеть заранее.
Она ждала автобуса, который шел в большой торговый центр за городом, где был детский супермаркет. Вытащив из кошелька фотографию сына, она протянула ее мне.
– Но сейчас же очень рано, там еще закрыто, – сделал я еще одну попытку.
– Я хочу прийти первой, купить лучший подарок для него, – объяснила она.
Со стороны могло показаться забавным, что она стоит на остановке за 3 часа до открытия магазина, собираясь покупать подарок на Рождество, до которого еще 3 месяца, для своего восьмилетнего сына, которого не видела последние шесть лет. Я невольно представил себе, как он будет открывать рождественский подарок от матери, которой не помнит, не придавая этому никакого значения, в то время как для нее он – вся жизнь, единственное, что помогает ей держаться на плаву.
Вокруг нас сновали люди, торопясь начать свой день, безразличные ко всему. Она была просто женщиной средних лет, стоящей на остановке, решившей купить подарок для сына на Рождество. И одновременно живым символом трагедии, жертвой психического заболевания, разрушающего человеческую жизнь и откалывающего от нее часть за частью. Мысль о возможности наладить отношения с сыном была ее единственной надеждой.
Она спрятала фотографию обратно в сумку, помахала мне на прощание рукой и села в автобус.
Вторник, 30 сентября
Целых 2 месяца мы работаем врачами. Поверить не могу! Чтобы это отметить, отправляюсь к Труди под тем предлогом, что мне надо передать через нее бумаги мистеру Баттеруорту на подпись. Она заваривает мне чай, угощает печеньем, потом садится и начинает подпиливать ногти, игнорируя телефонные звонки, пока мы с ней беседуем.
– Итак, – спрашивает Труди, по обыкновению, в лоб, – как твои успехи в последнее время?
Я недоуменно пялюсь на нее.
– Ну, позавчера вызвали на остановку сердца, я вроде справился.
На самом деле это не совсем так. Я прятался за шторами, пока «настоящие врачи» пытались реанимировать пациента, но признаваться в этом что-то не хочется.
– Да нет же, дурачок, я не про то. Я про успехи, – она приподнимает одну бровь, – на любовном фронте.
Снова недоуменный взгляд. Она закатывает глаза.
– Тебе что, по буквам надо произнести? – спрашивает Труди и немедленно начинает:
– С-е-к-с.
Я отшатываюсь в ужасе.
– Секс? – переспрашиваю, едва не подавившись печеньем.
С тех пор, как я вышел на работу, мысль о сексе ни разу не промелькнула у меня в голове. Говорю, что был слишком занят, носился как безголовая курица за своим хвостом.
– У кур нет хвостов, – замечает Труди.
– Ну, я врач, не ветеринар. В любом случае ответ «нет». Если в следующие 10 месяцев я не умру сам и не поубиваю своих пациентов, то, может, опять смогу думать о подобных вещах, – говорю проникновенно.
– Видишь ли, у других-то, похоже, находится время посматривать по сторонам, – говорит Труди. – Как у Руби дела в последнее время?
– Не знаю. Все нормально. А почему ты спрашиваешь?
Интересно, я думаю о том, о чем и она?
Нахмурившись, забрасываю в рот последний кусочек печенья. «Пожалуйста, Руби, только не Любимчик Домохозяек!»
О проекте
О подписке