– Нет, я ничего такого сказать не хочу. Гарри, я понятия не имею, кто это сделал. Прости. Я хочу сказать, что, по моему мнению, те два детектива, которым было поручено это дело, понимали, куда может привести расследование. А они не хотели, чтобы оно туда привело, потому что понимали, что для них хорошо, а что плохо. Они же были не дураки, а она, как я уже говорила, ночная бабочка. Им было на нее наплевать. И всем остальным тоже. Ну убили и убили.

Босх обвел комнату взглядом, не очень понимая, какой вопрос задать дальше.

– Вы знаете имена тех полицейских, с которыми она была знакома?

– Это было очень давно.

– Вы тоже с некоторыми из них были знакомы, да?

– Да. У меня не было другого выбора. Так это было устроено. Ты пользовалась своими контактами, чтобы не угодить за решетку. Продавались и покупались все. По крайней мере, тогда. Оплаты хотели кто чем. Кто деньгами, кто другими вещами.

– В деле было сказано, что вы никогда не привлекались к ответственности.

– Да, мне везло. Меня несколько раз забирали, но так ни разу и не упекли. Я звонила кому надо, и меня всегда отпускали. Мне удавалось отмазываться, потому что я знала многих полицейских, милый. Понимаешь?

– Да, понимаю.

Она произнесла это, не отводя глаз. Даже спустя столько лет добропорядочной жизни она не утратила гордости шлюхи и способна была говорить о самых низменных моментах своей жизни, не морщась и даже глазом не моргнув. Причина крылась в том, что она оставила этот этап позади, и в этом было достоинство. Достаточно, чтобы его хватило ей до конца жизни.

– Гарри, ты не возражаешь, если я закурю?

– Нет, если и мне тоже можно.

Они вытащили сигареты, и Босх, поднявшись, дал ей прикурить.

– Пепельница на столике сбоку. Постарайся не ронять пепел на ковер, ладно?

Она указала на маленькую стеклянную пепельницу на приставном столике с другой стороны дивана. Босх взял ее и, держа в одной руке, а сигарету в другой, заговорил, разглядывая донышко:

– Эти полицейские, которых вы знали и которых, возможно, знала она, – вы не помните их фамилии?

– Я же говорю, это было очень давно. И я сомневаюсь, чтобы они имели какое-то отношение к этому. К тому, что случилось с твоей матерью.

– Ирвин Ирвинг. Это имя вам, случайно, не знакомо?

Она немного поколебалась, очевидно припоминая:

– Я его знала. И она, думаю, тоже. Он патрулировал Бульвар. Едва ли она могла его не знать… Впрочем, не уверена. Я могу и ошибаться.

Босх кивнул:

– Это он тогда ее нашел.

Она дернула плечом, словно желая сказать: и что это доказывает?

– Ну кто-то же должен был рано или поздно ее найти. Ее же там просто бросили.

– А ту парочку из отдела нравов? Гилкриста и Стейноу?

Она замялась, прежде чем ответить.

– Да, знала… Они были скверные люди.

– А моя мать тоже их знала? В том же смысле, в каком и вы?

Она кивнула.

– Вы говорите, они были скверные люди. В каком смысле?

– Они просто… Им просто было на нас наплевать. Если им было что-то от нас нужно, хоть какая-то информация, которую мы могли случайно узнать от клиента, хоть что-то более… личное, они просто приходили и брали это. И обращались с нами как с грязью. Я их ненавидела.

– Они…

– Но могли ли они убить? Тогда, да и сейчас тоже я считаю, что нет. Гарри, они были не убийцы. Они были копы. Да, продажные, но тогда, кажется, все такими были. Тогда не было такого, как сейчас, когда открываешь газету и читаешь, что какого-то копа судят за убийство, избиение или за что-нибудь еще. Тогда… прости.

– Все нормально. Больше никто не вспоминается?

– Нет.

– Никакие имена?

– Я давным-давно выбросила все это из головы.

– Ясно.

Босха очень тянуло вытащить блокнот, но он не хотел, чтобы их разговор выглядел как допрос. Он попытался вспомнить еще что-нибудь из материалов дела, о чем он мог бы ее спросить.

– А про Джонни Фокса вы можете что-то сказать?

– Да, я сказала о нем тем детективам. Они прямо стойку сделали, но это ничем так и не закончилось. Его не арестовали.

– Я думаю, все-таки арестовали, но потом выпустили. Отпечатки его пальцев не совпали с отпечатками пальцев убийцы.

Она вскинула брови:

– Гм, это что-то новенькое. Мне ни про какие отпечатки пальцев не говорили.

– Во время вашего второго допроса – его проводил Маккитрик, помните его?

– Если честно, не очень. Я просто помню, что приходили полицейские. Два детектива. Один был умнее второго, это я помню. А кто был кто – нет. Кажется, тот, что глупее, был за главного, и в те времена это было в порядке вещей.

– Ну, в общем, во второй раз с вами разговаривал Маккитрик. В протоколе он записал, что вы изменили свои показания и рассказали о вечеринке в Хэнкок-Парке.

– Да, вечеринка была. Я туда не пошла, потому что… потому что Джонни Фокс накануне вечером поставил мне фингал. Видок у меня был тот еще. Как я ни колдовала с косметикой, заплывший глаз замаскировать так и не удалось. Поверь мне, на вечеринке в Хэнкок-Парке с таким лицом ловить было нечего.

– Кто устраивал эту вечеринку?

– Не помню. Не уверена, что я вообще знала, кто это был.

Что-то в ее тоне царапнуло Босха. Он изменился, и ответ прозвучал так, как будто она заранее его отрепетировала.

– Вы точно уверены, что не помните?

– Ну конечно точно. – Кэтрин поднялась. – Схожу-ка я принесу еще водички.

Она забрала у него стакан и снова вышла из гостиной. Босх поймал себя на том, что его давнее знакомство с этой женщиной и эмоции, всколыхнувшиеся у него в душе при встрече столько лет спустя, точно отбили у него большую часть сыщицких инстинктов. Его чутье молчало. Он не мог сказать, утаивает она что-то от него или нет. Следовало каким-то образом вывести разговор обратно на ту вечеринку. Он полагал, что ей было известно больше, чем она рассказала тогда на допросе много лет назад.

Кэтрин вернулась с двумя стаканами воды со льдом и поставила его стакан перед ним на пробковую подставку. Что-то в том, как аккуратно она опустила стакан на стол, сказало ему о ней нечто большее, нежели то, что она поведала ему о себе словами. Тот уровень жизни, который был у нее сейчас, очень дорого ей достался. И это положение со всеми теми материальными благами, которые прилагались к нему в комплекте – вроде стеклянных кофейных столиков и пушистых ковров, – очень много для нее значили, и она готова была тратить силы на их поддержание.

Снова усевшись в кресло, Кэтрин отпила воды из стакана.

– Гарри, я должна кое в чем тебе признаться. Я не сказала им всей правды. Нет, я не солгала, но и всей правды тоже не сказала. Я боялась.

– Чего именно вы боялись?

– Я начала бояться с того дня, когда ее нашли. Понимаешь, в то утро мне позвонили. Еще до того, как я про нее узнала. Звонил мужчина, но голос был мне незнаком. Он сказал, что если я буду вякать, то стану следующей. «Мой тебе совет, дорогуша, убирайся-ка ты из Доджа подальше». Потом, разумеется, я узнала, что по дому ходят полицейские, и пошла к ним. А там мне сказали, что ее убили. И я сделала так, как мне было велено. Уехала. Подождала неделю, пока полицейские не сказали, что я им больше не нужна, и перебралась на Лонг-Бич. Сменила имя, начала новую жизнь. Там я познакомилась с мужем, а потом, уже много лет спустя, мы переехали сюда… Знаешь, с тех пор я ни разу не бывала в Голливуде, даже проездом. Ужасное место.

– О чем вы тогда не рассказали Эноу с Маккитриком?

Кэтрин заговорила, внимательно разглядывая руки:

– Понимаешь, мне было страшно, поэтому я не сказала им всей правды… но я знала, с кем она собиралась встретиться там, на вечеринке. Мы же с ней были как сестры. Жили в одном доме, делились друг с другом одеждой, секретами, да вообще всем. Мы каждое утро болтали, вместе пили кофе. У нас не было друг от друга тайн. И мы собирались пойти на эту вечеринку вдвоем. Разумеется, после того… после того, как Джонни меня избил, ей пришлось пойти в одиночку.

– Кэтрин, с кем она собиралась там встретиться? – подстегнул ее Босх.

– Это правильный вопрос, но те детективы так мне его и не задали. Они лишь хотели знать, кто устраивал ту вечеринку и где она проходила. Это было не важно. А важно было, с кем она собиралась там встретиться, но они об этом так и не спросили.

– И кто это был?

Она перевела взгляд с рук на камин и долго смотрела на холодные обугленные головешки – так некоторые завороженно смотрят на пылающий огонь.

– Это был человек по имени Арно Конклин. Тогда он был очень важной шишкой в…

– Я знаю, кем он был.

– Правда?

– Его имя упоминалось в протоколах. Но в другом контексте. Как вы могли не рассказать об этом полицейским?

Она резко повернулась и пробуравила его взглядом:

– Не надо на меня так смотреть. Я же сказала тебе, что была напугана. Мне угрожали. И они все равно ничего бы не сделали. Конклин купил их обоих с потрохами. Они не стали бы под него копать на основании слов какой-то… девицы по вызову, которая ничего не видела, а всего лишь слышала чье-то имя. Мне надо было думать о себе. Гарри, твоя мать была мертва. Я ничего не могла с этим поделать.

Ее глаза гневно сверкнули. Он понимал, что ее гнев направлен отчасти на него, но еще больше на саму себя. Она могла перечислять свои оправдания хоть до посинения, но Босху показалось, что она каждый день в глубине души корит себя за то, что когда-то смалодушничала.

– Вы считаете, это Конклин ее убил?

– Я не знаю. Знаю только, что она уже встречалась с ним до этого, и все всегда было нормально. Никаких тревожных звоночков. Я не знаю, что тебе ответить.

– У вас есть какие-то предположения, кто мог вам тогда звонить?

– Никаких.

– Конклин?

– Я не знаю. Я же никогда не слышала его голос.

– А вы когда-нибудь видели их вместе? Мою мать и его?

– Однажды, на танцах в Масонской ложе^[2]. Кажется, они там и познакомились. Джонни Фокс представил их друг другу. Думаю, Арно ничего не знал… про нее. По крайней мере, тогда.

– Может, это Фокс вам звонил?

– Нет. Я узнала бы его голос.

Босх на некоторое время задумался.

– Вы виделись с Фоксом после того утра?

– Нет. Я целую неделю его избегала. Это было несложно, потому что, судя по всему, он скрывался от копов. А потом я уехала. Тот, кто мне звонил, нагнал на меня жуткого страха. Я уехала в Лонг-Бич в тот же день, как только копы сказали, что я им больше не нужна. Покидала вещи в чемодан и села в автобус… Знаешь, некоторые мои вещи оставались в квартире твоей матери. Она их у меня одолжила на время. Я даже не стала пытаться их забрать. Просто собрала все, что у меня было, и уехала.

Босх молчал. Больше спрашивать было не о чем.

– Знаешь, я часто думаю о тех временах, – продолжала Кэтрин. – Мы с твоей матерью жили на дне, но мы были настоящими подругами и, несмотря ни на что, радовались жизни.

– Знаете, все мои детские воспоминания… очень многие из них связаны с вами. Вы всегда были рядом с ней.

– Мы много смеялись, несмотря ни на что, – произнесла она ностальгически. – А ты… ты был главным в нашей жизни. Знаешь, когда тебя у нее отобрали, это едва ее не убило… Она никогда не прекращала попыток вернуть тебя. Надеюсь, ты это знаешь. Она любила тебя. И я тоже.

– Да, я это знаю.

– Но после того как тебя забрали, в ней как будто что-то надломилось. Иногда я думаю: то, что с ней случилось, было, наверное, неизбежным. Как будто она шла к тому переулку долго и целенаправленно.

Босх поднялся, глядя в ее печальные глаза:

– Пожалуй, я поеду. Буду держать вас в курсе.

– Это было бы замечательно. Мне не хотелось бы терять с тобой связь.

– Мне тоже.

Он двинулся к двери, отчетливо понимая, что никакую связь поддерживать они не будут. Время истончило ее. Они стали чужими людьми, у которых было общее прошлое. На пороге он обернулся и посмотрел на нее.

– Та рождественская открытка, которую вы мне послали… Вы ведь еще тогда хотели, чтобы я занялся этим делом, да?

– Я не знаю. – Она слабо улыбнулась в ответ. – Мой муж тогда только что умер, и я подводила итоги, что ли. Я думала о ней. И о тебе. Я горжусь тем, чего я достигла, малыш Гарри. И часто думаю о том, чего могла бы достичь она и ты. Я до сих пор зла на того, кто это сделал. Он должен за это…

Она не закончила фразу, но Босх кивнул.

– До свидания, Гарри.

– Я думаю, моей матери очень повезло с подругой.

– Хотелось бы надеяться.