– Мы из органов, – второй достал из кармана сложенную красную картонку и, не мешкая, вернул назад по месту ее проживания.

– Что вы мне показываете? Оставьте меня! Что вам нужно?

– Сопротивление властям, – рассвирепел тот, что с голосом. – Пройдемте, гражданка, в участок.

– Никуда я с вами не пойду. Что вы себе позволяете? – женщина стала оглядываться по сторонам в поисках защиты.

Людей вокруг много, столько же сочувствия – помощи никакой. Она заплакала, опустилась на землю, вцепилась в чемоданы, пытаясь хотя бы в них найти защиту. Тот, что с картонкой, приподнял ее. Тот, что с голосом, ударил в живот. Женщина замолчала. Удар расшвырял все ее проблемы по сторонам, освободив место для единственной – схватить дыхание. Субъекты подцепили ее с двух сторон, как раненную на поле брани, свободными руками подняли чемоданы и торопливо потащили поклажу в незаметно подкравшуюся темноту.

Воздух накален добела гневом. Достаточно одной сердобольной душе крикнуть «оставь женщину, топай отсюдова, цел покудова», и тогда всё остальное свершится само собой. Как естественная человеческая реакция толпы на несправедливость, как потребность выплеснуть наружу горечь и страдания последних дней. Но толпа поражена чувством столбняка, пока молчание и потухшие взгляды прикрывают собой трусость и стыд десятков людей вокруг

Даша была частью этой толпы, и ей было стыдно и страшно. Она чувствовала довольство тех двоих, когда тащили несчастную в темноту, добравшись до чемоданов, а в скором времени и к телу. И еще большее удовлетворение они излучали, когда один держал – другой бил, и даже не от самого битья, а от того, как толпа безучастно наблюдала. Они не только владели толпой. Они сделали ее своей соучастницей.

***

Первая попытка попасть на поезд в Харькове оказалась неудачной. Даша наполовину взобралась в теплушку, когда кто-то проворнее оттащил ее, запихивая в вагон себя и семейство. Имея единственный багаж – почти пустой мешок за спиной, ей понадобилось пять секунд добежать к двери соседнего вагона. Людей, штурмующих дверь, там оказалось больше, но протиснуться между ними она могла бы. Все, что требовалось – поддеть плечом женщину слева, протиснуть локоть и оттолкнуть парня в очках справа. Сделать это было ей по силам. Но кроме сил требовалось что-то еще, что она не имела. Ей казалось, что дедушка Герасим и Надя наблюдают за ней из глубины, сквозь грязные стекла вокзального помещения или технических пристроек слева от вокзала. Убедиться ли в том, что не ошиблись, передавая ей магическую палочку доброты, или опять помочь, если удача окончательно оставит ее.

Она подумывала взобраться на крышу вагона, но та была пологой и удержаться на ней можно было час или того меньше. На длинном пути это ей не по силам. Останавливало еще и другое. Она видела людей на крышах вагонов, удаляющихся от станции, но ни разу не видела на приходящих. Пытались ли люди благополучно или безуспешно пересаживаться внутрь вагонов во время остановок в степи или даже на ходу? Или происходило с ними что-то еще, она не знала.

Судя по табло расписания, поездов в южном направлении до ночи не предвиделось. На удивление – Даша восприняла новость как удачную. Пробраться в поезд, следуя вальяжным нежно-розовым правилам расшаркивания, не удастся. Найти другой способ требуется время. Секунды тесно выгравированы на короткой линейке времени, конец которой упирается в миг, когда тугие толчки, эстафетой побегут от вагона к вагону в хвост поезда, который сегодня ночью или завтра понесет ее на юг. Секунды собираются в минуты, те в часы наблюдений за происходящим. Незначительных деталей не существует. Никто не знает сегодня, что может понадобиться ей завтра.

Даша видит как…

…платформа не дотягивается до первых двух грузовых вагонов поезда.

…раздвижные двери, подвешенные на тяжелых подшипниках, сорвавшись со ступора, накатываются направляющим роликом на ногу неудачника, пытающегося взобраться в вагон. Несчастному не помогут ни истошные крики боли, ни кратковременное сострадание очевидцев.

…открытые платформы с брезентом, прикрывающим могучие формы станков или башен танков, охраняемые солдатами с винтовками, медленно двигаются на дальнем пути.

…девочка лет пяти с помощью матери и сердобольных пассажиров вскарабкалась с полотна в вагон и, едва став на ноги, теряет равновесие под натиском фанерного чемодана, проталкиваемого кем-то в вагон. Падает головой вниз на гравий насыпи, зацепившись за мешок, брошенный в вагон ее же матерью.

…большой начальник быстро идет по вокзалу в сторону необычно короткого, опрятного и надежно охраняемого состава в окружении маленьких начальников и военного патруля.

…эшелоны сформированы пассажирскими, товарными, административными вагонами и открытыми платформами в каждом случае в разных количествах и очередности.

Завыла сирена. Освещение вокзала торопливо погасло. «Это не может продолжаться бесконечно. Чем-то должно когда-нибудь закончиться», – подумала Даша. – «А пока надо бы найти безопасное место для сна»

Могучая стрелка вокзальных часов напряглась, дрогнула, совершила суточный ритуал окончания дня, и тяжело ввалилась в следующий цикл трагедий, боли, хаоса и надежды.

За несколько минут до того, как ее уморил тяжелый приставучий сон, Даше удалось пробраться в здание вокзала, пропитанного дымом, угольной пылью, острыми человеческими запахами, и неудобно сложиться у стены недалеко от двери дежурного по вокзалу.

Проснулась Даша разом, не проходя через ставшими последние дни привычными беспокойные видения, непонятно откуда пришедшими, то ли из сна, рассеивающегося в прошлое, то ли из тревог надвигающегося дня. Чувствовала себя отдохнувшей и расслабленной.

Зал ожидания по-прежнему прикрывается темнотой, разве только чуть побледневшей со сна. Из закрытой комнаты дежурного по вокзалу пробралась неуверенная полоска света вопреки всем предосторожностям, запретам и преградам. «Лучи не пробираются сквозь замурованные двери без причины», – подумала Даша и двинулась к двери, пытаясь по пути придумать ответы на «Кто там?» и «Что нужно?»

Минуя вопросы, дверь приоткрыл и молчаливым зна̀ком пригласил войти щуплый мужчина лет сорока. Предположение, что он ждал ее, быстро сменилось на уверенность, когда, едва закрыв дверь, он торопливо бросил под ноги заготовленную тряпку, заслонив щелку, погасив тем самым путеводную звезду, которая привела сюда Дашу. На небритые щеки смотрителя маяка неряшливо свешивались седые шелковые пряди, будто два чубчика, не удержась на голове, сползли на стороны. Дай им только время и они продолжат путь, доберутся до острия подбородка, там обнимутся и переплетутся в козлиную бородку. Эта забавная часть внешности обрамляла величавую гладкую до блеска натертую лысину.

– Хорошо, что пришла. Я ждал тебя, – произнес он.

– Вы меня с кем-то путаете. Мы не знакомы, – неуверенно ответила Даша.

– Так точно, ты меня не знаешь, зато я знаю твою маму. Ты вылитая Фаина, когда ей было двадцать. Ошибиться невозможно. Ты думаешь, время движется по прямой. Ошибаешься, дитя. Время скручено в круги.

– Я нисколечко не похожа на маму, и ее не зовут Фаина, – попробовала возразить Даша.

Но экстравагантный дежурный по вокзалу не слышит ее.

– Если б не тот большой командир, она была бы сейчас со мной. Но они встретились и полюбили. Она от любви в десять раз красившее стала. Он командарм, она красавица. О них бы в книгах рассказывать. С них картины писать. Увез он ее. Но она все же писала мне и даже приезжала несколько раз. Будто ей мало его – ей еще надобен и я быть свидетелем их счастья. Четыре года назад написала, что увезли его от нее. После чего перестала писать. Страшно подумать. Может статься, и ее тоже увезли. А каково мне? Продолжать жить, будто ничего не случилось? А может, это наказание ей за то, что со мной так обошлась.

Даша не уверена, слышит она или видит эту печальную историю. Кадры мелькают перед глазами в мельчайших оттенках. Случилось ли в прошлом или это предупреждение о будущем? О ком рассказ? Уж не о ней ли самой?

Она видит, как в зеркале: командарм хватает ее за руку и умоляет защитить, не дать увезти. Она удерживает его со всей силой любви, которую вселенная подарила ей, но любви недостаточно. Его оттаскивают, и она обессиленно опускается на пол. Звуки медленно затихают, картины блекнут, а их остатки разламываются и окончательно исчезают в туннеле, чернеющем в густом тумане.

Даша пробуждается. Ночь, кажется, в самом разгаре. Но сон уже не вернется. Он уступил место чему-то более важному и, к сожалению, неясному. Что-то прячется внутри нее и взывает к себе, но это все, что она может понять. Вечером, когда засыпала, этого ощущения не было. Оно поселилось в ней ночью или привиделось во сне, который никак не может вспомнить. Вот она ухватила ниточку и начинает распутывать, но та выскальзывает и исчезает, не оставляя следов.

Даша поднимается с твердого лежбища с намерением высвободить дыхание в открытое пространство за пределы спертого воздуха зала ожидания, но до нее неясно откуда доносится: «Не туда». Она угадывает темное пятно двери и направляется к ней. Стучит. Дверь после продолжительного ожидания открывает мужчина лет пятидесяти в майке, впускает ее внутрь, закрывает дверь на засов.

– Стой здесь. Не двигайся, – отдал приказ, бросился к столу, схватил телефон, переспросил, повторил, записал.

Оказывается, поезда не двигаются сами по себе. Кто-то управляет скоростью, остановками, готовит пути к прибытию, переводит стрелки, считает вагоны, комплектует составы, ищет замену куда-то запропавшему машинисту.

Часы на стене изображают четыре с минутами. Темно-синий мундир на стуле светится бронзовым значком молота, перекрестившим незнакомый инструмент, в черных петлицах с голубой окантовкой. Мундир помог Даше вспомнить, где она видела этого человека. Вчера он несколько раз появлялся в зале ожидания, на платформе, у билетных касс.

Телефонный разговор сменился вторым, третьим. С каждым последующим звонком Даша все больше понимала, что он знает все, всем управляет и не потерпит, если кто-то ослушается или, упаси бог, посмеет возражать. Внешность его была под стать уверенному тону. Широкоплечий, мускулистые предплечья, громадные кулаки.

На пятом или шестом звонке установилась короткая передышка. Прикрыв микрофон ладонью, он повернулся к Даше.

– Покажь документы.

– Отвернитесь, пожалуйста, – попросила она, готовясь к тому, что он не станет выполнять ее указания.

К удивлению, выполнил.

– Деньги держи в трусах. Там им мягко и тепло. Для документов найди место подоступнее. Могут понадобиться, а времени лезть в задницу не будет.

Даша протянула ему паспорт.

– Годится. Куда едешь?

– В Баку.

– Я назову пять чисел. Запомни и повтори.

Назвал он шесть – три двузначных – три трехзначных. Она повторила только пять, упустив последнее.

– Ничего не потеряла?

– Никак нет. Сказано пять, я и повторила пять.

Дежурный усмехнулся.

– Завтра в два сорок пять должен быть пассажирский на Баку. Меня не будет. В восемь поутру заступит Семен Борисыч. Он поможет. А сейчас садись за телефон. Вот этот – другие не трожь. Как позвонят, тут же отвечай: «Принимаю сообщение для Павла Петровича». Для меня, значит. Вот таблицы и карандаш. Будешь записывать все, что скажут. Почерк разборчивый?

– Каллиграфический.

Павел Петрович продолжает:

– Первая колонка – номер поезда, вторая – название станции. С которой звонят, значит. Потом скажут время. Потом числа – информация о вагонах. Запишешь их в эту колонку через черточку. Потом сообщение оставят на словах. Слово в слово записывай. Закончат, скажут: «Повтори», а забудут спросить, так ты сама повтори без приглашения. Ошибешься или перепутаешь – люди могут погибнуть. А даже не погибнут – все равно хана нам с тобой. Сечешь?

Следующие четыре часа пронеслись молниеносно. Даша едва успела ответить на три десятка звонков, заполнить четыре листа с таблицами, выпить чаю с баранками со своим работодателем, как, следуя обещанию, в дежурную вошел Семен Борисыч.

Затемнение на окнах сняли, и мягкий солнечный свет весело наполнил мрачную от тусклой электрической лампочки и пыльных бумажных кип комнату. Такой теперь вспоминалась ночная жизнь кабинета в обратном измерении времени. Ночью комната представлялась совсем другой – светлой, деловой.

Вслед за Семеном Борисычем в смену заступили две женщины, деловито подсевшие к столу и начавшие телефонные щебетания, которые совсем недавно она делила с Павлом Петровичем. Разве только тон был одомашнен – общались между собой люди, знающие друг друга по голосу и в лицо.

Даша чувствовала себя в безопасности – давно забытое ощущение. Рядом были надежные подготовленные люди, наделенные не только властью, но и способностями правильно ею распорядиться.

Пока проходила передача, Даша разглядывала заступающего на смену нового дежурного. Казалось, он не был пожилым, но каждая деталь внешности пыталась убедить в противоположном. Глаза добрые и старчески печальные. Она никогда раньше не думала, что печаль имеет возраст. Аккуратно подстрижены и заботливо уложены седые волосы над висками. Все остальное пространство со лба, через темя, к шее отдано в безраздельное владение гладкой блестящей коже оттенка ясного меда. Где-то она видела этого человека. Но праздные воспоминания о неважных мелочах представлялись абсолютно неуместными. Больше интересовало, каким образом этот мягкий, добрый человек сможет управлять людьми, поездами, вокзалом. Как сможет он заставить всех вокруг беспрекословно выполнять распоряжения и жестко расправляться по законам военного времени со всеми, кто посмеет возражать.

Вопреки упорным стараниям телефонов растянуть передачу дежурства, она, в конце концов, завершилась, и Даша с удовлетворением следила за тем, как Павел Петрович, отведя в сторону Семена Борисыча и кивая в ее сторону, что-то пояснял, а тот с понимающей усмешкой, подтверждал: «Все понимаю. Не ребенок. Будет сделано»

Удовлетворенный состоянием дел, Семен Борисыч сел за стол и только тогда впервые взглянул на Дашу. Вздрогнул, будто увидел привидение, отвел глаза. Проглотил что-то, напрочь отказывающееся проглатываться. Осторожно повернул голову к ней, то ли чего-то, опасаясь, то ли на что-то надеясь.

– Как это возможно?.. Кто ты?.. Как ты сюда попала?

Рассказывать о себе у Даши не было ни малейшего желания, да и ошарашенного (не понятно чем) Семена Борисыча интересовало, кажется, что-то совсем другое, отнюдь не история ее жизни.

– Я не знаю, что вы ожидаете услышать. Хотите проверить документы?

Вздрогнув, заверещал телефон. Даша услышала жесткий, не допускающий возражений голос мягкого, доброго человека с влажными глазами напротив.

Семен Борисыч имел интересную особенность перевоплощаться. Временами он вел себя так, будто близко знаком с Дашей или знал когда-то в прошлом. Вроде исполнял пошленькую роль отца, много лет назад бросившего дочь. Случайно встретив после долгого перерыва, испытывает вину, в которой не желает признаваться ни себе, ни ей, и нашел странный способ выразить это – избегать смотреть ей в глаза. В другие моменты взгляд все же прорывался сквозь завесу вины и объединял в себе трудно совмещаемые привязанность, отчужденность, а в некоторые моменты даже брезгливость. Так он и дрейфовал между двумя берегами – скалистым вины и илистым привязанности-отчуждения не в силах пристать ни к тому, ни к другому.

– Ты не можешь здесь находиться. У этого кабинета много секретов, а у тебя нет допуска. Найди себе полезное занятие. Бакинский идет пока по расписанию. В два сорок пять должен быть здесь. Подойди ко мне в одиннадцать. Скажу, что и как делать.

– Спасибо за все.

– Я передам Павлу Петровичу твое спасибо, – ответил он с некоторым брезгливо-ироническим подтекстом, от чего Даше стало неприятно.

Трудно понять, что изменилось за последний час. Какие такие секреты пробрались в комнату с начала нового дежурства. Или они и ночью там жили, просто невинно спали в тайных отсеках и были надежно защищены от Дашиного вредительства. Как бы то ни было, она не намерена портить утро бессмысленными догадками. С помощью доброжелателей или без нее впереди у нее тяжелый день. Тихо и торопливо убралась, боясь, что может невзначай причинить вред Павлу Петровичу, который, возможно, нарушил какое-то важное допускное правило, когда ночью принимал ее помощь.

Даша вышла на платформу и уныло вернулась в недавнюю, поспешно вытертую из памяти реальность. У нее угрожающе мало времени. Даже если ей помогут погрузиться в поезд, это лишь начало длинного пути. Ей по-прежнему нужны попутчики, и она по-прежнему не имеет представления, как их разыскать в этой тысячной толпе. Напроситься в попутчики должно быть полегче. Банальное проворство языка проделает трюк.

Страх и неуверенность порождают недоверие, на которое Даша натыкается каждый раз, как только пытается задать вопрос или попросту заговорить с посторонними. Неудача сменяется другой, та следующей. В редких случаях люди отзывались на призыв к общению, но затем выяснялось, что направления следования не совпадают. После чего поиск возвращался к нулевому отсчету.

Время неумолимо приближается к одиннадцати. Даша поворачивает в сторону комнаты дежурного, когда донесся до нее обрывок разговора: «Сказали, поезд будет через четыре часа» Это устанавливает обсуждаемое событие на два сорок пять. Время прибытия ее поезда. Конечно, никаких гарантий, только слабая надежда. Строить планы, основываясь на них, так же глупо, как и опасно. И все же она не смогла удержать возглас радости, вырвавшийся из тесной тоски в душе.

Ее будущие попутчики представляли собой семью, состоящую из среднего возраста четы, двух молодых женщин, одна из которых беременна, двух мужчин того же возраста, парня лет на пять старше Даши, четырех детей от пяти до девяти лет. Более удачных попутчиков невозможно вообразить.

Этим хорошие новости не ограничивались. Группа была свежеприбывшая. На это указывали их растерянные взгляды, расспросы окружающих (большей частью безрезультатные), где и как расположили вещи. С уверенностью можно заключить – штурм поездов в толпе беженцев не был привычным для них занятием и никто из них не имел ни малейшего представления о том, что предстоит им через четыре часа.

За исключением парня – робкого и неуверенного – ничто не указывало на то, что группа намерена интеллигентно пропускать впереди себя всех желающих без разбора. Среди всех других хороших новостей – при всем уважении к ним – эта новость была лучшая. Трое старших мужчин были скроены по одной выкройке. Невысокий рост, ширококостные. Безрукавки открывали мускулистые руки. Либо отец с сыновьями, либо с дочерями, слепившими по отцу шаблон для выбора суженых. Шахтерская семья – сама не зная почему, решила Даша.

Удовлетворенная достижениями, Даша отправилась в комнату дежурного по вокзалу в предвкушении новых хороших новостей. Что-то вроде «Нету добра без добра» или «Пришло добро – открывай ворота» Интересно, как бы это выразил Рома. Он был мастером на подобные обороты.