Цитаты из книги «Книга Одиночеств»

В противном случае я за себя не ручаюсь (и другим не советую).

Чудеса случаются с кем попало. Не с «лучшими», не с «избранными», не с «тем, кто готов», а сдуру, на кого бог пошлет, так сказать. Выслужиться перед ангелом, ответственным за распределение этого блага, – невозможно. Разве что взрастить в себе Робина Гуда, пойти не знаю куда и взять неведомо что силой. Но это, как понимаем мы, иная уже, воинствующая метафизкультура.

Эта книга посвящается Z., который спрашивал, срываясь на крик: «Когда я вернусь в Гавану, а, суки? Когда я вернусь в Гавану 1928 года? Ну, что же вы молчите, вам нечего сказать?» Сказать и правда было нечего, но сердце обливалось не то чужой кровью, не то темным кубинским ромом; небеса, как всегда, молчали, поэтому отвечать пришлось мне. Пришлось обещать: – Вы вернетесь в Гавану 1928 года однажды в начале зимы. Год не знаю, но день недели прозреваю: это будет вторник. Будет –3 или –4, согласно учению Брата Цельсия, и склизкая снежная крупа, как колючий нечистый дождь. Город не знаю, но, как видно из прогноза погоды, не южный, мягко говоря. Будет совсем скверно, как почти всегда бывает в начале зимы органическому существу. Вы будете идти пешком по каким-то мудацким человеческим делам и вдруг наступите на трещинку в виде руны HAGALAZ или еще как лбом вмажетесь во что-то немыслимое. Ну и вот. Попадете в Старый город (а какой смысл в Гаване 1928 года шастать по промышленным районам?), спросите обо мне где-нибудь на бульваре Прадо. Старожилы меня, надо думать, помнят. Выпьем, что ли, рому.

Мы какие-то совсем уж до неприличия живые стали этой осенью. Подробности, конечно, опустить придется, подробности каждому свои, поэтому дальше – тишина. В смысле – все, молчу, молчу».

– Компот варить, – говорю, – он, надо думать, не умел. – Вот-вот, – подхватывает. – В том-то и дело. Компот варить не научился, а туда же, человечество спасать.

Хочешь, я расскажу тебе твои сны? Тебе снится пустота мира. Ты идешь, идешь, ты выходишь в долину с известняковыми склонами, а там ничего, пусто. Ты заглядываешь в пропасть, оттуда тянет холодом. Ты просыпаешься весь иззябший. Тебе кажется, ты уже не согреешься никогда. И повсюду – пустота, nada, nada, nada «Ничто (исп.)», – но эта nada смеется, точно в пустоте лязгают зубы. Ты открываешь дверь комнаты, дверь чулана – и нигде ничего, только лязгающий смех. И пол – не пол, и стены – не стены. Ты просыпаешься и дрожишь и не можешь унять эту дрожь. Нет смысла в жизни. Жизнь – смех слабоумного в пустоте…

Ну, положим, слово «мудак» было мне в ту пору неизвестно, но мудаков от этого меньше не становилось. Только больше. (Не узнав тайного имени, как нечисть такую заклинать? То-то же.)

В девятом классе мы с Верочкой крепко подружились и даже сидели за одной партой: на математиках, химии, физике, истории и географии. Возможно, именно поэтому я до сих пор решительно ничего не понимаю в вышеперечисленных предметах: красота Верочки парализовывала мой разум.

воспоминания – волшебная голубая таблетка от «сегодня».

Эта книга посвящается Ире, которая придумала дивную телегу про жизнь человечью. Рассказывает она ее так: Человек учится жить, как девочка учится вышивать. Делает какие-то стежки неумелые, потом у него начинает что-то получаться. И вот уже вполне бойко вышивает крестиком и гладью, цвета новые добавляет, только не знает, какой узор должен быть. Тычется наугад, цветочек какой-нибудь норовит изобразить. Получается криво. Но что-то все же получается. Следующий этап: человек вдруг видит, что на его куске ткани вычерчен нужный рисунок. Оказывается, нужно было просто приглядеться как следует. Ему становится совсем легко и просто: былое умение при нем, а проблем никаких – ясно теперь, куда каким цветом тыкаться. И вообще все ясно. – Потом, – говорит Ира, – с некоторыми людьми случается, что их ткань снова становится чистой. Нет никакого узора больше. Тут впору растеряться, но былая сноровка спасает: осторожно, стежок за стежком, наш герой начинает вышивать новый узор, по собственному эскизу. У него получается. Иногда получается очень круто. И вот, – заканчивает Ира, – наконец наш вышивальщик предстает перед некой «небесной экзаменационной комиссией». «Смотрите, – говорит он, – вот мой узор! Правда клевый? Вам нравится?» «Да, – говорят ему, – конечно. Замечательный у тебя узор. Убиться веником, как круто все у тебя вышито! Никогда еще не видели ничего подобного! Но, видишь ли, дружище, вообще-то мы тут собрались только для того, чтобы взглянуть на твою изнанку». А на изнанке понятно как дела обстоят. Узелки, обрывки ниток, путаница сплошная. Рисунок вообще не различить.