Не буду больше об этом говорить

На закате они снова свернули на проселочную дорогу, чтобы сделать остановку на ужин. Для успокоения постоянно урчащего желудка Уиллоу заварила на газовой горелке крапивный чай. Эверетт осторожно взял предложенную ею наполненную до краев глиняную чашку, как будто это был не чай, а жидкое золото. Она сама собирала крапиву в одном из своих тайных «угодий», надев перчатки из воловьей кожи. В чае было так много дубильных веществ и хлорофилла, что он казался жирным.

– Мне нравится простая еда, – сказала она позже, размешивая кунжутную пасту в горохе, который варила, перед тем, как положить ему полную ложку этого варева в миску с рисом. – Надеюсь, ты не возражаешь.

– Не могу себе представить такую еду, от которой я бы отказался, – ответил он и взял свою миску.

– Когда мы меньше зависим от промышленно произведенной еды и живем там, где еще не все подчинила себе цивилизация, – продолжая посасывать таблетки, Уиллоу процитировала мысль, почерпнутую из журнала «Каталог всей земли», – наши тела становятся бодрее. На нас нисходит безмятежность жизни в гармонии с ритмами Земли. Мы перестаем притеснять друг друга.

– Логично, – согласился дядя, вилкой отправляя в рот рис. Она так и не смогла сообразить, способен он на сарказм или нет.

На десерт Уиллоу предложила ему согретое соевое молоко с добавлением меда. Эверетт отхлебнул глоточек с явным одобрением, а она тем временем рассказывала о подробностях приготовления напитка: сначала варят соевые бобы, потом размешивают, протирают и образовавшуюся массу процеживают через холщовую тряпочку.

– Когда ты была еще совсем малышкой, с коровьим молоком у тебя уже были большие проблемы, – усмехнулся он, сделав еще один глоток. При воспоминании о прошлом голос его стал звучать теплее. – Я тебе обычно давал козье молоко, когда мог его достать. Но это молоко из соевых бобов отличная ему замена.

– Забавно. Харрис никогда мне не говорил, что ты нянчился со мной совсем маленькой. Когда именно это было?

– Ой, – вырвалось у Эверетта, который смущенно уткнулся в чашку. – У меня, наверно, все в голове перемешалось. Твой отец прав. Тогда меня рядом с тобой не было. Вся эта история с козьим молоком приключилась с ним, а он мне потом об этом рассказал.

Теплота в его словах о прошлом растрогала Уиллоу, пусть даже он все это выдумал. Харрис никогда не вспоминал о прошлом с такой теплотой, особенно когда речь заходила о ее раннем детстве.

Покончив с ужином, Эверетт не терпящим возражения тоном заявил, что вымоет посуду в небольшом тазике в микроавтобусе. Между тем последние розовато-оранжевые лучи солнца исчезали за горными вершинами.

– Почему ты выбрала такой образ жизни? – спросил Эверетт, занятый мытьем посуды. – Мне кажется, при желании ты могла бы жить по-другому.

– Я не круглый год живу в машине, – ответила она. – Раньше я зимовала в одном общежитии в Ванкувере, хотя теперь придется придумать что-то другое. А здесь, в лесу, мне все постоянно напоминает, что я не более важна, чем любое другое живое существо, и что главнейшая сила из всех – это природа.

Эверетт понимающе кивнул:

– В молодости у меня тоже не было своего угла. И близких людей не было.

– Ты знаешь, что раньше на планете было шесть триллионов деревьев? – озадачила она дядю вопросом. – А теперь осталось только три триллиона. Как долго, по-твоему, они еще будут существовать при таком темпе уничтожения? До того как они совсем исчезнут, мне больше хотелось бы быть на их стороне. Надеюсь, мне удастся спасти хоть сколько-то деревьев.

Когда он домыл посуду, уже стемнело. Но Уиллоу все еще была под кайфом и не могла заснуть. Поэтому она заявила, что им лучше ехать дальше. Ей очень хотелось как можно скорее попасть на остров Гринвуд – единственное место, где можно было не опасаться черных седанов, включая тот, который какое-то время ехал за ними по шоссе. Она прекрасно понимала, что, если наблюдение за ней составляло часть скоординированного расследования, таких седанов могло быть много. Уиллоу села за руль, и хотя движок завелся с пол-оборота, когда она включила фары, свет не зажегся. Она давно уже вставала и ложилась вместе с солнцем и ночью не ездила бог знает сколько времени. А вести машину по извилистым горным дорогам в безлунную ночь без света фар значило напрашиваться на верную гибель.

– Тебе придется добраться туда, куда ты собрался, немного позже, – сказала она, объяснив, в каком положении они оказались.

– Меня это не беспокоит. Мы с временем достигли взаимопонимания, – ответил Эверетт, глядя на темневшие деревья. – Здесь прекрасное место, чтобы переночевать.

Когда Уиллоу ставила на крыше палатку, ее соски случайно потерлись о синтетическую ткань рубашки, которая показалась ей наждачной бумагой. Потом, переодевшись в лесу и надев ночную пижаму, в свете фонарика она разглядела на нижнем белье пятна крови. Вполне возможно, что месячные запаздывали, но календарями она не пользовалась, считая их неестественными изобретениями железнодорожных операторов и счетоводов. Она и в самом деле не нуждалась в календаре, чтобы обнаружить присутствие у себя в утробе другого существа – трепетного гостя из будущего. За тридцать девять лет жизни ее навещали восемь таких трепетных существ, которые вскоре покидали ее чрево с маточным кровотечением. Надолго они не задерживались – со всеми она расставалась в первый триместр. «И в тебя я особенно вкладываться не стану», – подумала она.

Вернувшись в машину, она увидела, что в тусклом свете лампочки Эверетт читает книгу.

– Что это там у тебя? – спросила она, раскладывая их постельные принадлежности.

Он показал ей обложку «Одиссеи».

– Я так часто брал ее в тюремной библиотеке, что библиотекарь позволил мне взять ее с собой. Мне нравятся книги о путешествиях. Особенно такие, в которых люди возвращаются домой. Их, наверно, пишут для заключенных.

Потом, когда она задергивала занавески, к горлу подкатил комок с привкусом гороха. Она высунула голову в проем раздвижной двери, и ее вырвало на гравий стоянки.

– Не беспокойся, это не еда, – откашлявшись, сказала она, когда к ней подошел Эверетт.

Уиллоу почистила зубы, затем на откидном столике скатала небольшую аккуратную самокрутку с дурью. Как она и рассчитывала, от дыма травки тошнота стала проходить, и просто по привычке она протянула самокрутку Эверетту, который удивил ее, не отказавшись затянуться.

– Я прекрасно высплюсь снаружи, если хочешь остаться в машине одна, – сказал он, выдохнув струю серебристого дыма и указав на раскладушку в задней части микроавтобуса.

– Так высоко в горах по ночам довольно холодно, – отозвалась Уиллоу. – Тебе будет лучше лечь здесь.

Она взобралась в палатку на крыше, выключила фонарик и стала слушать, как сквозь сетку от комаров дует ветер, пока окурок самокрутки не обжег ей пальцы. Травка всегда служила ей кратчайшим путем к достижению самого комфортного естественного состояния, лучшим способом постижения в великом космическом порядке вещей того места, которое она занимала по праву. Так она и лежала на крыше микроавтобуса, ощущая сворачивающиеся и растягивающиеся контуры времени, слушая великую симфонию травы, ветра и деревьев. Когда она уже начала засыпать, снизу донесся голос дяди:

– Много воды утекло с тех пор, когда я был вместе с человеком, который оставался со мной по собственной воле.

– Почему вы с отцом не разговариваете? – засыпая, спросила она.

Эверетт глубоко вздохнул.

– Харрис мне кое-что сделал, – ответил он. Голос его от травки осип, дядя явно был настроен на философский лад. – То, что он сделал, хорошим поступком назвать никак нельзя. Но я понимаю, почему он так поступил. Он защищал то, что ему было дорого. То, что в итоге он все равно потерял.

– Дай-ка я угадаю, что он защищал, – сказала она. – Наверное, то, что хранят в банке.

– Что-то в этом роде, – уклончиво произнес Эверетт.

– У Харриса есть талант разрушать все, к чему он прикасается. Достаточно взглянуть на гектары вырубленных лесов, от которых остались одни пеньки да кучи обрубленных веток. Но, должна тебе сказать, для него было очень важно, чтобы за тобой поехала я. Он мне за это предложил жить на острове Гринвуд сколько я захочу.

– Очень щедро с его стороны, – сказал дядя и добавил: – Место там замечательное.

– Ты там был?

– Нет, – ответил он. – Но мне рассказывали.

– Ну да, больше всего Харрис любит, чтобы делали то, что ему хочется. Он от этого чувствует себя всемогущим.

– Знаешь, поначалу я разволновался, когда узнал, что ты приедешь за мной. Я понятия не имел, что тебе говорить, как себя вести, – признался Эверетт, и голос его вдруг сорвался от нахлынувших чувств. – Но я тебе передать не могу, как это здорово. Просто видеть тебя. Так давно все это было! С тех пор ты так выросла и стала еще прекраснее, чем я себе тебя представлял, Под.

Уиллоу даже подскочила, ударившись головой об алюминиевую распорку палатки, – на мгновение у нее возникло какое-то более чем странное воспоминание.

– Как ты меня назвал?

– П-прекрасной? – заикаясь, спросил он. – Извини, я так сказал без задней мысли. Я долго ни с кем не разговаривал. А от этой твоей травки у меня голова кругом пошла.

– Да нет, что это за имя – Под?

– Ох, – разнервничался он, – это просто прозвище такое, я так тебя называл, когда ты была совсем крошка, такая потешная. Как пакетик маленький, полный жизни.

– А мне казалось, ты вообще со мной дела не имел, когда я была совсем маленькой, – холодно произнесла Уиллоу.

– Д-да, – снова стал заикаться он. – Верно.

На нее вдруг навалилась страшная усталость от прошедшего дня: гнетущей тюрьмы, неясного будущего, отказавших фар, мучительной тревоги из-за черного седана. И теперь ее окончательно доконали нелепые тюремные фантазии обкурившегося дяди о том, как он за ней ухаживал, когда она была еще совсем крошкой.

– Сделай одолжение, оставь свои прозвища при себе, – сказала Уиллоу, легла и удобно устроилась в спальном мешке. – Я сюда не развлекаться приехала, понял? Я уже давно не ребенок. И уж точно не чья-то любимая игрушка.

Последовало продолжительное молчание.

– Ты права, – ответил Эверетт так тихо, что она едва его услышала. – Ты не игрушка. Не буду больше об этом говорить. Спокойной ночи, Уиллоу.