15

Они вернулись в лагерь, когда спускались сумерки, и держались за руки. Пин нес под мышкой спальный мешок. Завидев их, другие солдаты оторвались от дел и уставились на парочку. Естественно, теперь по взводу пойдут сплетни. Большинство бойцов пожали Пину руку и поздравили его.

– Даже в самую тяжелую годину можно давать волю чувствам, – примирительно сказал лейтенант Дао. Однако А-Гуан, проявлявший интерес к Юн, помрачнев как туча, поклялся, что напишет на них рапорт в Политбюро за пренебрежение своими обязанностями и прелюбодеяние во время войны.

– Вас обоих будут судить военно-полевым трибуналом! – прокричал он.

Лейтенант дернул ремень мушкета А-Гуана и спросил:

– Тебе ружье не надоело? Вдруг с ним чего не так? Отдадим его Пину чинить, а ты, пока жалобу в ЦК писать будешь, с пикой походишь. Так-то я уверен, что наши вожди, несмотря на всю их занятость вопросами обороны, наверняка крепко подумают над надлежащим наказанием за гнусное преступление, что совершили наши товарищи.

Бойцы засмеялись, и Пину стало так стыдно, что ему захотелось рассказать А-Гуану, что он сделал с ружьем Ло. Тогда у А-Гуана действительно появился бы серьезный повод написать донос.

Дорога обратно до Тецзиншани заняла четыре дня. Из страха угодить в засаду Третий корпус избегал основных дорог и двигался тропами – шли по ущельям, болотам и другим столь же неприятным местам. Теперь бойцы перемещались днем, так как гоминьдановцы уловили их тактику и знали, что колонны отступают по ночам. Местным крестьянам нельзя было доверять, особенно после того, как разлетелись вести о разгроме, поэтому красноармейцам приходилось экономить взятые с собой припасы, чтобы их хватило, пока они не дотянут до базы. Каждый день переход длился по десять часов. Солдаты шли под палящим солнцем. Кожа бойцов сперва потемнела от загара, а потом начинала шелушиться и отслаиваться, отчего их лица начинали напоминать морды древних, давно вымерших рептилий. Мало кто обращал внимание на виды, от которых, будто бы в насмешку, захватывало дух даже больше, чем от тех, что они видели, когда выдвигались к реке. Горные пейзажи, водопады и заросшие пышной зеленью каньоны дышали первозданной красотой, которую никто не замечал, кроме парящих в небе ястребов. Они пересекли реку на деревянных яликах, отталкиваясь от дна шестами, а когда добрались до Великого пролетарского военно-морского лабаза, в нем не оказалось ни единой живой души. Они обыскали магазин в поисках сушеной рыбы, морских водорослей и материалов, из которых можно было сделать бинты.

К тому моменту, когда Третий корпус добрался до внешнего периметра деревень, окружавших гору Тецзиншань, солдаты уже голодали. В тот день Пин съел лишь несколько кислых ягод, которые он сорвал с куста по дороге, да кожуру батата, доставшуюся ему утром на завтрак. Все предвкушали, что, когда они вернутся, столовая наверняка будет открыта, и с нетерпением ждали праздничной трапезы.

Добравшись до северных ворот деревни Саньцзиньцунь, где располагалась дозорная башня, Пин заметил, что часового на ней нет. Сначала он подумал, что солдат, должно быть, завалился спать в одной из хижин, но, войдя в деревню, обнаружил, что дома тоже пусты. Селение полностью обезлюдело. Стояла гробовая тишина, лишь поскрипывал ворот колодца да звякало ведро, качавшееся на конце веревки. В чем дело? Все ушли на митинг? Может, в свете новостей о наступающей гоминьдановской армии жителей деревни собрали, чтобы объяснить, как им теперь быть? Лейтенант Дао приказал бойцам взять оружие на изготовку и быть начеку: поскольку случиться может все что угодно.

Затем, у подножия самой горы, они увидели огни. Пещеры в склоне горы были освещены пламенем костров, с такого расстояния напоминавших крошечных светлячков. Разведчики со всей осторожностью двинулись по знакомой горной тропе через редкий лесок, подступавший к нижним из пещер. Однако не успели они добраться даже до Пролетарской столовой, как застрекотал пулемет: разведчиков накрыли огнем с позиций откуда-то сверху.

Вернувшись со встречи с командованием, лейтенант Дао объявил взводу, что следопыты заметили остатки Первой и Четвертой красной армии, находившиеся с другой стороны горы. Атаковать Тецзиншань в лоб было слишком рискованно: никто не знал, сколько там засело гоминьдановцев. Третьему корпусу было приказали обойти гору и воссоединиться с другими красноармейскими частями.

Добравшись до Тецзиншани, Пин заметил немногие оставшиеся палатки передвижного госпиталя. Над ними на горном утесе пылала деревянная беседка. Ее крыша уже успела дочерна обгореть. Порывы ветра сдували с нее тлеющие угли, швыряя их на крыши палаток. «Хай-у!» – пронеслось в голове оружейника. Из-за всех событий, приключившихся за последние несколько дней, он почти забыл, что у него появился новый друг.

«Надо сделать крюк и добраться до госпиталя», – решил Пин. Но как улизнуть, чтобы не заподозрили в дезертирстве? Оружейник подумал, что у него появилась возможность искупить тяжкий грех, который он взял на душу, и если его упустит, то никогда себя за это не простит.

– Можно тебя попросить об одолжении? – спросил он у Юн, которая шла рядом с ним – понурившись, как и все солдаты в его взводе. Им приказали рассредоточиться, и теперь, если пулеметчики откроют по ним огонь, они не смогут уложить все подразделение разом.

– Чего тебе? – спросила она.

– Поссать надо, – негромко ответил он. – Вон туда пойду, – Пин кивнул в сторону палаток. – Если лейтенант спросит, скажи ему, что я скоро вернусь.

– Терпи, – отрезала Юн, – или ссы в штаны.

Он покачал головой:

– Не, я лучше туда пойду.

Девушка повернулась к нему и прищурилась:

– Врешь ты все. Не хочется тебе ссать. В чем дело?

Ну и зачем, спрашивается, врать, если тебя и так все видят насквозь? Пин скинул вещмешок и положил железный котел на землю. Затем он медленно попятился, нырнул под ветку дерева и двинулся к палаткам.

– Мне надо спасти Хай-у, – сказал он.

– Вернись, – прошептала Юн так громко, как только было можно, чтобы не привлечь внимания других бойцов. – Кто он тебе?

– Он мой единственный друг – других у меня не осталось.

– Не делай глупостей. Его там наверняка уже нет.

Пин задумался. Скорее всего, Юн права, но это не имеет никакого значения.

– Зачем ты так поступаешь? Я не хочу о тебе переживать.

– Ну так не переживай, – Пин оглянулся и улыбнулся девушке. – Относись ко мне как к Ло.

Выйдя из леса, Пин залег. Сейчас от госпиталя его отделяло пять-шесть сотен шагов. День выдался погожий, и оружейник, задрав голову, увидел парящих в небе птиц: ястребов, ворон и грифов. Бегал Пин не слишком быстро, однако плечо ныло, и проползти такое расстояние он все равно бы не смог. Снайперы могут быть где угодно: над палатками, вокруг павильона, в укромных местах на склоне горы и даже за самой больницей.

– Вернись, – прошептала Юн. Ее голос теперь звучал тише и доносился издалека. Пин оглянулся, но ему не удалось разглядеть ее лицо.

«Всякий раз, когда вы собираетесь совершить какой бы то ни было поступок, – учил Мао, – вы не можете знать ни всех обстоятельств, определяющих последствия ваших действий, ни как именно вы будете действовать, ни какая последовательность действий является наилучшей. Все это становится ясно только в процессе».

Твердя про себя эти слова, Пин втянул носом аромат земли, пахнувшей грибами и сосновой хвоей. Затем встал и кинулся бежать что есть духу.

Часть II
Преданность

1

Ежели Небо возжелало лишить ее второго по счету ухажера за несколько дней, что ж, быть по сему. Юн дала себе слово не переживать за Пина. Во взводе полно мужчин, которые с радостью займут его место. Найти кого-нибудь еще не составит труда, хотя никто из бойцов не внес такого вклада в дело революции, как Пин, за исключением, пожалуй, лейтенанта, честного и толкового командира. Но и его место запросто займет кто-нибудь еще, а вот преемнику Пина придется потратить по меньшей мере несколько лет, чтобы стать оружейником. Впрочем, у лейтенанта в Маньчжурии осталась жена – он поклялся, что отправится туда, чтобы отыскать ее, как только победят японских оккупантов, да и к тому же Юн остановила свой выбор на Пине.

В конце концов, она уже переспала с ним, причем совсем не так, как с господином Чжу, скрюченным стариком, которому ее продал отец. Чжу принуждал ее к близости каждую ночь, пока она не сбежала, предварительно воткнув ножницы ему в пах. Похотливый хряк решил не бинтовать ей ноги, хотя вырос во времена империи и обожал крошечные изуродованные ступни других своих жен. Старшей жене он сказал, что Юн уже поздно бинтовать ступни, но он тому не печалится – разнообразие его только радует. Юн порой приходило в голову, что этот единственный добрый поступок Чжу в итоге и привел его к гибели. Она бы никогда не рискнула убить старика, если б у нее были перебинтованы ноги. С такими не полазаешь по деревьям и далеко не убежишь.

Она ждала Пина на опушке до захода солнца и, когда красный диск почти исчез за горизонтом, поползла обратно к своему взводу. К тому моменту, когда Третий корпус воссоединился с остальными частями Красной армии, Юн, хотя и зареклась переживать из-за Пина, просто не находила себе места от волнения. В надежде, что оружейник уже вернулся, она обошла расположения других подразделений. Лейтенант пересчитал личный состав по головам, и когда обнаружил, что одного человека не хватает, Юн сделала шаг вперед и сказал ему, что Пин отправился к госпиталю.

– Он хочет совершить подвиг и спасти раненого товарища, – отчеканила она.

– Глупость и себялюбие, – отрезал лейтенант, жуя сушеное тофу, которое выдал взводу интендант соседнего корпуса. – Какой нам толк от калеки? Ровным счетом никакого. А если мы потеряем оружейника? Это может нам стоить жизней многих наших товарищей.

Возразить на это было нечего, и Юн обругала про себя Пина за то, что ей пришлось его выгораживать, потеряв лицо перед лейтенантом.

– Пойду поищу его, – сказала она, берясь за винтовку.

– Никуда ты не пойдешь! – Дао аж топнул ногой. – Думаешь, я не видел, как вы во время привала отправились искать укромное местечко? Видел, но решил не обращать внимания. Не заставляй меня об этом сожалеть.

Юн оставалось только мерить шагами опушку леса. Время от времени она замирала и устремляла взгляд в сторону гор – вдруг оттуда покажется Пин. Красная армия должна была выдвинуться до рассвета, прежде чем гоминьдановцы займут позиции и подойдет основная масса войск Чан Кайши, преследовавшая их. Если к этому моменту Пин еще не вернется, его объявят дезертиром. Никто оружейника специально дожидаться не станет. Ноги девушки ныли от усталости, и она прислонилась к платану, устремив глаза на вершины холмов, усыпанные огоньками костров.

Юн никогда не думала, что ей придется покинуть Тецзиншань, и психологически не была к этому готова. Она запросто могла представить, как после победы живет старухой в пещере, а ее дети, давно уже взрослые и живущие в окрестных деревнях, работают на рисовых полях. На каждом столе, даже у крестьян, появятся рыба и молоко, а общественные лабазы будут ломиться от изобилия. Недавно в ее фантазиях и мечтах начал фигурировать и Пин в образе умудренного годами старика с длинной седой бородой. В новом Китае, который им еще предстояло построить, Пин станет пользоваться почетом и уважением. Он будет учить грядущие поколения, как делать оружие, причем такое, что окажется даже лучше советского или японского. Возможно, сама Юн также станет наставницей, военным инструктором, и станет обучать новобранцев ловчее обращаться с винтовкой и контролировать дыхание, чтобы метко стрелять.

Юн проснулась от несущего запах дыма сильного ветра, завывающего среди ветвей. Она села и чихнула. Утерев нос рукавом, девушка вернулась в лагерь, отчаянно надеясь, что Пин пришел и где-то храпит в расположении, закутавшись в спальный мешок, и понимая, что шансы на столь счастливый исход ничтожны, поскольку если бы он вернулся, то первым делом отправился бы на ее поиски.

Откозыряв лейтенанту, она произнесла:

– Товарищ командир, разрешите задержаться тут подольше.

Лейтенант как раз навешивал на Секиру седельные мешки с припасами, как своими, так и раненых, которые не могли тащить на себе тяжести.

– Даже не думай, – сказал он, затягивая потуже один из ремней. – Кстати, напоминаю, что по коммунистическим законам дезертирство приравнивается к измене. После поражения на реке Фуцзян снисхождения от командования можешь не ждать.

– Ну и ладно, – Юн пнула ногой лежавшую на земле ветку.

Позади лейтенанта Третий корпус строился в две колонны. Юн лихорадочно соображала, силясь придумать какой-нибудь предлог остаться, и вдруг увидела вдалеке силуэт Пина. Утро выдалось жарким, и силуэт оружейника бесплотным призраком дрожал в мареве над усыпанной мелкими белыми камнями землей. Пин кого-то тащил на спине, и когда он подошел поближе, Юн поняла, что оружейник несет на себе Хай-у.

– Прошу прощения, – промолвил Пин, тяжело дыша, ссаживая Хай-у на землю.

Мастер рукопашного боя поднял на девушку взгляд и расплылся в улыбке.

– На склонах горы полно гоминьдановских патрулей, поэтому пришлось двинуть в обход, – продолжил Пин. – Если честно, в какой-то момент я уж думал, нам крышка. Чудо, что мы добрались. Думаю, патрули нас видели, просто, видать, гоминьдановцам было жалко пуль на психа с калекой.

Хай-у схватился за ветку дерева, подтянулся и встал. Из левой штанины торчал отливающий перламутром протез.

– Теперь я на одну шестую дельфин, – сказал он. Будто красуясь, калека заковылял по кругу, вскидывая и опуская плечо. – Может, я даже изобрету новый стиль боя. Стиль дельфина.