Глава 5

Просыпаюсь затемно. Голова и шея затекли от неудобной позы. Мне нужно в туалет. Аленка еще дремлет, но чутко, словно животное – вроде белки или рыси, того гляди побежит прочь.

Иван Лю включил фары, но и без них довольно светло, повсюду окружают огни. Я пытаюсь встряхнуться, осмотреться – высокий бетонный забор, оранжевые фонари. На миг сердце останавливается от ужаса: мы вернулись в «Солнышко». Человек в синей одежде меня обманул. Или мне все приснилось. Никаких слез Инд, никакой экспедиции, никакой правды о родителях. Он проверял меня, а теперь накажут, я ведь дочь изменников родины. Я не отделаюсь простым карцером, может быть, меня прилюдно высекут солеными розгами, а может, сразу расстреляют.

Я едва не кричу и зажимаю себе рот кулаком. Аленка перехватывает в полумраке взгляд и жест. Хмурится.

Это действует отрезвляюще. Мы как раз проезжаем блокпост —в довольно тесной каптерке сидят двое, один человек выглядывает – «Предъявите документы». Он одет в черную униформу Сферы Безопасности, но нет ни единой полоски, так что, делаю я вывод, он ниже смотрительниц в Солнышке. Его напарник курит прямо в этой маленькой комнатушке, где едва помещаются вдвоем, и наверняка, от сигарет жутко воняет.

Иван Лю протягивает желтоватый лист. Оба охранника сразу же кивают, захлопывают окно, делая характерный жест – проезжайте.

Мы пересекаем забор и я, уже окончательно проснувшись, понимаю: никакой это не интернат.

«Солнышко» был темным местом. Чаще всего – серым с коричневой массой копошащихся униформ, но порой непроглядно, чернильно-черным, особенно по ночам. Электричество немилосердно жгли колючими белыми лампами утром и днем, но почему-то ночью нельзя было даже зажечь маленький светильник, чтобы выйти по нужде. Если приспичило – изволь пробираться во мраке.

А здесь огоньков тысячи, сотни тысяч, так мне мерещится поначалу. Пахнет тоже иначе – не кислой капустой и прогорклой крупой, а незнакомо, сладко и солоно, горьковато —соляркой, табаком. Большую часть ароматов я не могу назвать. Аленка тоже вертит головой, ерзает. Наверняка, ей тоже нужно в туалет.

– Уже приехали, – сообщает нам Иван Лю. – Сейчас до кампуса десять минут, а там отдохнете до утра.

Последняя часть пути самая короткая, но и самая захватывающая. Мы едем по улицам мимо домов, я пытаюсь прочесть надписи и дорожные знаки, вывески, номера. Кое-где деревья. Я слышу лай собак. В некоторых домах горит огонь. Людей на улицах, конечно, нет: комендантский час везде одинаковый, и все же город живет, пульсирует, как сердце, и ощущает нас. Я даже машу в окно рукой. Аленка повторяет мой жест и подпрыгивает на сидении.

Машина поднимается по невысокому холму: дома закончились, зато на вершине большое здание. Оно похоже на интернат, хотя и немного поменьше. Оно ярко освещено уличными фонарями.

– Ну вот, это наш НИИ, здесь вам уже подготовили комнаты в общежитии. Сейчас проводят, а утром увидимся.

Иван Лю заводит машину в просторный ангар: это помещение расположено отдельно. Никогда не видела столько автомобилей сразу. Штук двадцать или тридцать, а то и пятьдесят. Потолок низкий зато в нем тоже электрическая подсветка. В интернате точно такого не было.

Мы с трудом выбираемся из машины. Ноги затекли. Снаружи холодно. Я не была вне помещения ночью много лет.

Странная мысль, но я задерживаюсь на улице, и поднимаю голову. Когда-то нравилось любоваться звездами: большими и яркими на черно-синем небе. Сейчас они мельче и тусклее. Разочарование.

– Пойдемте, – торопит нас Иван Лю, Аленка оглядывается, тоже смотрит вверх, пожимает плечами. По-моему, она считает, что на звезды смотреть никакого смысла.

Ну и ладно.

Я иду за ними, дрожа и стуча зубами.

Звезды похожи, говорят, на слезы Инд. Это не совсем правильно, потому что кристаллы небольшие, не крупнее перепелиного яйца, а те штуки наверху —огромные огненные шары. В легендах кристаллы становились звездами и наоборот, но я ведь не собираюсь верить в богиню, в ее глупых дочерей и в Плакальщиц? Правда?

Я впервые за целый день достаю фигурку и сжимаю в ладони.

Нас встречает женщина, которая просит называть себя Татьяной. Она высокая, крупная, с довольно светлыми и при этом вьющимися волосами, у нее большой нос картошкой с расширенными порами. Одежду она носит нейтральную – хаки, наверное, предполагаю я, обслуживающий персонал. Пытаюсь разглядеть полоски на обширной груди – ничего.

Аленка мнется. Я решаюсь спросить у Татьяны про туалет. Она почему-то улыбается, показывает в сторону двери, и мы с Аленкой ныряем туда, толком не оглядевшись.

Внутри блестящий кафель, светло – и несколько дверей. Это сбивает с толку. В интернате дырки в полу просто строились в шеренгу, совсем как мы перед выдачей рабочей смены. Некоторые новенькие стеснялись справлять нужду при других, но от неловкости быстро отучаешься – слишком мало времени давалось на естественные надобности. При всех, не при всех, какая уж разница.

Я уже и забыла, что надо уединяться. Зато Аленка помнит, она быстро ныряет в правую кабинку: всего их три. Снаружи еще большое окно, сейчас —темное, с пятнами фонарей за стеклом. На подоконники пепельница-жестяная банка из-под консервов, в ней вода и плавают окурки, но характерной табачной вони почти нет.

В кабинке тоже чисто. А еще здесь висит целый рулон бумаги. Большой. Белый. Не выданные два-три листика.

Потом мы моем руки. Вода теплая. На кафельной стене нашлепка из блестящего металла, похожая на маленькую корзинку, а в ней – розовый кусок мыла, я даже не сразу понимаю, что это мыло. Аленка подсказывает: берет, он пенится. Пахнет ягодой.

Забыла, какой именно.

Точно не морошкой.

Я плохо разбираюсь в ягодах, тундра небогата на них, да и в убогом лесу при «Солнышке» мало что росло.

Татьяна терпеливо дожидается нас снаружи, а потом ведет за собой. Я оглядываюсь, Аленка тоже. Здесь немного похоже на интернат, но коридоры поуже, а стены раскрашены в основном в синий цвет с белыми указателями. «Столовая». «Комнаты отдыха». «Лаборатории», – я читаю, проговаривая губами. Я замечаю плакаты с яркими картинками. В интернате тоже были плакаты – сплошь из серых и красных тонов, а речь в них шла о том, что надо работать, иначе ты так и останешься бесполезным балластом для Коллектива. Еще был один маленький плакат с техникой безопасности на разных видах работ. Только все равно никто не соблюдал никакой безопасности.

Я бы остановилась и почитала то, что написано здесь – может, про слезы Инд будет, хотя это дурацкая мысль. Татьяна нас торопит. Мы идем по направлению «Столовой».

Помещение просторное, хотя раза в три меньше, чем в «Солнышке».

– Уже поздно, поэтому выдам вам только сухой паек, – объясняет Татьяна. Она оставляет нас с Аленкой в окружении квадратных столов и скамеек. Они деревянные и цветные: желтый, зеленый, белый. Красиво, думаю я. Мы переглядываемся. Раздаточная стойка сейчас пустует, аккуратной и тоже разноцветной стопкой сложены пластиковые подносы. Я замечаю пару кранов прямо в стене, поворачиваю – льется кипяток.

Никогда прежде такого не видела.

– Бойлер сейчас толком не работает, – отпрыгиваю и отдергиваю руку, не успевая повернуть кран. Вытягиваюсь по струнке. Татьяна смотрит на нас удивленно, потом вздыхает и перекрывает кран с кипятком. – Утром дадут чай, сейчас только это.

Она вручает нам по картонной коробке. Не очень тяжелой, даже Аленка без труда удерживает.

– Комната вам уже готова. Одна на двоих, надеюсь, вам это подойдет. Одежда в шкафу, удобства на этаже.

Мы сбиты с толку. Я отвыкла от того, что можно не делить спальню с сорока другими девочками. Аленка как будто уверенней – ну да, она же еще совсем недавно жила дома. В настоящем доме со стенами и деревянной кроватью, может быть, там даже стоял радиоприемник.В тундре и то у нас был фургон-трейлер.

Татьяна провожает еще через полдюжины коридоров. Я запоминаю две лестницы: второй этаж. Полутемный коридор. Бежевые стены, под ногами что-то пугающе мягкое, я останавливаюсь, едва на выронив коробку, и трогаю: это ковер. Точно ковер, в трейлере тоже был.

Татьяна смотрит на меня странно, вздыхает.

Она еще потом говорит про полотенца, пижамы, зубной порошок и щетки. Мы едва слушаем: комната. Правда. Настоящая комната – с двумя кроватями друг напротив друга, на них пижама и полотенце. Шкаф. Стол, два стула. Можно включать электрическую лампочку – вот выключатель. Напротив двери – санузел. Я решаюсь спросить про душ, и Татьяна пожимает плечами – мол, сейчас вода будет холодноватой, но если с дороги не терпится помыться, то пожалуйста. Никаких ограничений.

– Завтрак в восемь, не опоздайте.

Она кивает на стену, где висят часы. Круглые. Корпус из синего пластика, черные цифры, белый циферблат.Татьяна о чем-то догадывается, потому что спрашивает:

– Умеете заводить будильник?

Я киваю.

До интерната, до гонгов и речей Великого Вождя, приходилось. У папы было несколько часов и других приборов – телескоп, секстант, теодолит.

– Вот и отлично. Спокойной ночи.

Она уходит.

Мы не решаемся сесть на кровать. Располагаемся прямо на полу —Аленка напротив меня, пол теплый, тоже обит ворсистым ковром. Сидеть приятно. Открываем коробки – в них бутерброды с мясом, яблоко и стеклянная банка, внутри которой – ягодный сок, который немного пахнет тем самым мылом.

– Клубника, – читаю я надпись на банке. Аленка улыбается и пьет его.

Потом она начитает беззвучно смеяться.

Глава 6

Конечно, мне не нужно никакого будильника. Я с трудом вспоминаю, сколько лет провела в «Солнышке» – восемь? Девять? – но рутина пробуждений в пять утра стала как цвет глаз или волос. Я просыпаюсь и начинаю отсчитывать десять минут. Потом вспоминаю.

Здесь светлее, чем в предутренней спальне интерната: окно не очень большое, над столом, зато решеток нет. От него слегка тянет прохладой. Одеяло объемное и теплое. Я в коричневой пижаме. Рядом тихонько спит Аленка —такая маленькая, что ее нельзя даже разглядеть в подушечно-одеяльной норе.

Можно поспать еще, понимаю я. Завтрак в восемь, сказала нам Татьяна. Это целых три часа. Немного меньше – надо успеть умыться и одеться, и все равно, просто огромная куча времени.

Я засовываю руку под подушкой и нащупываю фигурку. Сейчас можно разглядеть подарок Эллы: это женщина в коленопреклоненной позе, вырезана из полупрозрачной кости оленя или медведя. Работа довольно грубая, и все же воочию представляю жрицу-Плакальщицу; говорят, они носят только легкие покрывала из шелка, но холод не причиняет никакого вреда, ведь они служат самой ледяной богине, а та благодарит за… сочувствие, должно быть. Если задуматься, это глупо. Коллектив запрещает веру в Инд, и тут я склонна согласиться. Никаких богов не существует.

Но фигурка красивая. Я убираю ее обратно под подушку и пытаюсь задремать, в конце концов, у меня это получается.

Мне снится то, что обычно – тундра и цветы, и наша семья. Мы никогда не были обычными, если понимать то, что рассказывали другие девочки. Никаких спокойных семейных обедов, походов на работу по фабричному гудку каждое утро. Иван Лю говорил о родителях то, что долгое время как будто скрывала от себя же, как будто прятала в какой-то невероятной глубине. Но так нельзя, и вот я здесь, и мое прошлое напрыгнуло, как молодой дурной еще от весеннего задора олененок. Первоцвет так делал, пока был маленьким. И пока жевал панталоны. Ладно, панталоны он жевал и после.

Ледник Плакальщиц часто являлся в мои сны.

Мама рассказывала мифы и легенды, но я никогда не воспринимала буквально. Зато образы изо льда и нерожденного дыхания проникали сквозь пленку сознания и являлись в сновидениях.

А отец рассказывал другое – про технику, про города. Наша Республика Индар, на самом деле, считал он, не такая уж могущественная и сильная, как говорят Великий Вождь и Коллектив. Мы вполне могли бы проиграть в войне – ну да, все тому же Хофешу, но только Хофеш пока слишком далеко.

Они посылают к нашим берегам корабли, объяснял отец. Только не с той стороны, где разведанная часть моря, а с другой – по ту сторону Ледника, туда очень сложно проникнуть, ведь сам Ледник практически непреодолим. Это и защита земель Индара – люди Хофеша точно так же не способны пролезть к нам.

Мне снится Ледник в огне, и чужаки в неприятно-пестрой одежде, у нас такую не носят. Говорят, в Хофеше нет никаких правил по униформе, ты можешь сочетать синее Сферы Науки с зеленым Аграриев, да еще добавить белое Воспитание, даже нацепить золото Управление – никто и слова тебе не скажет. Не говоря уж о расстрелах.

Почему-то эти рассказы меня немного пугали. Если увижу человека в пестрой одежде, спрашивала отца, что должна сделать? Выстрелить? Закричать и убежать?

В такие моменты Нико обязательно прислушивался, чтобы потом тоже начать закидывать отца вопросами, а мама сердилась: мы, мол, слишком маленькие, чтобы забивать нам головы политикой. Но вообще-то про политику было не так уж скучно.

Хотя про науку и про легенды мне нравилось больше.

Во снах люди в пестрых одеждах перебираются через переливающийся свет Ледника Плакальщиц. Они спускаются прямо по неприступному льду, надвигаются на нас, словно жуткая многоцветная толпа – орда муравьев, на которых облили несколько ведер краски. Гигантских муравьев с носами-жвалами, острыми зубами и когтями, и это и не люди вовсе.

Похожие кошмары, насколько знаю, снились почти каждому в Солнышке. Мы дети врагов народа, но мы все еще часть Народной Республики Индар. Немного иронично, как по мне.

Теперь эти сны смешиваются с плачем, и я словно бы слышу женский голос – это мама, но и не совсем. Не могу не думать про Всеобщую Матерь. Так называли богиню Инд. Такова ее сущность – помимо всей жути, связанной с концом и началом света, холодом-до-начала, жаром-после-конца.

Наверное, кровать слишком теплая; ну и ржавчины на ней нет, а я совершенно точно не привыкла ни к чему подобному.

Второй раз я просыпаюсь, если верить часам, в шесть пятнадцать. Верчусь, достаю и прячу фигурку. Уснуть больше не выходит, не стоит и пытаться. Напротив по-прежнему гнездо из пышной белой подушки и одеяла в белом же пододеяльнике, так что я встаю аккуратно, осторожно, чтобы не разбудить Аленку. Выхожу в пижаме в коридор, ожидая увидеть толпу людей, но никого нет. Я вспоминаю, что не взяла полотенце, возвращаюсь за ним – оно большое, пушистое и теплое. Прижимаю к лицу: пахнет клубникой, как вчерашний сок и мыло.

Я иду в душ: каждая кабинка закрывается изнутри, как и туалетные. Стоя под горячими струями воды, позволяю себе разрыдаться.

Еще вчера я сидела в карцере. Темнота, нельзя ни прилечь, ни толком сесть. От меня несет немытым телом, я задыхаюсь. Вчера – кошмар, сегодня – почти мечта, как в те-самые десять минут, но мамы с папой нет, их никогда не будет больше, и мне стоит смириться. В интернате получалось, почему рыдаю сейчас? Вода горячая, никто не прогоняет, никто не отсчитывает время. На стеклянной полке вместо мыла пластиковая бутылка, в ней что-то пенящееся и пахнущее неизменной клубникой – можно вымыть волосы, все тело.

А потом распаковать зубную щетку, которую Татьяна выдала вчера вместе с едой. Порошок в бумажном пакете, отдельно. Я чищу зубы, завернувшись в полотенце, перед огромным зеркалом – и ловлю себя на мысли, что совершенно не представляю, как выгляжу, просто не было времени на такую ерунду.

Рука останавливается: щетка торчит изо рта.

Я рассматриваю себя.

Полукровка – старая и новая кровь, как сказала бы мама. У меня волосы довольно светлые, но кожа скорее смуглая, глаза с характерным разрезом, только не карие, а серые. Средний рост, худощавая, зато с выраженными мышцами. Еще бы, в «Солнышке» слишком часто приходилось пилить деревья. И таскать проклятущие бревна тоже. У меня маленькая грудь – и это удобно, потому что не мешает. Папа говорил, что я красивая. Сейчас, разглядывая в зеркале почти чужого человека, понятия не имею – правда или нет.

Неважно.

Я возвращаюсь в комнату и одеваюсь, повесив полотенце сушиться на спинку одного из стульев. Заглядываю в шкаф: там белье, в том числе, теплое. Шкаф вмонтирован в стену, отчего занимает мало места, но внутри просторный, помещусь там целиком, может, еще и Аленка влезет. Я нахожу униформу нейтрального цвета хаки, оглядываюсь на старую, приютскую… и понимаю, что не хочу надевать ничего, что напоминало бы об интернате.

В новой гораздо лучше, хотя это брючный костюм, а колючее платье. Ткань хорошая, мягкая и приятная.

Еще есть время, но я решаю разбудить Аленку. Она что-то бормочет —впервые слышу ее голос, хотя и не настоящие слова. Потом вскидывается, глаза дикие, пустые как у испуганного зверька. Она расслабляется через секунд пять, вздыхает.

– Рановато, конечно, – признаю я. – Но потом, наверняка, в туше с туалетом набьется толпа людей. Так что лучше пока все спят.

Она кивает.

Я провожаю ее, объясняю про шампунь и все остальное. На обратном пути замечаю: соседняя дверь открывается. Оттуда выходит заспанная женщина в толстом на вид халате. На меня она не смотрит, пока едва не сталкивается.

– Что… а, доброе утро. Там занято?

Тупо таращусь на нее. Соображаю. Женщине лет тридцать. Она из новых индарцев, без примеси старой крови.

– Ты немая, девочка? – нетерпеливо продолжает женщина, на плече у нее полотенце, а в руках сумка, из которой торчат какие-то баночки и тюбики. – В душе кто-то есть?

– Только Аленка. Она не говорит.

Зачем я это ляпнула? Понятия не имею.

– А, ну хорошо. Главное, чтобы никто из мужиков не приперся. Любят они в наш душ заглядывать, свой-то загадили по уши…

Она скрывается за дверью, из кабинки слышен шелест воды.

«Фигурка», – вспоминаю я.

Где оставила? В душе?

Если так, то…

«Я ее забыла. Там».

Женщина увидит. Или найдет Аленка. Это плохо. Все плохо, ужасно, едва выбралась из интерната, как тут же вот так прокололась. Они отправят меня обратно. Или куда-нибудь еще, я ведь неблагонадежная, у меня настоящая фигурка Плакальщицы Инд. Можно сказать, что это исследования родителей. Да, точно.

Я стою у двери в комнату. Меня трясет, аж зубы колотятся друг о друга с костяным стуком.

«Неудачница», – колотится в голове. Мне нужно войти в комнату. Проверить там ли фигурка. Я ведь не могла ее с собой в душ взять, или?..

Вспоминаю с отвратительной, яркой четкостью: я оставила ее на полочке у зеркала. Еще подумала, что она высоко, вода не попадет. И бортик. Там есть бортик. Так что фигурка не сорвется, в канализацию не смоет.

Лучше бы смыло.

Меня трясет так сильно, что я не могу сделать и шагу. Представляю: сейчас эта женщина найдет костяную Плакальщицу. Она знает, что такое. Они здесь ученые, исследуют феномен. С научной точки зрения. А тут – идол, запрещенная штука; конечно, она поймет, кому принадлежит. Расскажет Ивану Лю. Он придет ко мне со своей улыбкой, похожей на тонкий слой ягеля поверх ледяного выстуженного камня, и покачает головой: «Извини, Марта, но так не годится. В исследовании слез Инд необходим строго рациональный подход, никаких запрещенных суеверий. Понимаю, ты просто заблуждаешься, но оправдать это перед Коллективом не смогу».

А может, он решит, что это мама с папой научили меня по-настоящему поклоняться Инд как богине? Вырезали из оленьей кости «священные» знаки и все прочее… и тогда они снова будут осуждены. Посмертно. Теперь на вечный позор.

Я начинаю плакать. Я разучилась реветь в голос, просто стою и дрожу, слезы текут по переносице, в горле влажно и мокро.

Никакого смысла. Сама все испортила. Дура. Тупица.

– Ты чего здесь стоишь? – голос женщины выдергивает меня из рыданий, заставляя сжаться еще сильнее. —Это твоя сестра? Она немного растерялась, но мы разобрались…

Нужно обернуться, нужно…

Аленка идет вперед, завернутая почти целиком в слишком большое для нее полотенце. Она замечает, что я плачу и останавливается. Нет, пожалуйста, иди дальше.

– Все хорошо?

Женщина касается моего плеча. Я дергаюсь так сильно, что врезаюсь в стену.

«Сейчас спросит про фигурку».

«Сейчас…»