23

 
Спрячься во мне.
Вслушайся, как я молчу, смеюсь, говорю.
Ноги сплелись с ногами.
Твои руки сподвигают меня двигаться
 
 
Посреди лета.
Солнечный свет от бесконечных волн
Отражается сверкающим и блестящим.
Ты подняла мои руки и закрыла ими лицо.
 
 
Стая рыб демонстрирует серебряную чешую,
Нарезая в воде ровные дорожки
И разделяя море на множество частей.
 
 
От красоты вокруг теснится у меня в груди.
Едва появившись,
Ты тут же растаяла в голубых волнах.
 
 
Почему же, обретаясь в моей груди,
Ты ничего мне не советуешь?
 

24

 
Надкусив яблоко, ты сказала:
«В нём – море.
Душистое морское течение
Созревает на ветках».
 
 
Корни растений – глубоко в земле,
В морской бездне.
Устье реки – клетка наших губ —
 
 
Разъедает берега, наступая на сушу,
Останавливается там, где царит любовь,
Где все любят.
Где стоим мы.
 
 
В море – сладкая вода.
В источниках —
Дождь по-прежнему пресен.
 
 
Ты сказала?.. Броситься яблоком?
Если поступишь бесчестно,
Море меня поглотит.
 

25

 
Ствол дерева
Держит небосвод и созревшие плоды.
 

26

 
…Пронизывая всё насквозь, идёт дождь…
 
 
Хранят молчанье волны.
Высятся скалы.
Корни растений, горизонтальные и косые,
Неподвижны.
 
 
Птица-мать накрыла яйца.
Недвижимо застыл геккон.
Замолчал колокол.
На вершине башни облако свернулось.
Мгновенно замер тротуар.
 
 
…Пронизывая всё насквозь, идёт дождь…
 
 
В пропасть обрушивается волна.
Звонит, не умолкая, колокол.
Стая птиц дружно захлопала крыльями,
И геккон отправился в путь
Вместе с тротуаром, облаками, растениями…
 

27

 
Возвысим землю —
И увидим, что есть ещё много мест,
Где мы не бывали.
 
 
Вместе с тобой я разглядываю тысячи
Тёмных срезов.
Знаю, что я изменился, но остался всё таким же
Наивным.
Любить будем завтра.
Сердце начало быстро биться —
 
 
И с учащённым дыханием, я знаю.
В руках у нас семена.
Мы сеем,
Сеем… Сеем…
 
 
Семя случайно падает на дорогу.
Поднимается, превращаясь в огромные деревья.
Возвысим землю, чтобы свежо
Дышалось, чтобы слышалось пение птиц.
Устремляемся в безлюдное тихое место.
Дневной отсвет звенит глубоко в земле,
 
 
Через тысячи дверей, которые я открываю,
проникая во все предметы,
В другое пространство, в другие миры.
 

III
Следующий день

Горькое лекарство

Посвящается моей дочери Нгок Чам

 
Жар сжигает тебя, дитя моё, как на костре,
А я, твой отец, могу превратиться в пепел.
Лекарство горькое, но ждать больше нельзя.
Сдерживая твою ручонку, дитя,
 
 
Я наливаю…
 
 
Кап-кап: каплет роса.
Неполная чашка.
Душевная боль стихает.
Изнурительно-холодная ночь,
Но хрупкие лепестки цветов
Прекрасно пахнут благодаря
Своим горьким корням.
 
 
Загустевает пот, превращаясь
В мозоли на руках,
И чашку с горьким лекарством
Заполняет весна.
Мой возраст теперь —
Мои молчаливые слёзы.
Бесцельно рыдает реальность.
 
 
Малыш, ты что-то жуёшь во сне.
Я ставлю чашку на окно.
Когда ты станешь таким же взрослым, как я,
Со дна чашки, наверное,
Поднимется буря.
 

Заметки у Великой стены

 
Облака лежат тяжёлыми валунами на моих плечах,
Мои глаза рассеиваются в песках,
Которые с каждым вдохом наполняют мои лёгкие.
 
 
Великая Китайская стена всё ещё строится?
Раздаётся голос евнуха, читающего указ:
«Всех, кто сочиняет стихи, перетаскивая валуны,
Будут бить до тех пор, пока не кончится кровь».
Конец указа!
 
 
Поднимая глаза, я встречаю дряблое лицо,
Холодные руки, свинцовые глаза, срывающийся голос.
Крыша-маяк в малиново-красном отсвете
Обнажает саблю над шеей окровавленного синего дракона.
 
 
Я выгибаю спину, заслоняя солнечный свет,
Я упираюсь ногами, сопротивляясь натиску ветра.
Всё, что угодно, только бы приблизиться к этому цветку,
Что колышется в небе.
 
 
Ваше величество / Уважаемый господин / Отчёт товарищу…
Этот скромный офицер / жалкий гражданин / скромная личность…
Выполнит свои обязательства.
 
 
Будь это вершина неба
Или дно бездны,
Я всё равно чувствую твою горячую плеть на спине.
 
 
На серых камнях пот путников
Расцветает маками.
 

Лунатизм

Писателю Буй Нгок Тану^[6]

 
Содвинем бокалы!
На хрустальной поверхности проступает улыбка.
Хрусталь дрожит в руке.
 
 
Иссякло птичье пение.
В основании холодного камня
Отразился уже истлевший
Оттиск чьей-то ноги.
Шелест брачной постели —
К перерождению насекомых.
Дышим друг другом.
Дышим незнанным дождём.
 
 
Край чашки – в глубоких выщербинах.
Хрюшка из свинарника раздувается,
Обретая размеры огромной деревянной свиньи.
Приступ дождя, к счастью, пережили.
Глазами близких всё восстанавливается.
 
 
Белые, как под одеялом, поля.
Сущность слов оплодотворяет землю…
 
 
В безрассудстве, цепляясь за стены ночи,
Встаём. Кто узнает,
Кто выпьет в шаге лунатизма
 
 
Ещё один бокал,
Ещё рюмку…
 

Бесконечный сон

Воздадим почести Зием Тяу!

 
Я озяб от непрекращающегося дождя,
Пролившегося в мой сон под утро.
В момент моего рождения
Мутные волны били в мангровые леса.
 
 
Небо не укрывало,
Звезда ярко освещала толстые очки,
Оставленные на клавиатуре.
Всё утро 28 декабря льёт дождь.
 
 
Он промочил меня до ниточки!
Земля промокла до костей!
 
 
Перелистываю страницы книги,
Оставленной мной открытой.
Под кроной дерева – звуки детского плача.
В низко плывущие облака,
В раздуваемые крылья птицы^[7]
Возвратился продувной сквозняк.
 
 
Вокруг корней мангровых деревьев
Кружит белый платок.
В небесной выси раскачивается гроб.
 

Сохраняя спокойствие, провожаю гостя за ворота

 
Заварив чай в чайнике,
Вернулся —
А гостя уже нет.
Звоню по телефону —
Его домашние сообщают,
Что вот уже семь лет, как он умер.
Умопомрачение…
 
 
В моём доме
Полный переполох:
Не помню, когда сняли
Со стены портрет,
Где заводные механические часы,
Чайный сервиз… Кто дал его,
Выдав за старинный?
 
 
К соседям заглянул,
Спросил о ценах на продукты —
Какие-то подорожали,
Другие – в прежней цене.
 
 
А в доме чай стоит, ещё горячий.
Подвинул чашку, где сидел мой гость.
 
 
Струя смертоносного пара
Взвилась перед глазами на высоту
Полутора метров и более…
Спустя мгновенье опустилась вниз.
 

Вариации на тему о вороне

 
Дыхание смерти направляет фитиль к зениту.
Ворона сияет ярко.
 

* * *

 
Рождение…
После крика вороны
Неизбежен уход, которому
Невозможно сопротивляться.
Свёрток развернут.
Явная деградация.
В конце сада лекарь сжигает свои книги.
Срок годности всех новых лекарств на складе
Уже истёк.
Наказывают колдунов и ведьм,
Рты их стянуты железными крюками.
 
 
Рождение…
Когда внезапно падает колокол
На голову старого слуги в храме,
Рыба кончает жизнь самоубийством,
Запрыгнув в облака,
Где поперёк неба натянута сеть
С сотнями тысяч крючков.
 
 
Рождение…
Чернила пролились под ноги, и кровь
Свернулась сгустками в горле и бронхах,
И росчерк один на первой странице
Просочился на тысячу страниц всей книги.
 

* * *

 
Ворона, с высоты бросаясь вниз
На двух острейших крыльях
В центр трупа, вспарывает воздух,
Так что торопливые ветры
Не успевают её обуздать.
 

* * *

 
Из глазниц выцарапывает
Взгляды.
Фотографии умерших – свидетельства былого.
Разрезает и вытаскивает язык,
Чтобы сушить под солнцем уроки устной речи.
Плоть по кускам
На части разбирает,
Отделяя четыре конечности,
Обнажая все внутренности,
 

 
И только что был поднят ею череп,
Покрытый мхом весь…
И невозможно эпитафию сложить.
 

* * *

 
Ворона ведает во сне,
Что у смертей всех – свой особый план.
После крика вороны
Все добровольцы укладываются внизу.
 

* * *

 
Когда ворона в комнату влетает,
Бессильно палец тянется наверх,
Что может означать
Дуло ружья,
Лезвие косы
Мотыгу
Или просто этот очень твёрдый палец —
Сначала замёрзший,
Потом покрытый льдом,
Затем и вовсе полностью растаявший.
 

* * *

 
Не приближайся к тени:
Там ворона,
Подъемлющая крылья,
На рассвете и в сумерки
 
 
Когтями зацепляется за ветер,
Ломая, переламывая листья
И ветви, что попались на пути.
 
 
В тени поэт укрылся от вороны.
Все буквы будто выдраны из глаз.
 

* * *

 
Гляди
На вещи
Долго, не мигая.
Моргнёшь —
Обрушится тогда воронья тень.
 
 
А тень своя,
Боясь взрасти цыплёнком,
Молчит, таясь, не подавая звука.
 

* * *

Вот из толпы в одеждах чёрных люди и в чёрных масках выбегают прочь. Они бегут и бьют себя по рёбрам, тень над землёй пытаясь превозмочь и силясь голову поднять и глянуть вверх.

* * *

Наевшись досыта, ворона тихо дремлет на дереве, растрескавшемся в щепки, и снится ей, что всё, что влезло в зоб, вдруг превратилось – каждое – в яйцо. И воронята, вылупившись, мчат из всех пяти органов её чувств, немедленно бросаясь за добычей на зов инстинктов плотоядных всех.

* * *

Предельные страдания оборачиваются назад на прожитое, которое считают уже почти умершим. Плащ кричит до хрипоты, когда проходишь мимо стола и шкафа. Безмолвствует, погрузившись в сон, телефон. Стараясь скрыть свои клыки и когти, открыла рот скрепка. А ручка метлы, зацепившись за руку чернорабочей, тянет её к мусорной яме. Поля шляпы на голове охранника вопят от ужаса, наклоняясь вниз и царапая его лицо. Никто не открывает ворота, но многим тем не менее удаётся найти вход.

* * *

Души, освободившиеся от тел, ищут путь назад, чтобы, возвратясь, вступить в бой со злобными воронами. После града выпущенных пуль, не принёсших смерть и не нанёсших ран, благовонный дым от ароматных палочек стелется и растягивается, превращаясь в доску, на которой проступает первое написанное слово нового урока.

* * *

Это последняя строка завещания:

Начинайте церемонию небесного погребения в тот момент, когда возникнет тень вороны.

* * *

Ночная тень постепенно проникает в утробу вороны.

И у нас, как и у вечно жаждущей реки, подводит живот от голода. Капли мутной воды пытаются проникнуть сквозь щели между волокнами ткани. Обширная поверхность воды сдерживает напор колебаний, стараясь сохранить тени людей. Уже с зажжённой спичкой вдруг вспоминаешь, что фитиль далеко. Вскинув руки вверх, закричишь в темноте одиноко.

Всю ночь ворону мучает недомогание.

От ужаса она кричит.

И звук впервые улетает без эха.