3

Пин проснулся оттого, что кто-то сильно пнул его по заднице. Он открыл глаза, и ему показалось, что над ним стоит настоящий великан. На секунду, прежде чем Пин понял, кто это, ему почудилось, что ему снова десять лет и он вернулся в трущобы Кантона, где воспитательницы в приюте так сильно трясли кровати заспавшихся сирот, что скидывали бедолаг на пол. Затем дети отправлялись строем на первый этаж, где находился большущий цех с длинными металлическими столами. Там они десять часов подряд шили носки, рубашки или перчатки.

– А ну просыпайся, бездельник. Я вчера тридцать ли отмахал, и ничего – все равно встал до рассвета, – лейтенант Дао присел на корточки и улыбнулся. – Когда рядом никого нет, дрыхни хоть до полудня, а сейчас дело другое. Раз все уже поднялись, то и тебе лодырничать никто не даст.

Остальные сослуживцы уже отправились в Зал пролетарской диктатуры – самую большую пещеру в Тецзиншани. Взводы обычно трапезничали в отведенных им под расположение пещерах или хижинах, но в особых случаях – после победы, перед выдвижением на передовую или во время празднования нового года – Зал пролетарской диктатуры, служивший парадным, открывали на несколько дней, и бойцы пировали там все вместе.

Пин спал накрывшись одеялом с головой и, видать, не услышал ни петухов, ни рожков, сигналивших побудку в пять, шесть и семь утра. Он застегнул гимнастерку, натянул ватные штаны и выбежал из пещеры, прижимая рукой к голове фуражку, чтобы ее не унесло вечно задувавшим в высокогорье ветром. Когда он перебрался по шаткому мосту через водопад Лунтань и домчался до восточного склона горы, парадный зал был переполнен.

Ему пришлось прождать в очереди двадцать минут, прежде чем освободилось место, однако, оказавшись внутри, Пин обнаружил, что скамейки, отведенные для его взвода, полностью заняты. Сначала он испытал облегчение, увидев Ло, сидевшего рядом с Юн: Пин решил, что его друг приберег для него местечко, однако, когда он похлопал Ло по спине и попытался втиснуть ногу между ними, друг шлепнул по ней рукой. Не удосужившись поднять глаза, Ло сказал:

– К чему сидеть в тесноте, братец? Неужели других мест нет?

Пину пришлось устроиться за шесть скамеек от взвода: ему помахал, приглашая присоединиться, минометчик из другого подразделения. Где-то с год назад Пин сделал ему гранату из помятого куска жести.

Вне себя от возмущения Пин уминал завтрак, состоявший из каши, батата и репы, то и дело поглядывая на Ло и Юна, судя по всему, поглощенных увлекательной беседой. Ло стащил краюху кукурузного хлеба с тарелки Юн, а она несколько раз рассмеялась, откинув голову назад. Они вели себя так, словно дружили уже не первый год. Разок взглянули на Пина и захихикали. Над чем они смеялись? Над ним? Или их позабавило нечто другое, находящееся позади него? Пин обернулся, но увидел только сморкающегося солдата. «Что их так развеселило?» – задумался он. Он никогда раньше не видел, чтобы Ло и Юн общались друг с другом подобным образом.

Когда парадный зал начал пустеть, Пин поднялся и направился к парочке. На полпути Ло и Юн сами встали и двинулись в его направлении.

– Ло… – Пин все никак не мог найти нужных слов.

– А вот и ты, братец! Мы как раз собирались с тобой поговорить. – Ло положил руку на плечо Пина, и его лицо приобрело серьезное выражение. – Помнишь, вчера тебе Юн отдала ружье, а ты еще сказал, что оно грязное? – Пин кивнул. – У нас родился замечательный план, который избавит тебя от лишних хлопот, – Ло повернулся к Юн и улыбнулся. – Мы попросим лейтенанта Дао выделить для нашей снайперши иностранную винтовку. Уверен, лейтенант согласится, что это давно уже пора было сделать.

– Что? – ошеломленно ахнул Пин. – Ерунда какая.

– Ну отчего же? Юн – лучший стрелок во взводе, а может, и во всем батальоне. Почему же ерунда?

– Да, но…

– Что «но»? Лучшему стрелку полагается иметь хорошую винтовку, разве нет?

– Мы вовсе не хотим сказать, что ружье, которое ты мне сделал, плохое, – добавила Юн, коснувшись руки Пина. Ее пальцы были липкими от сока батата. – Оно мне славно послужило. Я уверена, что любой товарищ, которому посчастливится унаследовать его, может считать себя везунчиком.

– Лишний ствол для взвода, – подмигнул Ло. – Что может быть лучше?

У Пина возникло ощущение, словно ему вспороли живот и теперь тянут наружу кишки. Он ничего не сказал в ответ, и парочка прошла мимо. Ло шагал, заложив руки за спину и глядя в потолок. Пин остался стоять на месте, медленно вдыхая и выдыхая. В зале воняло серой. Вкрапления кварца на стенах пещеры поблескивали, словно тысячи пристальных глаз. Он услышал знакомый смех, донесшийся от входа в пещеру. Обернувшись, он мельком увидел Юн. Она как раз выходила наружу и, запрокинув голову, хохотала над чем-то забавным, что сказал ей Ло.

4

Следующие три дня Пин почти не выходил из мастерской. Поскольку гоминьдановцы отступили и особо срочной работы у него не имелось, монотонный труд и открывающиеся со скалы виды сельских пасторалей приносили успокоение. К счастью, Ло не показывался, но память услужливо раз за разом воскрешала образ парочки в парадном зале. Они не держались за руки, они вообще не касались друг друга и все же казались почти неразлучными. Кто знает, как далеко успели зайти их отношения? Каким-то хитрым образом Ло заставил сдать назад остальных претендентов на сердце Юн. Пин нисколько этому не удивился. В банде Ло был переговорщиком, именно его отряжали выбивать долги. Он умел добиваться желаемого одними лишь уговорами, не ломая при этом должникам ноги и не похищая их детей. Надо полагать, Ло, отлично умевший подмечать чужие слабости, давно все спланировал. Скорее всего, он не считал Пина соперником. Ло слишком хорошо знал друга и решил, что тот подуется с неделю в одиночестве, после чего прискачет к нему как ни в чем не бывало.

В Гуанчжоу их величали Дымом и Шепотом. Пин получил кличку Дым за то, что делал оружие, а Ло стал Шепотом за свои таланты убеждать. Пин оказался в банде как раз благодаря Ло. Прежде чем это случилось, Пин был двенадцатым учеником кузнеца, который кормил своих подмастерьев теми же помоями, что и свиней. По ночам Пин воровал остатки металла, делал оружие и продавал его бандитам, чтобы заработать хоть какие-то гроши на карманные расходы. Ло настолько впечатлился пистолетом, который смастерил ему Пин, что познакомил парнишку с главарем банды Ти, который и взял его к себе. Пину шел восемнадцатый год, и он был рад, что наконец-то в этом мире у него появился друг, да еще такой, что водит по публичным домам и на своем примере показывает, как должен вести себя настоящий мужчина.

Затем гоминьдановцы всерьез взялись за преступный мир Гуанчжоу. Как только в городе стало небезопасно даже членам банд, Ло уговорил Пина перебраться в сельскую глушь. До него дошли слухи о некой общине в провинции Цзянси – дескать, состоит она из разбойников и бедных крестьян, которые без разбору убивают богатеев, и правильно делают, те все равно этого заслуживают. Ло возжелал увидеть такую невидаль своими глазами, и Пин отправился с ним, поскольку больше ему податься все равно было некуда.

Их встретил лично товарищ Мао: «Если хочешь узнать вкус груши, ее надо попробовать. Присоединяйтесь к нам и посмотрите, как простой народ трудится над созданием идеального общества». Затем он сказал, что Красная полевая армия предъявляет к каждому солдату очень высокие требования, но при этом ее не следует воспринимать как армию в общепринятом смысле этого слова. Это скорее огромный партизанский отряд, состоящий из единомышленников, в котором нет строгости и ограничений, присущих обычным воинским подразделениям, а бойцы живут своей обычной нынешней жизнью, сражаясь при этом за жизнь лучшую. Мао решил, в каком взводе Пин и Ло будут служить, после чего друзьям выдали форму. Пин не шибко вникал и верил в то, о чем говорили вожди, но должен был признать, что никогда прежде не оказывался в месте, где люди были преисполнены такой энергии, где он чувствовал себя столь же безопасно и где с ним обращались почти как с равным.

В каком-то смысле Пин чувствовал себя в долгу перед Ло, но при этом часто задавался вопросом: какая выходка друга заставит его окончательно и бесповоротно порвать с ним? Ло, казалось, умел чудесным образом балансировать на тонкой грани, вызывая то безграничное доверие, то лютую ненависть.

Больше всего Пина беспокоил лишь один вопрос: действительно ли Юн привлекает Ло, или же он просто решил увести девушку из желания жестоко посмеяться над товарищем, доказать, что ему такое под силу. Пин ей не чета, Хай-у – тоже; получается, Ло лучше обоих? Пин с радостью опустился бы на колени, отвесил дюжину земных поклонов и провозгласил бы Ло властелином мира, если б только его друг после этого оставил Юн в покое.

Однажды, когда Юн вместе с другими девушками-военнослужащими раздавала листовки по деревням, в окрестностях Тецзиншани, у Пина появилась возможность поговорить с Ло наедине. Их подразделение помогало крестьянам в долине высаживать ростки риса. Стоял полдень, и солнце нещадно пекло спину – хоть яйца жарь, как на сковородке. Пин погрузил побег в грязь, выдернул ногу из жижи и воткнул еще один побег в десяти сантиметрах от первого. Закончив ряд, он перешел к тому, над которым трудился Ло.

– Скучаешь по ней, – сказал Пин, – я же вижу.

– Не выдумывай, братец, – Ло потянулся к корзине за очередным побегом.

– Неделю назад я и представить такого бы не смог, – Пин отмахнулся от мух, круживших возле его ног.

– В этом и есть твоя беда, – Ло воткнул побег в грязь. – Все выдумываешь, воображаешь, причем всякий раз какую-то ерунду. Нет чтоб остановиться и посмотреть по сторонам. Ты живешь, погрузившись в свои фантазии, словно курильщик опиума.

– Ты поаккуратней. Сейчас я разговариваю с тобой совершенно серьезно.

Ло рассмеялся:

– Между прочим, я тебе оказываю услугу, ты просто этого еще не понял. Ты совсем из-за нее голову потерял. Так нельзя. Станешь старше, поймешь все сам, и еще спасибо мне скажешь.

Пин прервал работу. Он снял с плеча корзину с рассадой и, приблизившись к другу, встал перед ним. Его тревожило то, что он никак не мог понять, к чему клонит Ло.

– А ну встань, – потребовал он. – Я хочу смотреть тебе в лицо, пока мы разговариваем, а то я никак не могу понять, то ли ты шутишь, то ли говоришь серьезно.

Ло с тяжелым вздохом распрямился:

– Послушай, братец… Ну посуди сам, я тебя когда-нибудь подводил? По-серьезному обманывал? Ты уж поверь, я в делах сердечных понимаю побольше твоего. Если любишь женщину так сильно, как ты Юн, значит, с ней быть нельзя. Знаешь, когда отношения самые крепкие? Да и браки тоже… Когда люди нравятся друг дружке слегка, и только. А страсть до добра не доведет. Еще и жизни можно лишиться. Ты погляди, что стряслось с Хай-у. Вот она тебе, одноногая жертва страсти…

– При чем тут страсть, его шальная пуля задела…

– Ошибаешься, братец, крепко ошибаешься, – покачал головой Ло. – Это была вовсе не шальная пуля, а страсть. Я об этом подозревал и раньше, до того, как Юн призналась, что Хай-у спас ей жизнь, но теперь у меня вовсе нет сомнений.

Больше всего Пина потрясло не сказанное другом, а то, что ему о случившемся поведала сама Юн. Внезапно Пину на ум пришли слова Маркса – одна из тех цитат, которые им зачитывали через громкоговорители: «Наша взаимная ценность есть для нас ценность имеющегося у каждого из нас». Пин понимал, Хай-у толкнули на геройский поступок вовсе не слова Маркса. Он совершил его из эгоистических побуждений. Из любви.

– Что скажешь, братец? Не веришь мне, иди спроси у Хай-у. Заодно и посмотришь, что страсть может сотворить с человеком. Даже если это не заставит тебя взяться за ум, возвращайся ко мне. Я с Юн долго забавляться не собираюсь. Повеселимся, и можешь забрать ее себе.

Пин поднял ногу и обнаружил побег, застрявший между пальцами. Удивительное дело: нет никакой разницы, кто высадил рассаду, стебель все равно поднимется к небу, а осенью его сожнут. Оружейнику пришло в голову, что его чувство к Юн было столь заурядным, что оказалось доступным даже такой макаке, как Хай-у. Любить кого-то столь же просто, как посадить семя: все это время он возносил Юн так, словно она была богиней Чанъэ^[3], обретающейся в своих покоях на луне. То, как Ло говорил о Юн, успокоило Пина. Друг доходчиво до него донес, что в девушке нет ничего особенного – она словно лишь еще одно семя, брошенное в землю. Пин решил, что ему, пожалуй, следует потолковать с Хай-у. По крайней мере, станет легче на душе: ведь пред ним предстанет дурак, изображавший то богомола, то ястреба, одним словом, идиот, которому едва не отдала свое сердце Юн.