Глава 13

Босх сидел за обеденным столом с блокнотом и вырезками из газет, которые по поручению Киши Рассел собрал для него стажер из «Таймс». Вырезки он разложил в две отдельные стопки: в одну заметки про Конклина, в другую про Миттела. Перед ним на столе стояла бутылка пива, и он весь вечер цедил его по капле, точно сироп от кашля. Это был лимит, который он для себя установил: одна бутылка. Зато пепельница была переполнена, и над столом висел сизоватый дымок. В сигаретах он себя ограничивать не стал. Про курение Инохос ничего не говорила.

Зато про его миссию сказала очень даже много всего. Она ровным голосом посоветовала ему взять паузу до тех пор, пока он не станет эмоционально устойчивее и будет морально готов к тому, что может узнать в процессе расследования. Он ответил, что зашел уже слишком далеко, чтобы останавливаться. Тогда она сказала нечто такое, что он обдумывал всю дорогу домой, и даже теперь эта мысль нет-нет да и всплывала у него в голове.

– Я очень советую вам хорошенечко подумать, действительно ли вы этого хотите, – сказала она. – Не исключено, что вы подсознательно шли к этому всю свою жизнь. И возможно, это та причина, по которой вы стали тем, кто вы есть. Полицейским, расследующим убийства. Раскрыв убийство своей матери, вы можете обнаружить, что у вас нет больше внутренней потребности быть полицейским. Это может лишить вас того, что все эти годы двигало вас вперед, лишить вас вашей миссии. Вы должны быть готовы к этому, в противном случае вам лучше отступиться.

Пожалуй, Инохос была права. Босх понимал, что всю жизнь жил с этим. То, что случилось с его матерью, в некоторой степени определило все, что он делал после этого. И это всегда присутствовало в его сознании, в самом потаенном его уголке. Обещание найти убийцу. Обещание отомстить. Он никогда не произносил этого вслух и даже никогда не думал сколько-нибудь отчетливо. Потому что, будь это так, это уже было бы планирование, а у него никогда ничего такого на повестке не стояло. И тем не менее у него было ощущение, что то, что он делает, было неизбежно, как будто было много лет назад намечено чьей-то незримой рукой.

Он отвлекся от Инохос и сосредоточился на воспоминании. Он находился под водой с раскрытыми глазами и смотрел наверх, откуда сквозь толщу воды пробивался свет. А потом этот свет вдруг заслонил расплывчатый силуэт, точно темный ангел, парящий в вышине. Босх оттолкнулся от дна и поплыл наверх, навстречу этому ангелу.

Он протянул руку к бутылке и прикончил пиво одним глотком. А потом попытался снова сосредоточиться на лежавших на столе вырезках.

Поначалу он был удивлен тем, сколько оказалось заметок, в которых фигурировал Арно Конклин до своего воцарения на должности окружного прокурора. Однако, начав их проглядывать, он быстро понял, что в большинстве своем это были будничные репортажи о судебных заседаниях, на которых Конклин выступал в роли государственного обвинителя. И тем не менее это помогло Босху составить себе некоторое представление об этом человеке сквозь призму дел, с которыми он работал, и его стиле как обвинителя. Было совершенно ясно, что его звезда как в прокуратуре, так и в глазах общества взошла благодаря череде нескольких весьма громких дел.

Заметки были сложены в хронологическом порядке, и сначала Босх прочитал о выигранном в 1953 году деле против женщины, которая отравила обоих родителей, а их тела хранила в чемоданах в гараже до тех пор, пока через месяц соседи не начали жаловаться на невыносимый запах. Этому процессу «Таймс» посвятила аж несколько статей, в которых Конклина обильно цитировали. В одной из них он был описан как «бравый заместитель окружного прокурора». Линия защиты строилась на требовании признать подсудимую невменяемой – в те годы эта практика была еще не столь широко распространена. Женщина пыталась представить себя ограниченно дееспособной. Однако, судя по количеству публикаций, дело вызвало в обществе волну негодования, и на то, чтобы признать подсудимую виновной, у присяжных ушло всего полчаса. Женщину приговорили к смертной казни, а Конклин снискал себе в глазах широкой публики немеркнущий образ поборника общественной безопасности и несгибаемого борца за справедливость. В одной из статей обнаружилась фотография, на которой он был запечатлен разговаривающим с журналистами после вынесения вердикта. Определение, данное зампрокурора в предыдущей статье, оказалось на удивление метким. На нем был темный костюм-тройка, светлые волосы коротко подстрижены, лицо чисто выбрито. Высокий и подтянутый, он обладал внешностью пышущего здоровьем образцового американца; актеры за приближение к этому идеалу платят пластическим хирургам тысячи долларов. Арно был готовой звездой.

В стопке были заметки и о других, более поздних судебных процессах по обвинению в убийствах. Конклин выиграл их все до единого. И каждый раз просил – и добивался – смертной казни. Босх обратил внимание на то, что, судя по публикациям, датированным второй половиной пятидесятых годов, его тогда уже повысили до должности первого заместителя окружного прокурора, а к концу пятидесятых – до ассистента, одной из самых высоких должностей в прокуратуре. С учетом того, что это произошло всего лишь за одно десятилетие, это был просто головокружительный карьерный взлет.

Далее следовала заметка о пресс-конференции, на которой окружной прокурор Джон Чарльз Сток объявил, что назначает Конклина главой отдела специальных расследований и поручает ему покончить с преступностью в области нравственности, которая угрожала общественному устройству округа Лос-Анджелес.

– Я всегда поручал Арно Конклину самые сложные задачи, – заявил окружной прокурор. – И на этот раз я тоже рассчитываю на него. Жители Лос-Анджелеса хотят жить в добропорядочном сообществе, и, клянусь Богом, мы будем в нем жить. Советую тем, кто понимает, что мы идем за вами: уезжайте. Вас с распростертыми объятиями примут в Сан-Франциско. Вас с распростертыми объятиями примут в Сан-Диего. Но в Городе ангелов вам места нет!

За этой заметкой последовали несколько публикаций с кричащими заголовками, охватывавшие период примерно в пару лет, в которых сообщалось об успешной борьбе с игорными заведениями, притонами, публичными домами и уличной проституцией. Конклин командовал сводным отрядом из сорока полицейских, откомандированных из всех подразделений в округе. Главной целью «Коммандос Конклина», как окрестили их «Таймс», был Голливуд, но карающий меч закона разил нечестивцев во всех без исключения уголках округа. Все, кто зарабатывал на чужих пороках от Лонг-Бич и до пустыни, в ужасе спасались бегством – во всяком случае, если верить газетным статьям. Босх ничуть не сомневался, что короли порока, за которыми охотились Конклин с его коммандос, преспокойно вели себе свой бизнес и дальше, а если кто и попадался в сети полиции, то лишь мелкая рыбешка, скромные низовые работники, заменить которых было раз плюнуть.

Последняя заметка в стопке вырезок про Конклина была датирована 1 февраля 1962 года. В ней сообщалось, что он намерен баллотироваться на высшую должность в окружной прокуратуре, а в своей избирательной кампании ставку собирался делать на обещание с удвоенной силой взяться за избавление округа от преступлений против нравственности. Босх отметил, что в основе официальной речи, прочитанной Конклином на ступенях старого здания суда в деловой части города, лежала хорошо известная полицейская философия, которую он, ну или тот, кто писал ему речь, по всей вероятности, решил позаимствовать и выдать за оригинальную мысль.

Мне иногда говорят: «Из-за чего столько шума, Арно? В этих преступлениях нет жертв. Если кому-то хочется сделать ставку на тотализаторе или переспать с женщиной за деньги, что в этом плохого? Где жертва?» Так вот, друзья мои, я скажу вам, что в этом плохого и кто становится жертвой. Жертвами становимся мы все. Каждый из нас. Когда мы позволяем подобным вещам происходить, когда мы закрываем на это глаза, это ослабляет нас всех. Всех до единого.

Я смотрю на это следующим образом. Каждое из этих так называемых незначительных преступлений сродни разбитому окну в заброшенном доме. Вроде бы не такая уж и большая проблема, верно? Верно, да неверно. Если никто не починит это окно, очень скоро дети, проходя мимо, начнут считать, что всем все равно. А раз всем все равно, значит можно кидать камни и бить другие окна. А дальше какой-нибудь преступник, проезжая по улице, увидит этот дом и решит, что вокруг живут люди, которым ни до чего нет дела. А раз никому ни до чего нет дела, значит можно грабить другие дома, пока их владельцы на работе.

Потом не успеете вы оглянуться, как объявится еще какой-нибудь негодяй и начнет среди бела дня угонять с улиц машины. И так далее и тому подобное. И в конце концов все жители начнут смотреть на свой район другими глазами. Они скажут себе: всем все равно, что у нас тут творится, так почему мне должно быть не все равно? Они перестанут вовремя подстригать лужайку перед домом. Они не станут ничего говорить соседским ребятишкам, которые вместо школы курят на углу. Это постепенный упадок, друзья мои. И это то, что повсеместно происходит сейчас во всех уголках нашей великой страны. Эта зараза проникает в наши дворы, как сорняки. Так вот, когда я стану окружным прокурором, я искореню эту заразу.

Заканчивалась публикация сообщением о том, что Конклин выбрал молодого активиста из прокуратуры, которому поручил руководить его кампанией. Он сообщил, что Гордон Миттел уйдет со своей должности в прокуратуре и немедленно приступит к работе в новом качестве. Босх снова перечитал заметку и тут же споткнулся о деталь, которая ускользнула от его внимания в первый раз. Это было во втором абзаце.

Для хорошо известного и не чуждающегося общения с прессой Конклина это будет первая попытка баллотироваться на публичную должность. Тридцатипятилетний холостяк, проживающий в Хэнкок-Парке, заявил, что давно уже планировал баллотироваться и что в этом намерении его полностью поддерживает уходящий на пенсию нынешний окружной прокурор Джон Чарльз Сток, который также присутствовал на пресс-конференции.

Босх перевернул листки блокнота обратно, к странице, на которой был список имен, и записал напротив фамилии Конклина: «Хэнкок-Парк». Это было не слишком много, однако косвенно подтверждало правдивость рассказа Кэтрин Регистер. И было достаточно для того, чтобы в Босхе проснулся охотничий азарт. По крайней мере, у него начинало что-то наклевываться.

– Лицемер чертов, – пробормотал он себе под нос.

Он обвел имя Конклина в блокноте, потом продолжил рассеянно чертить все новые и новые круги, пытаясь решить, что делать дальше.

Последнее, что было известно про Марджори Лоуи, это что она собиралась на вечеринку где-то в Хэнкок-Парке. По словам Кэтрин Регистер, там она намеревалась встретиться с Конклином. После того как она была обнаружена мертвой, Конклин позвонил детективам, которые вели дело, чтобы договориться о встрече, но, если разговор между ними и состоялся, никаких свидетельств в деле не осталось. Босх понимал, что это всего лишь некий набор фактов и совершенно неизвестно, существовала ли между ними какая-то корреляция, однако же все это подтвердило и укрепило подозрения, которые возникли у него в тот вечер, когда он впервые ознакомился с делом. Что-то там было нечисто. Что-то не сходилось. И чем больше Босх об этом думал, тем больше приходил к выводу, что это что-то – Конклин.

Пошарив в кармане пиджака, который висел на спинке стула, он вытащил записную книжку и отправился на кухню, откуда позвонил на домашний телефон заместителю окружного прокурора Роджеру Гоффу.

Гофф был давним другом, который разделял страсть Босха к тенор-саксофону. Не счесть было дней, которые они провели вместе в судах, сидя бок о бок на заседаниях, и вечеров, когда они так же бок о бок сидели в барах, слушая джаз. Гофф был юристом старой закалки, который проработал в прокуратуре без малого тридцать лет. Никаких политических амбиций как на рабочем месте, так и вне его у него не было. Он просто любил свою работу. И никогда от нее не уставал, что делало его уникумом. За время пребывания Гоффа на должности сотни заместителей успели прийти в прокуратуру, выгореть и уйти в корпоративные юристы, а он все работал и работал. Теперь большая часть обвинителей и защитников, с которыми он сталкивался в коридорах здания Уголовного суда, были на добрых два десятка лет его моложе. Однако он по-прежнему делал свое дело, и делал его хорошо, и главное, в голосе его, когда он, стоя перед присяжными, призывал высшие силы и общество обрушить всю мощь своего гнева на голову очередного подсудимого, по-прежнему звенела неподдельная страсть. Твердость в сочетании с неизменной беспристрастностью сделали его подлинной легендой в судебных кругах. И он был в числе тех немногих прокурорских, кого Босх глубоко уважал.

– Роджер, это Гарри Босх.

– Эй, чертяка, как поживаешь?

– Сносно. Что поделываешь?

– Ящик смотрю, как все нормальные люди. А ты чем занимаешься?

– Да ничем. Послушай, ты помнишь Глорию Джеффрис?

– Гло… Черт, разумеется, я ее помню. Так, дай-ка сообразить. Она… ну да, это та, у которой мужа полностью парализовало в результате аварии на мотоцикле, верно?

Он произнес все это таким тоном, как будто зачитывал обстоятельства дела в суде.

– Ей осточертело за ним ухаживать. Поэтому в один прекрасный день она уселась ему на лицо и сидела, пока он не задохнулся. Его смерть чуть было не списали на естественные причины, если бы не один въедливый детектив по имени Гарри Босх, который вцепился в это дело, как бульдог. Он нашел свидетельницу, которой Глория все рассказала. Решающим моментом, который переломил мнение присяжных, было то, что она сказала свидетельнице, что, когда она душила его, это был первый оргазм, который ей удалось испытать за все время жизни с этим бедолагой. Ну, что ты скажешь о моей памяти?

– Ну ты даешь!

– А с чего ты вдруг про нее вспомнил?

– Она сейчас готовится выйти из Фронтеры^[7]. По УДО. Я хотел тебя попросить, не сможешь ли ты написать им письмишко.

– Что, уже? Когда же это было-то? Года три-четыре назад?

– Почти пять. Я слышал, она за время отсидки стала ревностной христианкой и в следующем месяце идет на комиссию. Я напишу им письмо, но было бы хорошо, если бы было еще одно, от обвинителя.

– Не переживай, у меня в компьютере есть шаблон. Нужно только изменить имя и статью и добавить пару-тройку подробностей поотвратительнее. Там все в том духе, что преступление было настолько гнусным, что о досрочном освобождении думать слишком рано. Хорошее письмо. Я завтра отправлю. Обычно оно творит чудеса.

– Отлично. Спасибо.

– Знаешь, лучше бы они перестали выдавать этим бабам Библию. Они все как одна на комиссии начинают заливать про религию. Ты бывал когда-нибудь на заседании?

– Пару раз.

– Угу, достаточно посидеть там полдня, чтобы тебе захотелось выйти в окно. Меня как-то отправили во Фронтеру, когда на комиссию выходила одна из баб Мэнсона. Когда речь идет о ком-то, кто совершил настолько громкое преступление, посылают человека, а не письмо. Ну и в общем, я приехал туда и проторчал на этой комиссии черт знает сколько времени, дожидаясь, когда наконец пригласят мою красавицу. Этих баб перед моими глазами успело пройти штук десять. И скажу я тебе, все как одна цитировали Послания к Коринфянам, Откровение, Евангелие от Матфея, от Павла, от Иоанна, от черта лысого. И это работает! Все проходит как по маслу! Эти старые ослы из комиссии сидят, радостно развесив уши, и кивают. Принимают все за чистую монету. Ну, конечно, приятно же, когда перед тобой пресмыкается столько баб сразу! Ладно, Гарри, если я сейчас заведусь окончательно, то уже не успокоюсь. А все ты со своими вопросами!

– Ну прости.

– Ладно, ничего страшного. Что еще у тебя новенького? Что-то я в последнее время не видел тебя в конторе. Что там с делами, есть что-нибудь на передачу в суд?

Этого-то вопроса Босх от Гоффа и дожидался, чтобы как бы невзначай перевести разговор на Арно Конклина.

– Да пока ничего. Все, что есть, еще в процессе. Да, кстати, ты, случайно, не знал Арно Конклина?

– Арно Конклина? Знал, конечно. Он принимал меня на работу. А с чего ты вдруг про него спрашиваешь?

– Да так просто. Просматривал тут на досуге давнишние дела – хотел освободить место в одном из шкафчиков и наткнулся на старые вырезки из газет. Завалялись в дальнем углу. Среди них обнаружилось несколько заметок про Конклина, и я подумал про тебя. Что ты, должно быть, как раз примерно тогда и начинал.

– Да, Арно старался быть хорошим человеком. Конечно, заносился немного, как на мой взгляд, но в общем и целом он был приличным человеком. В особенности учитывая, что он пытался быть одновременно политиком и юристом.

Гофф засмеялся над собственной остротой, но Босх молчал. Гофф употребил прошедшее время. Босх почувствовал, как в груди у него что-то скрутилось в тугой узел, и лишь тогда понял, насколько сильной может быть жажда мести.

– Он что, уже умер?

Босх закрыл глаза, надеясь, что Гофф не обратит внимания на напряженные нотки, которые против воли прозвучали в его голосе.

– О нет, он жив. Я сказал «был», потому что имел в виду те времена, когда я его знал. Тогда он был хорошим человеком.

– Он до сих пор где-нибудь практикует?