Вильма вопросительно посмотрела на Гелхарда, а я – на того парня, которого приняла за лакея. Он был в ливрее и держался правильно, так, чтобы никто не обращал внимания, и вообще – притворялся лакеем отменно. Обычное-обычное лицо, даже запомнить трудно. Только взгляд слишком цепкий.

– Мессир Норис, – сказал король, больше Вильме, – шеф моей дворцовой охраны. Не гвардейцы. Гвардейцев учат стоять в карауле, печатать шаг на парадах и прочим красивым трюкам. Мессира Нориса и его людей учили воевать во Дворце, если это понадобится. Я хочу, чтобы у тебя была прямая связь с Норисом, малютка. Я поговорю и с членами Малого Совета… никто не оставлял страну девочке, но так уж сложилось. Мне больше некому.

Виллемина держала Гелхарда за руки, плакала, но лицо у неё при этом выражало жестокую решимость. Не девичью.

А Гелхард продолжал:

– Норис, это Карла из дома Полуночного Костра. Камеристка малютки, некромантка, личный телохранитель. Моё доверенное лицо, – а потом другим тоном: – Эта девочка должна успеть узнать как можно больше до того, как я умру. Ты понял?

И Норис поклонился – просто кивнул, стоя неподвижно, не как лакей, а как солдат. Вышел из роли специально для короля и для меня.

– Государь, – сказал Норис, – ваша охрана в курсе дела. Мы навели справки о леди Карле.

Я сморщила нос:

– Представляю, что вы могли обо мне узнать… В балагане?

Норис внезапно мило улыбнулся:

– Вы знаете, что такое «телеграф», Карла? Мы связались с городком в Доброй бухте.

– Неужели? – у меня даже щёки вспыхнули. – За три дня? Это вправду возможно?

– Ваши родные думают, что вы утонули в море, – сказал Норис. – Ваш дворецкий нашёл на берегу вашу опалённую одежду и туфли. Они разыскивали ваше тело, потом перестали. Ужасную историю, в которую вы попали, ваши дед с бабкой и тётка описывают как череду несчастных случайностей… похоже, им невыгодно вас в чём-то винить.

– Вы должны мне рассказать, что такое «телеграф», – сказала я. – Это, как видно, новинка. До сих пор я думала, что беседовать можно только…

– С глазу на глаз? – спросила Вильма.

– Через зеркала, – сказала я. – Если у собеседника есть Дар.

– Телеграф надёжнее чар, – усмехнулся Норис. – И особого дара он не требует.

Я посмотрела на него. Вероятно, он впрямь умел защищать людей от простых вещей вроде пули или ножа, но он был совершенно пустой, пустой и простой. Любой негодяй, имей он каплю Дара, обвёл бы Нориса вокруг пальца – и никакой защиты этот лихой воин бы не выставил.

Норис был как те жандармы у нас на побережье: он прожил счастливую жизнь, ни разу не столкнувшись с её изнанкой, а потому полагался только на то, что мог пощупать.

– Вы будете учить меня, – сказала я. – А я буду учить вас. Мы будем работать вместе – и её высочество вместе с государем можно будет защитить сравнительно надёжно.

Норис смотрел на меня с шальными искорками в глазах. Он меня не оборжал только потому, что рядом был король. Он только что рассказал мою историю, но не понял, что рассказал. Я была для него просто девочка, смешная, глупая, он ни на секунду не принял меня всерьёз.

Меня не удивило, что этот вояка гораздо глупее короля: в сущности, так и должно быть. Но мне не понравилась его реакция.

– Я думала, вы подслушивали то, что я рассказывала государю, – сказала я.

– Не лично я, – сказал Норис. – Но да, мои люди записали вашу историю с ваших слов.

– И ничего не поняли?

– Рассказываете вы интересно, – снисходительно улыбнулся Норис. – У вас богатая фантазия.

Вот тут-то я и поняла, что замечательного государя Гелхарда убили. Это всё равно что понемногу добавлять в вино мышьяка. Нашёлся какой-то гад с Даром – может быть, его даже подослала Ленора – и проклял короля. Я поняла, что меня так ужасает в его болезни: то, что она – из ада. А эти дуболомы, Норис и его люди, даже не заметили. И если кто-нибудь решит проклясть Виллемину – даже сотня таких, как Норис, её не защитит.

Вот в чём беда этого двора.

Они все здесь живут как будто лишь днём – и уверены, что ночь существует лишь для того, чтобы спать. Сумеречные существа и проклятые – это так, пугало. Ну или такие, как я, – просто неблагонадёжные граждане. Иголкой их потыкать на всякий случай… если уж кто-то показал пальцем…

Я посмотрела на Виллемину, а она – на меня. Моя принцесса всё понимала сразу.

– Пусть у Карлы будет прямая связь с Норисом, на всякий случай, – сказала она, улыбаясь. – И пусть он будет шефом вашей охраны. Но шефом моей охраны будет Карла. А под её началом – те люди, на которых она укажет.

О, какое у Нориса было выражение лица! Безмерно снисходительное к маленькой дурочке, которая что-то там о себе возомнила. И на короля он взглянул, определённо имея в виду «ну, мы-то с вами понимаем, что девочки заигрались, ваше прекрасное величество!» – безнадёжно. Он скользнул взглядом по сидящей у кресла короля Тяпке, как по лепным украшениям на стене.

Зато король понял.

– Иди, Норис, – сказал он. – Ты определённо слишком занят, чтобы рассказывать юным особам про телеграф. Но не забудь: юные особы – в сфере внимания охраны.

Норис поклонился своим офицерским кивком, «честь имею!» – и вышел.

– Похоже, ты уже вынесла заключение, леди чернушка? – чуть улыбнувшись, спросил Гелхард.

– Я вынесла, – сказала я. – Мне очень жаль вас разочаровывать, государь, но я большой разницы между красивыми трюками гвардейцев и этим самоуверенным дураком не вижу. Если он не понял, что мне только и нужно пустить себе кровь, чтобы убить всех в этой комнате, то какой в нём вообще смысл? Я ни вас, ни Виллемину ему не доверю.

Виллемина слушала и кивала.

– Ничего себе… – сказал король ошарашенно.

– Простите, – сказала я. – Я вам врать не могу. Мне нужно набирать людей самой. Этих я не смогу научить: им просто нечем этому учиться, понимаете?

Я видела, как король потрясён, но пока ничем не могла ему помочь. Он тоже был из простых, хоть и король… и наставники с детства заморочили ему голову. Не знаю, как в людях уживается страх перед сущностями из Сумерек и неверие в них.

Зато меня обняла Виллемина.

Чтоб я сгорела, если её не вела та самая капля Дара! Её особая капля.

* * *

После того разговора я стала очень внимательной. Я стала присматриваться, прислушиваться, я бы с удовольствием бродила по Дворцу и тайком слушала разговоры, но мне было страшно оставить Вильму и короля.

Уже в тот же вечер я начала действовать как шеф охраны.

Я совершенно не представляла, как помочь тому, кого прокляли, и попыталась просто и незатейливо нарисовать пару охранных знаков своей кровью на кресле, в котором Гелхард сидел, когда не спал. На спинке кресла, чтобы знаки пришлись напротив больного места.

Конечно, король поворчал насчёт тёмных обрядов, но в кресло всё-таки сел. И уже к обеду почувствовал себя немного бодрее, даже назначил на завтра Малый Совет. К вечеру мы с Виллеминой соблазнили его съесть чуть-чуть яблочного мусса – и я сделала вывод, что моя защита паршивенько, но работает.

Когда к Гелхарду пришли его камергер и лейб-медик, я подбила Виллемину сходить в большую приёмную и в зимний сад – и вообще прогуляться по той части Дворца, где обычно живёт королева. По-хорошему, надо бы было сходить и к Эгмонду, но это мы отложили на потом. Встретим – значит, встретим. Нарываться специально не хотелось.

Конечно, ходить туда было всё равно что купаться в пруду с пиявками, – по крайней мере, меня точно так же передёргивало от одной мысли. Но информацию мы получили полезную.

Тётя Минда, герцогиня Минаринда Солнцегорская, поймала Вильму, чтобы справиться о здоровье государя. Слащавая, улыбчивая, сюсюкала, выражала печаль и огорчение, промокала сухие глаза платочком и снова улыбалась – в общем, профессиональная придворная дама, цельнолитая из чугуна, которая может удушить младенца в колыбели и глазом не моргнуть. Но Вильма держалась очень светски, а я с ходу начала кое-что узнавать.

– Всё-таки, – сказала мне Минаринда, – у вас неприятная игрушка, милочка. Необычная, этого не отнять. Сделана просто виртуозно. Но, согласитесь, не каждому приятно смотреть на собачьи кости.

Я чуть было не огрызнулась, но меня опередила моя принцесса.

– Вы очень отстали от моды, тётушка Минда, – смеясь, сказала Виллемина. – Я говорю о моде Перелесья, мы тоже отстаём, что поделать… Агранда Черноельская недавно показывала мне прелестный шёлк, расписанный в Перелесье модным узором: маленькие скелетики и бабочки-бражники с черепами на спинках. Такая прелесть!

– Фи! – воскликнула Минаринда.

– Напротив, – возразила Вильма. – Фи – плебейский страх вместе с отвращением, смешное жизнелюбие краснощёких крестьянок. Даже у нас в Прибережье такой образ мыслей уже никто не носит. Современная девица, если она хочет казаться интересной, должна быть бледной, холодной, бесстрашной и интересующейся Сумерками, а даме пристали разочарование и мрачная философия.

– Ах, душа моя, я никогда не смогу это принять! – фыркнула Минаринда.

– Но вы слушаете романсы Серебряной Моли, – улыбнулась Вильма.

– О, это другое! – У Минаринды даже щёки вспыхнули. – Это искусство! Высокое искусство!

– Да-да, Моль дивным голосом поёт: «Кто противиться Зову в силах? Поманил – и к тебе за Межу от земных удовольствий унылых, не оглядываясь, ухожу», – кивнула Вильма. – В романсе говорится о девице, влюблённой в сущность из Сумерек и выбравшей посмертие… не вы ли напевали этот романс на вечере у Биби?

– Одно дело – прелестная музыка, даже если слова романса… э… спорны, а другое – собачьи кости и черепушки на подоле платья, – возразила Минаринда, багровея.

– Дорогая моя, я только хочу вам помочь, – мурлыкнула Вильма с нежной улыбкой. – Дама слишком консервативная, отрицающая новизну и вспоминающая о прошлом с печальными вздохами, может показаться кому-нибудь старше своих лет.

Лицо Минаринды так налилось кровью, что я испугалась, как бы она не лопнула. Слушающие разговор девицы в модных лилово-серых туалетах светски и змейски заулыбались, вместо того чтобы по-плебейски захихикать.

– Я ведь не отрицаю всё… – заикнулась Минаринда.

Но Вильма, смеясь, качнула головой:

– О, нет-нет! Частично – это ещё хуже! Леди снисходит с высоты прожитых лет… Свет простит это мужчине, но не женщине.

– Вы тоже так считаете, дорогая? – спросила меня одна из лилово-серых девиц.

– Конечно! – сказала я. – Это же забавно. В Перелесье я не бывала, но у моря принято не оплакивать, а высмеивать страхи, Судьбу и все эти темы для слезливых баллад. А ещё я не люблю, когда цепляются к моей собаке: это подарок моего покойного отца, она мне очень дорога.

– Это смелый эпатаж, – сказала вторая девица.

– Каждый выбирает по себе, – я только плечами пожала.

Теперь нас окружали дамы, и я догадалась, что почти все они – из Перелесья. Наши – только несколько фрейлин, которые делали вид, что пытаются нас поддержать. На самом деле, как я поняла, им было интересно, действительно интересно.

Я думала, что среди свиты Минаринды может затесаться некромантка, но нет: они все были простушки. Лохушки, сказала бы я: их тянуло ко мне, как лохов в балагане. Побояться.

А Виллемина блистательно поставила дело так, будто затеяла взять в свиту некромантку исключительно моды ради. И я стала подыгрывать как могу.

Мы с Вильмой даже пошли в музыкальный салон, я усадила Тяпку около рояля и сбацала так лихо, как смогла, похабную шансонетку:

 
Вы казались милы и лукавы, как козочка,
Вы внимательно слушали, но ни слова в ответ.
В томном вальсе кружил я ваши нежные косточки —
И тихонько поскрипывал ваш изящный скелет.
То качнёте плечом, то головку опустите
И с улыбкой фарфоровой вы следите за мной.
Вы всегда молчаливы, моя мёртвая спутница, —
И одним уже этим вы милее живой!
 

Мой Дар лежал на дне души, серый и пушистый, как пепел: не было в этом салоне никого опасного. Я подмигнула Вильме, чтобы дать ей это понять, – и мы три четверти часа весело валяли дурака, изображая богемных девиц из какого-нибудь сомнительного столичного вертепа. Нас не отпускали. Удалось удрать, только когда Вильма прижала ладони к щекам и воскликнула: «Ах, нас ведь ждёт государь!»

Мы выскочили из салона бегом, Тяпка летела за нами – и нам вслед буквально аплодировали.

Вот это номер!

– Вильма, – выдохнула я на бегу, – это гениально!

– Ты должна быть в моде, – кивнула Виллемина. – Это тоже щит.

В покоях Гелхарда мы перешли на шаг, чтобы отдышаться.

– Это довольно непристойная мода, – сказала я. – Из столичных предместий.

Виллемина сморщила нос и махнула рукой:

– Какая разница! Она нам подходит. Если приживётся – ты будешь в моде, а нам это очень и очень полезно.

Вот что бы мне никогда не пришло в голову – так это возможность делать политику дурацкими песенками. Вильма разбиралась в этом гораздо лучше меня.

* * *

На следующий день был Малый Совет – и я немного нервничала.

Больше всего я боялась, что туда мог затесаться какой-нибудь гад с условным Даром: я просто не знала, как скажу об этом Гелхарду, если что. Но Виллемина не беспокоилась.

– Мне кажется, – сказала она, – эти важные мессиры не из тех, кто по ночам рисует знаки Сумерек на зеркале.

– Знаешь, – сказала я, – чтобы проклясть, больших способностей не надо. Капля Дара – и знать как… В общем, я внимательно посмотрю. Но скажи мне вот что: надеть муфту, чтобы не смущать важных мессиров, или не стоит – чтобы они сразу поняли, с кем имеют дело?

– Не надо, – решила Виллемина твёрдо. – Это не бал. Пусть поймут. И Тяпу возьми.

Ну, Тяпа, положим, со мной не расставалась никогда.

Нас позвал камергер Гелхарда, и мы пошли в рабочий кабинет короля, где все эти вершители судеб должны были собраться. И по дороге, в галерее, мы прямо-таки наткнулись на Эгмонда.

Он точно не искал Виллемину, но кого-то он искал, был взвинчен, раздражён, почти зол.

– Ты не ночуешь в своей спальне, – выдал Эгмонд, преградив нам путь.

– Вашему высочеству не сообщили? – ужасно удивилась Вильма. – Я ночую рядом с покоями вашего батюшки.

– У тебя есть кое-какие особые обязанности, – заявил Эгмонд.

– Я нездорова, ваше высочество, – сказала Вильма кротко и присела. Такой неглубокий извинительный реверанс.

Эгмонд оперся о стену ладонью, чтобы нам точно было не пройти.

– Ты слишком много о себе мнишь.

– Ну всё, – сказала я. – Виллемину ждёт государь. Прочь с дороги.

И ладонь ему в физиономию, чтоб шарахнулся.

– Я прикажу тебя арестовать, стерва! – рявкнул Эгмонд и дал петуха.

– Рискни здоровьем, – сказала я. – Её высочество ждёт государь, ты слышал? И она пройдёт, ясно?

И сделала шаг вперёд, а он – шаг назад, чтобы не уткнуться носом в мою клешню. Я ещё вперёд – он снова назад, и так мы прошли шагов пять или шесть, пока он не сообразил, что это уже смешно, и не отошёл.

Виллемина снова присела, чуть-чуть:

– Благодарю вас, ваше прекрасное высочество, – и прошмыгнула мимо, а я на одну секундочку задержалась.

И шепнула Эгмонду:

– Не рискуй, не надо. Что-нибудь может случиться.

Видимо, у меня та ещё физиономия была, потому что он не нашёлся что ответить. И мы с Тяпкой тоже прошли. Одинаково цокали по паркету: мои каблуки и её бронзовые когти.

– Я с тобой потом поговорю! – крикнул Эгмонд нам вслед – и опять пустил петуха.

Здорово ему не повезло с голосом.

– Он ждёт смерти Гелхарда, – шепнула я Виллемине на ходу.

– Да, – кивнула она. – Нам надо успеть как можно больше.

И мы вошли в рабочий кабинет короля.

Я думала, там будут церемонные важные особы за круглым столом, как это обычно рисуют в газетах. Такие мессиры миродержцы с непреклонными лицами. Но во главе стола должен был тогда восседать грозный государь, а на самом деле Гелхард, как всегда, полулежал в своём кресле, облокачивался на подушку, подсунутую за подлокотник, и вид у него был не грозный, а…

Ну да. Усталый и больной.

Видно было, как ему тяжело. И никакой церемониальной сбруи, конечно: на нём был халат, подбитый мехом, как на средневековых портретах. Прямо на рубашку.

И мессиры миродержцы, пятеро немолодых аристократов, посмотрели на нас так, что у меня душа ушла в пятки. Но это был девчоночий страх, просто перед взрослыми суровыми мужчинами, не тревога некромантки: Дар тлел под рёбрами, согревая, не обжигая.

Мы стояли в центре кабинета, а на нас смотрели. Тяпка спряталась за меня и тихонечко там сидела.

– Вот, – сказал Гелхард, чуть улыбаясь. – Мои девочки. Сегодня я вручаю малютке будущие права. Придумай, как это оформить, Хальгар.

Полноватый краснощёкий дядюшка, прищур как у сытого кота, кажется добрым и весёлым – если б ещё мог Дар обмануть! – Хальгар, герцог Ясномысский. Брат короля, министр юстиции, я помню. В газетах его совсем иначе рисуют.

– Создаёшь рискованный прецедент, Гелхард, – сказал герцог. – Вся партия Эгмонда на дыбы встанет и на стенку полезет.

– Да моя бы воля, – сказал Гелхард, – я бы завещал короновать малютку в обход Эгмонда. Подсунули же мне жену… единственный сынок на троне сидеть – годен, а править – нет…

– А Виллемина – девушка, она получила совсем другое образование, – грустно сказал маршал. Маршала я узнала: мундир он накинул на плечи, сидел, сутулясь, пил кавойе без сливок, и у него было осунувшееся обветренное лицо со знаменитым шрамом, располосовавшим лоб и бровь. – И подход у девушек другой…

– Коронованные не вышивают, дорогой мессир Лиэр? – спросила Виллемина с лёгкой улыбочкой. – Пожалуйста, не тревожьтесь этим: я тоже не вышиваю. И не буду требовать вышивок на солдатских мундирах, – сказала она, становясь серьёзной. – Я согласна с вами.

Лиэр поразился и выпрямился. Даже чашку поставил.

– Ох ты ж… Откуда вы знаете, ваше высочество?

– Эгмонд громко обсуждал это со своими приятелями из свиты её величества, – сказала Виллемина.

Угол губ Лиэра дёрнула судорога.

– Растрепал этим тупым пижонам, что я труслив и смешон? – спросил он тихо, и я подумала: не дай Творец мне стать его врагом.

– Издевался над вашим проектом новой формы для армии, прекрасный мессир, – сказала Виллемина. – Они болтали, что вы бы хотели, дай вам волю, надеть на солдат серые мешки с дырками для пяток – чтобы показывать их врагу. И что вы хотите превратить парады в болото… Я девушка, мессир Лиэр, но я отлично понимаю ваш замысел. Вы хотите сделать солдат незаметными для наблюдателей врага, для этого нового дальнобойного оружия, верно? Красивая форма хороша на мишени…

– Вот даже как… – протянул маршал. – Вы удивили меня, ваше прекрасное высочество.

– А вы меня восхищаете, мессир Лиэр, – сказала Виллемина. – Мне кажется, женщина вернее поймёт вашу идею, чем мужчина: вы ведь хотите сохранить жизни солдат.

– Короне выгоднее, когда за неё сражаются, а не умирают, – сказал Лиэр, и Виллемина почтительно и согласно склонила голову.

– Что, Лиэр, малютка тебя убедила? – усмехнулся король. – С ней будет легче работать, чем с Эгмондом. Шуточка Творца: принц с замашками капризной девицы – и принцесса… с разумом юноши…

– И всё-таки опасная выходит затея. Рискованная, – сказал герцог Хальгар, морщась. – Виллемина – славная девочка, но штурвал целой страны в девичьих ручках… Я перебираю исторические параллели – и не могу припомнить на престоле женщину при живом муже. Разве только Аннелизу Рыжую… но Нодр был абсолютно сумасшедшим, да и правили её конфиденты…

Гелхард взглянул вопросительно.

– Если не доверяешь Эгмонду, коронуй моего сына, – предложил Хальгар. Без всякого нажима, с ласковой улыбкой.

– Или тебя, ну конечно! – улыбнулся и Гелхард. – Хальгар, не беси меня и не ссорься со своей будущей государыней.

– Орстен – не дурачок, – сказал Хальгар без тени обиды. – Не сердись, подумай. И предложи, наконец, девушкам сесть, они устали.

Гелхард показал нам на кресла, мы сели, хоть мне и не хотелось садиться. Почему-то я чувствовала себя свободнее, пока стояла. Но у моей принцессы был совершенно безмятежный вид.

– Я задам тебе один вопрос, душа моя, – сказал Гелхард герцогу. – Ты-то почему женил Орстена на девице из Перелесья?

Хальгар смутился. Заметно не знал, куда деть глаза.