– Ами́яц току́, ами́яц току́, – сказал он бесцеремонным Ха́рси, приняв их условия обмена.

Старик ухмыльнулся, ощутив свое превосходство. Но под черной мантией этого было не разглядеть.

Обождав на ветреной пустоши несколько минут, пока дымные гонцы посетят свой чертог, старейшины все-таки получили то, зачем приходили. Шары красного цвета сияли пульсирующей энергией и парили в воздухе во власти своих хозяев.

Выгрузив кристаллы прямо на каменном плато, Ха́рси свершили предполагаемый обмен. Великанам ничего не стоило поглотить магнезит и уйти восвояси.

Телега, груженая теперь уже даром белого града, посредством рук поднатужившихся воинов, проскрипев, тронулась, обозначив путь к дальнему пригорку камней и колонн.

* * *

Когда израненных доставили в крепость, самым страшным порицанием их поступка были слова встревоженной Гэ́сты, прильнувшей ухом к животу чумазой Клер. Девушке стало не по себе от этого, но противиться воле всевышней она не собиралась. Тем более после этого рот пещерной матери на протяжении часа не закрывался ни на минуту. Главным образом ее порицание предназначалось для горе-охотников, нежели для гостьи Гизмио́на.

Впервые побывав в тронном зале, увешанном знаменами на колоннах, Клер почувствовала себя неуютно. За спиной Гэ́сты изумрудной чешуей располагался трон, заплетенный плотной паутиной. По-видимому, пещерная мать не любила сидеть на этом королевском месте или же не являлась достойной этой почести. Конечно, ответов на эти бесчисленные вопросы у Клер не было, и все из-за того, что она была иноземкой, не понимающей многого, но из всего этого кое-что все-таки она могла разобрать. Пещеры слизней – это плохо, кокон Ю́ши – священный почитаемый дар, а дальше жизнь по распорядку, и постижение культуры племени методом изучения статуй и наскальных рисунков, и никаких рогаток. Гэ́ста удосужилась обнаружить самодельное оружие в гостевых покоях Клер и кинула его ей под ноги. Затем она задрала подол своей алой мантии, показав всем присутствующим, откуда юная изобретательница позаимствовала полоску тягучей ткани. Такими красными щеки Клер никогда еще не были. Стыд прошелся по ним и закрался в самое сердце.

И все это длилось до того момента, пока в тронный зал не вошел дряхлый, сутулый старик, облаченный в серую мантию, что свидетельствовало о его принадлежности к Ха́рси.

– Ики́то тирукха́н! – провозгласил он. И Гэ́ста замерла от этих слов.

Его подручные, полуобнаженные воины в меховых шкурах, внесли в просторы зала огромные чаши, полные светящихся красным светом шаров, отчего каменные стены заалели в многочисленных отблесках. Они походили на то, что Клер уже однажды видела, – на масляные наросты на корнях окаменелых деревьев, что пронизывали Гизмио́н повсюду. Вот только цвет был иным.

– Ами́яц! – возгласила Гэ́ста, величественно вышагивая к чашам, совсем позабыв про поток своих причитаний.

Клер наконец-таки выдохнула, ей не нравилось выслушивать нравоучения, пусть она ничего и не понимала. Фифи́́, громоздясь по правую руку от нее, улыбнулся ей, будто разглядев в девушке родственную душу. Даже не верилось, что управительница посмела поставить его на колени, как провинившегося шкодливого ребенка, ведь этот увалень был вдвое выше ее. В двух шагах, ближе к трону, взлохмаченный Тикио́, уперевшись на одно колено, зализывал неглубокие раны, алеющие на правой руке, прямо и открыто, все одно что дворовый пес. Клер морщилась от таких повадок, но все же прониклась уважением к следопыту. Ну а Су́о наверняка попал в больничные покои, ему не повезло больше всех. Существо вцепилось зубами ему в бок и откусило довольно приличный кусок мяса. Благо он не успел истечь кровью.

На этом порицательная часть закончилась, уступив место чему-то очень важному. Гэ́ста, обхватив ладонью красноватый шар, подняла его над головой, и из ее глаз полились слезы.

– Оти́витин Е́ку вэ́йни, – сказала она и поманила девушку к себе.

Ухмыльнувшись, пампушка не спешила услужить Ха́рси. Она перво-наперво подняла с пола рогатку, которая, между прочим, была ей дорога. Кроме тех вещей, найденных на ветреных просторах, она не имела больше ничего. А когда твое имущество так малозначительно, раскидываться даже такими крохами, как рогатка, не стоит. Она поймала себя на мысли, что с каждым днем становится несносней прежнего. Наверное, все это из-за ее особого положения. Причуды беременных не поддаются никакой логике. После же этой показательной нерасторопности она все же подошла, уловив на себе недовольный взгляд заждавшейся Гэ́сты.

Пещерная мать и великая управительница Гизмио́на, заведя над ней свободную длань, прикоснулась к ее окровавленному плечу со всей серьезностью своей многоуважаемой персоны. Кровь на одежде принадлежала раненому Фифи́́ и еще не успела высохнуть. Гэ́ста запачкалась, но ничем не выказала отвращения. При этом жесте Клер припомнила выдержки из истории средневековья, а в частности посвящение в рыцари, и улыбнулась.

– Не просите, на колено не встану, – пошутила она, жмурясь от потоков красного света.

Затем это величественное представление закончилось. Гэ́ста вернула шар в чашу и, обернувшись к провинившимся охотникам, распорядилась впредь быть послушными ее воле, что могло означать скуку, да и только. Но противиться слову великой никто не мог, и потому бухтения под нос так и остались невысказанным мнением.

Охотники встали на ноги и, поклонившись строгой матери, покинули тронный зал. Клер пожелала проследовать за ними и уже собиралась это сделать, как была остановлена рукою Гэ́сты.

«Ты останешься здесь», – наверняка подумала она, отпустив старейшин восвояси.

Врата зала распахнулись, и в открывшемся просвете показался обеспокоенный Э́нж. Девушка посмотрела на него взволнованной голубкой, отчего проныра засиял еще сильней. Он парил над уходящими прочь фигурами, освещая собою жуткий длинный коридор, пока замыкающие охотники с усилием не закрыли врата, и пельтуа́н окончательно исчез из виду.

Теперь они остались наедине. В огромном зале, наполненном призраками минувших дней. Клер, обернувшись, посмотрела на управительницу, чье лицо еле-еле освещалось тусклыми лампадами на колоннах. Как же жутко она выглядела в этот час. Округлые глаза розоватого цвета были раздражены и заметно покраснели, но больше всего пугали отсутствие носа и хрипота размеренного дыхания.

Гэ́ста собиралась что-то сказать, но, опомнившись, махнула рукой, придя к выводу, что это бесполезно. А раз говорить было бесполезно, то оставалось только показать. Она взяла ее за руку, как мать ребенка, и повела в сторону трона. Десять шагов, и они были уже на месте, но сердце Клер тарабанило так, будто она пробежала не меньше десяти верст.

По сторонам от трона горели факелы, водруженные в каменные вместилища на стене. Они освещали шелковые нити плотной паутины и паучье семейство, сплетшее их, до тех пор, пока пещерная мать не подожгла одним из факелов это липкое покрывало. Заискрившись, пламя прошлось по нитям, и мелкие обитатели пали замертво. Теперь Клер смогла разглядеть, из чего сделан этот массивный трон. То была изумрудная блестящая чешуя, покрывающая собою деревянную основу великого места. На спинке, чуть выше изголовья, она сплеталась в окружность, напоминающую солнце, а на подлокотниках пестрела черными переливами. Подножная скамейка, выполненная из камня, по цвету напоминающего малахит, наверняка предназначалась для низкорослого правителя, хотя для такого громадного трона любой бы казался карликом.

На этом престранное изучение королевской услады закончилось, и пещерная мать жестом своей твердой руки повелела девушке занять трон.

– Бэли́ро, – сказала она, чуть ли не подталкивая пампушку к каменной скамье.

Сказать, что Клер было не по себе, значит, ничего не сказать. Беспокойный взгляд девушки изогнул ее брови хмурой дугой, отчего Гэ́ста впервые разразилась колючим смехом.

– Бербе́то тикиму́но, – сказала она, прикоснувшись к волосам строптивицы.

Клер замотала головой от такого своеволия. Неужто великая посмела примерить на себя образ ее матери? Было очень похоже на это. Как еще могла девушка объяснить всю эту заботу последних пяти дней. Не ходи туда, не ходи сюда, личный слуга, а теперь, поглядите-ка, и эти прикосновения.

«Ну да ладно», – подумала Клер. Если все это поможет ей покинуть Гизмио́н, устремляясь на всех парусах к ненаглядному Барни, то она готова потерпеть.

Плюхнувшись на трон, девушка прижалась к его спинке и ощутила всем телом необъяснимое тепло.

«А здесь не так плохо», – заключила она, на мгновение представив иной тронный зал, освещенный потоками солнечного света, и толпы услужливых подданных.

Эти мысли улетучились, когда пещерная мать сунула в ее руки факел и пламя на нем чуть ли не опалило девичьи брови. Клер только и успела фыркнуть, как трон дрогнул и, обернувшись, ушел во тьму за стеной.

Гэ́ста исчезла из виду, тронного зала больше не было. Впереди оранжевым ореолом пламени вырисовывалась лишь пустота, а дальше пещерная тьма.

Клер нерешительно покинула трон, недоумевающе посматривая на то, как это каменное пристанище возвращается восвояси.

– Нет! – закричала она, предполагая, что по плану великой все это было спланированным заключением.

Но эти опасения быстро развеялись, когда минутой позже трон снова обернулся во тьму, и на нем восседала самодовольная Гэ́ста. В ее руках, да опали Господь ее отсутствующие брови, полыхал второй факел, а ступни чертовки не нуждались в скамейке. С надменной улыбкой губы управительницы произнесли еще пару непонятных слов:

– Попэ́й лику́! – разрезало темноту, и загадочная гусеница, так про себя называла ее Клер, покинула трон.

– Ваши шутки, откровенно, не смешные! – выпалила пампушка с огромным желанием поджечь великую Ха́рси. – Я не люблю закрытые пространства.

Гэ́ста снова махнула рукой, видимо, подразумевая этим жестом, что ни черта не понимает, и, обогнув «надувшегося ребенка», устремилась во тьму.

– Боже, не доведи до греха, – пролепетала Клер, упрямо шагая в ее сторону.

Пространство вокруг казалось длинным туннелем с пыльными каменными стенами и плитами под ногами. Оно тянулось примерно на тридцать шагов, пока не вышло в сводчатое помещение округлого типа, уставленного по стенам огромными статуями титанов и скрижалями в их мощных руках.

Чтобы заполнить темноту пространства светом, пещерной матери потребовалось всего десять секунд. По окружности залы зияли пахучими смолами каменные чаши, ждущие своего часа. Она коснулась факелом одной из них, и огонь, словно живой дух, пробежался по веренице канав, соединяющих неглубокие чаши. Свет от разгоревшегося пламени заполнил все вокруг, и это было по меньшей мере неожиданно. Теперь статуи титанов будто встали, еще больше устремляясь тенями к плавно перетекающему своду.

– Сагнэ́мы! – назвала их Гэ́ста голосом почитания и благоговения.

Клер подумала, что это боги. Хотя, поскольку чертами они были похожи на представителей этого племени, возможно, эти образы принадлежали их правителям. Так или иначе, понять в точности не представлялось возможным, впрочем, этого и не требовалось.

Сагнэ́мы обращали свои каменные взоры к центру купола, где золотистой краской горел знак звезды, помещенный в очертания размашистой карты.

– Портэ́я! – снова возгласила Гэ́ста, обогнув рукой в воздухе контуры этой прорисованной земли.

Не нужно было быть умницей, чтобы понять, что Портэ́я – это материк, а знак звезды в его центре – это что-то очень важное.

К этой звезде тянулись извилистые линии, предполагаемые реки, берущие ток из пространства на окраине карты. То пространство было бескрайними водными просторами, что для Клер показались той плещущей целью, примеченной, когда она вырвалась из плена моргу́льских мамаш.

«Воды, ведущие домой», – подумала она, а потом увидела на карте еще одну точку, названную Гэ́стой Гизмио́ном – подземным городом сумасбродного народца.

Как часто она слышала это слово чуть ли не из уст каждого растяпы на крепостных стенах.

– Река – это путь до океана, а океан – дорога домой, – улыбнулась Клер. Ее глаза заискрились желанием запомнить эту карту и использовать в дальнейшем как ориентир.

Она вспомнила о корабле с носом дракона, что покоился заждавшимся флагманом на водах подземной реки. Но даже если паруса этого красавца удалось бы развернуть, то вряд ли бы их наполнил ветер.

– Эх, – вздохнула она, обозрев отрешенность всего вокруг.

Сагнэ́мы встревоженными образами о чем-то предупреждали своих последователей, выпячивая перед собой каменные скрижали, испещренные письменами. Если бы Клер могла их прочесть, все стало бы на свои места. Но эти знания были ей недоступны.

Гэ́ста, махая в воздухе руками, пыталась ей что-то объяснить. Ее кисти вырисовывали круг, от которого волнующие пальцы устремлялись к округлому девичьему животу. Затем она прикасалась к своим вискам плотным троеперстием и, отводя руку в сторону, разводила пальцы.

«Твои усилия напрасны, – думала Клер. – Хоть и посылы, видимо, чисты».

Последнее, что было сказано управительницей в этой зале, предположительно относилось к тому кокону, нарекаемому Ю́шей.

Она, сомкнув ладонь в кулак, чуть ли не песнопением протянула слово «Ю́ша», а после разжала кисть, показав, как думалось девушке, высвобождение.

– Ага, – покивала ей Клер. – Ваша Ю́ша скоро покинет кокон, и все изменится?

Гэ́ста восторженно затрясла руками, будто между ними пролегла нить понимания. Если бы она могла, то наверняка бы прищурилась от умиления, но с отсутствием век это было проблематичным.

Хвала всем богам, что после этого Клер снова обрела цель. Точнее сказать, четкое и прорисованное картой в ее голове направление. Оно простиралось прочь из Гизмио́на, в сторону свободных вод. Туда, откуда прибыл дорогой сердцу Э́нж, ведь он не мог просто так позабыть свой путь.

Они покинули эту залу, что вновь обросла могильной тьмой, когда огонь, поглотив последние остатки смолы, погас.

Клер вновь воссоединилась с взволнованным Э́нжем, что жался к ней скулящим щенком. Их связь была неоспорима и вскоре стала еще крепче, когда мысли обрели голос.