Штука в том, что всякий по-настоящему серьезный разговор об искусстве и должен, в идеале, быть детским лепетом. Поскольку искусство само по себе – детский лепет. Или даже крик младенца, впервые в жизни оказавшегося у распахнутого окна, за которым – весь мир.

Стать таким младенцем, увидеть мир как впервые, осознать себя малой, но совершенно необходимой частью этой мистерии – величайшее счастье, какое может выпасть не только художнику, но и зрителю. Всякая встреча с искусством – шанс пережить подобный опыт. А потом проживать его снова и снова всякий раз, как только нам покажется, будто мы знаем хоть что-то – о мире и о себе.

Писать^[5] имеет смысл только как в первый день творения, с единственным намерением – чтобы было (то, чего раньше не было).

Все остальные соображения только мешают, а работа, к которой они понуждают, утомляет и изнашивает.

По главной улице с оркестром

Так все и было, по главной улице, то есть, по проспекту имени князя-засони-Гедиминаса шел детский духовой оркестр, дети примерно от девяти до шестнадцати дудели, а девочки-подростки в ярких платьях организованно и ритмично размахивали жезлами, вскидывали ножки в красных и белых башмачках.

И вот эта глупость, конечно, всякий раз прошибает меня до слез – музыканты, дети, девочки, ножки, яркие цвета, ритм, ослепительный блеск меди, торжество всего самого недолговечного: звука, цвета, дыхания, радости, многообещающей незавершенности форм.

Такая очень дурная, совершенно неэффективная, но завораживающая магия эти духовые оркестры, особенно детские. Такой нелогичный, избыточный, стратегически непродуманный вызов смерти – краткая, как выдох, возможность не знать о ней, или даже невозможность о ней знать, пока звучат трубы и взлетают ослепительные ножки, душа устремляется к небу, как йо-йо, мячик на резиночке, сейчас вернется обратно, никуда не денется, ррраз – и снова тут. Не пир, но танцульки во время чумы, которая – всегда. Которая – условие задачи. Которая – почти все.

Не победа над смертью, какая уж тут победа. Но радостное утверждение жизни вопреки очевидному. Глупый самообман, который – священная правда. Целых пять, или сколько там минут, пока играет музыка, никакой другой правды быть не может, вот в чем штука. И какая разница, что было до, и что будет потом.

До слез прошибает, конечно. Хорошо, что милосердный господь специально для таких случаев изобрел солнечные очки и самолично раздал их наиболее вдохновенным придуркам, чтобы не пугали прочий уличный народ, вприпрыжку бегущий по тротуарам за шествующим по мостовой оркестром. Чтобы не нарушали священный покой всех этих временно, но с полной отдачей бессмертных.

Какой-то такой специальный дурной европейский дзен все это – уличные оркестры, ярмарки, карнавалы. Какой-то наш местный, локальный способ дурковать на радость вселенной. Потому что она явно и недвусмысленно ликует, пока идет по главной улице детский оркестр, видно же, такое шило в мешке не утаишь.

По пунктам

1. Человек создан для летней ночи. По крайней мере, если этот человек я.

2. Лучшее место на земле – автострада, проходящая между миром людей и миром духов. Там очень спокойно. И даже в мир людей оттуда возвращаешься с легким сердцем.

3. Легкое сердце – вот что следует приносить с собой из всякого путешествия. Это сокровище, как водится, охраняет дракон. Но если попросить, он отдаст.

4. Если вечером пытаешься подсчитать число городов, в которых побывал сегодня, и сбиваешься, это означает, что у тебя был очень неплохой день. Один из тех, ради которых придумали жизнь на земле. А не для вот этого всякого мутного хитровыкрученного спама из преисподней.

5. Когда вырасту, я хочу быть ангелом смерти, рядом с которым не страшно.

6. Если такой должности до сих пор нет, я буду требовать и стоять на своем. Потому что это важнее всего для человека – не бояться в самом конце. Хорошо бы научиться не бояться заранее, но с этим мало кто справляется, будем честны.

7. Есть только один способ пребывать в безопасности – не бояться. Остальные способы – ловушки. Внешней безопасности не бывает вообще. Кто вам такую глупость сказал.

8. Бог есть дружба – в актуальном контексте, на фоне утраты значений важнейших из слов это становится все более точным определением. Кто хотя бы раз в жизни принимал участие в высекании искр, которые рождаются из соприкосновения существ, обитающих в нашей глубине, того и Царствие Небесное.

9. Многие из нас – очень хорошие зайцы, хотя вот так на первый взгляд и не скажешь.

По проспекту Гедиминаса, который я ощущаю продолжением своего двора (потому что сперва почти неизбежно выходишь туда, а потом уже думаешь, куда дальше), каждый день ходят кришнаиты. Довольно часто мы с кришнаитами оказываемся на проспекте одновременно.

Я очень люблю встречать на проспекте Гедиминаса кришнаитов. В первую очередь потому, что я этих самых кришнаитов совершенно не перевариваю.

Во-первых, я вообще не люблю секты. Во-вторых, когда-то много лет назад мне в руки попала «Бхагават Гита» (как она есть) – видимо, в каком-то дебильном изводе, типа «для начинающих». И сперва мне было просто не очень понятно, почему уважаемый автор книги разговаривает со мной как с совсем безнадежным тупым скотом, запугивая меня нехорошими перерождениями (с картинками), ну а странице на шестой, что ли, меня наконец замутило, и на этом мое знакомство с сектантской литературой благополучно закончилось. В-третьих, мне вообще кажется нелепым и несуразным, когда восточные игрушки тянут на Запад, не конвертируя, от этого они обессмысливаются, а жалко, потому что в основе игрушек, под экзотической декоративной мишурой лежат разные годные штуки, докапываться до которых при такой подаче – спасибо, что-то не очень хочется. В-четвертых, у нас в юности был один знакомый – ну вот прям совсем унылый и ужасный, из тех, над кем даже смеяться надоедает почти сразу. Потому что неинтересно. И о нем известно, что он, в итоге, записался в кришнаиты. И теперь мне, конечно же, в глубине души кажется, будто они все должны быть примерно такие же.

Короче. Очень привычно и удобно для меня не любить кришнаитов, так уж все удачно совпало.

И всякий раз когда я вижу, как кришнаиты с песнями и плясками идут по проспекту Гедиминаса, мой опыт говорит: «Это фу!» Мой критический ум говорит: «Это не просто «фу», это ФУ ВАЩЕ!» «И вовсе не «фу», – говорит моя личность. – Добрее надо быть. Терпимее! Это не «фу», а просто одна из разновидностей «ойбля», разницу понимать надо».

«Вы все совершенно правы, – говорю я им. – Спасибо, мои дорогие. А теперь цыц!»

И выключаю эту толпу, как радио. А потом просто слушаю музыку и смотрю на приплясывающих людей в красивой одежде. Как будто вообще понятия не имею, кто они такие, и откуда взялись. Поэтому вижу только то, что вижу, воспринимаю только то, что воспринимаю – развеселый мини-карнавал с песнями посреди пасмурного буднего дня – и от этого на морде лица моего прорастает дебильная улыбка, вечная спутница неизъяснимого блаженства. Даже не потому что сами по себе песни и пляски кришнаитов – вполне духоподъемная штука. Просто очень уж прекрасно и естественно пребывание вне контекста, пока критический ум, опыт и так называемая «личность» выполняют команду «цыц».

Всякий раз, когда я проделываю это упражнение на твердую «пятерку», проходящие мимо кришнаиты дают мне вкусную конфетку. Из чего, как понимаем мы, следует заключить, что я – хорошая собака.

Подставляя себя под чужое внимание, мы неизбежно становимся объектами, подвергающимися постоянной (обычно совершенно незаметной) трансформации.

Правила техники безопасности такие:

– Не домогаться избыточного внимания к себе. Это наркотик, со всеми вытекающими последствиями (эйфория, ломки, ущерб психике и здоровью).

Минус состоит в том, что исключить дозу не получится, только уменьшить. И даже бегство на необитаемый остров не воспрепятствует оставшимся дома думать о нас все, что они пожелают. Но все равно следует делать в этом направлении, что получится. В смысле, воздерживаться от лишней дозы внимания всегда, когда есть хоть малейший выбор.

– Корректировать направленное на вас внимание. Грубо говоря, выдавать наружу информацию о тех своих качествах и свойствах, усиление которых представляется вам полезным. И скрывать информацию о качествах, развитие которых представляется вам вредным. Простейший пример: человек, которого беспокоит собственный возраст, должен поменьше рассказывать о признаках приближающейся старости и побольше о признаках никуда не девшейся молодости. Когда я говорю «рассказывать», я имею в виду все доступные нам языки, включая язык тела, стиля, поступков и так далее.

Минус тут такой, что человек далеко не всегда правильно понимает, развитие каких качеств ему полезно, а каких вредно. Ну и необходимыми языками мало кто владеет на должном уровне. Но ошибки и неудачи возможны в любом деле, это не означает, что лучше не делать ничего.

– Постоянно осознавать, как влияет на вас чужое внимание. Осознание, собственно, идеальный выход из всех ситуаций, какие только можно вообразить.

Минус тут такой, что термин «осознание» многие автоматически расшифровывают как разновидность думания, а я никак не могу изобрести формулировку, которая позволит почувствовать разницу. Ну, если я скажу, что осознание – это выстраивание внятной дистанции между смертной и бессмертной составляющими человека и одновременно прокладывание коммуникационного канала между ними, это многое объяснит?

То-то же.

Впору объявлять тендер.

Подушки

В детстве мне приходилось часто ездить на поездах. Мы всегда ехали до конечной станции, то в Одессу, то в Берлин. На конечных станциях поезда стоят подолгу. Но родители все равно спешили выйти, говорили, надо торопиться, потому что поезд сейчас поедет в депо. А в депо пассажирам уезжать никак нельзя.

Это загадочное «депо», о котором ничего толком не было известно, казалось мне тогда таинственным заколдованным местом, куда не пускают обычных пассажиров, потому что поезда уезжают туда навсегда. А людям никуда нельзя уезжать навсегда, навсегда только умирают, это мне довольно рано объяснили.

В юности мне нравилось гулять среди запасных путей. Ходить по рельсам, рвать выросшие на шпалах цветы, заглядывать в окна пустых вагонов. В некоторых купе на полках лежали груды подушек, они были похожи на туго набитые мешки.

В юности мне было ясно, что в этих мешках хранятся сны, которые приснились пассажирам в дороге. Эти сны по праву принадлежат поездам, поэтому они остаются в депо – навсегда. А люди быстро забывают, что им приснилось, пока они ехали.

Если совсем честно, я до сих пор хочу пробраться в депо и выкрасть партию этих чертовых подушек.

Пока мифы еще маленькие, их вполне можно кормить одной болтовней. Как младенцев смесями, или чем их там кормят.

Но всегда неизбежно наступает момент, когда надо начинать кормить мифы поступками. И этот момент важно не пропустить. Даже не потому, что голодный миф вполне может захряпать вас без майонеза (а он – может). А просто потому что в хорошем хозяйстве никто не должен голодать.

Пора поговорить о магии текста и о месте текста в магии. Простым и, насколько это вообще в данном случае возможно, понятным языком. Чтобы никому не показалось, будто это у нас тут красивые метафоры, мечтательные иносказания, экзальтированные преувеличения и прочий полет фантазии на крыльях воображения.

Так вот, не обольщайтесь. Речь о той самой магии, которая – смысл и соль бытия, инструмент преображения мира, внутреннего и (как следствие) внешнего. И за разговоры о которой вас засмеют коллеги по работе, а некоторые родные и близкие не на шутку встревожатся, заподозрив неладное и заранее прикинув в уме предстоящие хлопоты и расходы на докторов.

Штука в том, что литература как таковая меня уже какое-то время не интересует вовсе. Точнее, интересует не больше, чем, скажем, сливочные вафли, которые я пару раз в год грызу с чаем – необязательное удовольствие родом из детства, от которого можно вовсе отказаться, но зачем.

Зато меня очень интересует магическая составляющая литературы. Которая или есть, или нет. Мне ее наличие или отсутствие всегда очевидны по умолчанию; как все очевидные вещи объяснять это чрезвычайно трудно. Строго говоря, вовсе невозможно, но когда это меня останавливало.

Сейчас я буду говорить вещи, которые вполне могут выглядеть пафосными банальностями – до тех пор, пока не начнешь деятельно их проживать. Практиковать, иначе говоря. Хотелось бы, конечно, иметь в своем распоряжении менее испорченный дурными ассоциациями, злоупотреблениями и искажениями смыслов язык, но уж – какой есть.

– Творчество (в современном понимании этого слова, т.е. человеческая деятельность, приводящая к появлению новых произведений искусства) появилось когда люди перестали практиковать магию (когда регулярные магические практики перестали быть нормой). Как безопасная подмена, позволяющая прикрыть бездонную голодную дыру, зияющую во всяком человеческом существе, в том самом месте, где прежде у наших предков была магия – непосредственная живая связь с Духом. С немыслимой, неназываемой, непознаваемой силой, пронизывающей все сущее. С силой, естественная часть и естественное следствие которой – мы.

И одновременно – внимание! – как возможность продолжать практиковать магию в условиях, когда ее (магии) как бы временно нет вовсе. То есть, тренировать ту часть себя (и представителей возможной аудитории), которая отвечает за связь с Духом…