Она надела обновку и стала крутиться перед зеркалом в прихожей.

И тут в квартиру вошел отец.

Настроение у Валентина было стабильно тяжелым с того момента, как он привёз парализованную жену из Москвы. Ему не хотелось возвращаться в этот дом.

А сейчас, когда он глянул на нарядную дочь, в нём будто перещёлкнул затвор. Валентин стал кричать, повод нашёлся: дочь вовремя не убрала из-под матери испачканную пеленку.

– Быстро обзванивай всех, кого позвала! – потребовал он – Не будет у тебя дня рождения! Отменяй, пусть никто не приходит!

…Что было у него в голове в тот момент? Почему он так повел себя с собственной дочерью, которую, конечно, любил?

Но так бывает: под влиянием момента люди могут терять человеческий облик.

Леночку реакция отца застала врасплох.

Девчонка была совсем на другой волне! Она так устала заботиться о матери, так устала после многодневной работы на колхозном поле! Но никто её усилий не ценит! Она одна, всюду одна! А у взрослых – ни сочувствия, ни понимания!

Девчонку захлестнула накопленная годами обида. Она кричала и кричала – навзрыд. Поток упреков хлынул в сторону отца – будто прорвало дамбу! Обвинения горячей лавой обжигали мужчину, из-за которого всё и случилось: если б не забеременела вторым ребенком Женя, то не слегла бы со своей страшной болезнью, и всё было бы прекрасно, а теперь – хоть ложись рядом с матерью и умирай…

В квартиру забежала бабушка Люба, в руках – авоськи с продуктами, запыхалась, еле дышала – бежала по лестнице на крики…

Бабушка Люба растерянно смотрела на разъяренных Валентина и Лену и не знала, что делать, что сказать, как успокоить внучку и доведённого до неуправляемого гнева зятя.

А Лена всё кричала и кричала…

Её душил самый яростный гнев, на какой способны только подростки.

Ведь она никого не обременяла, и даже этот подарок себе заработала своим трудом! Ей просто хотелось немного радости в свой день, но и в этом ей отказывают?! Для чего же тогда она родилась?

– Леночка, зачем ты дерзишь отцу! – испуганно запричитала бабушка. – Успокойся, детка, не надо! Папа прав, ты от рук отбилась!

Лену словно ошпарило: и бабуля туда же?! Но ведь это предательство с её стороны!

И в квартире поднялся крик пуще прежнего. Он нёсся в открытые форточки, накрывал весь двор, призывал в свидетели людей и небеса.

И вдруг Валентин, доведённый до аффекта, так толкнул Лену, что та отлетела к входной двери, спиной напоролась на гвозди, торчащие из косяка, и жилетка, ради которой был куплен костюм, затрещала – порвалась.

На гвоздях повис вырванный клок ткани в черно-белую клетку.

Оглушённая произошедшим, Лена резко умолкла. Все её крики застряли в горле. Зачем кричать, если жаловаться некому – никто её по-настоящему не жалеет и не понимает, ведь даже родной отец не услышал, готов был заглушить её крик силой!

А Валентин испугался. И выскочил из дому.

Заплаканная Лена сняла испорченный жилет. …И тут она услышала стон матери.

У Евгении по щекам текли беззвучные слёзы.

В пылу Лена совсем забыла о той, что стала и невольной причиной происходящего, и его жертвой.

Девочка подошла к матери, привычно села на пол, положив голову на неподвижную материнскую ладонь – ладонь была болезненно хрупкая, практически неживая. И всё-таки её мать ещё была рядом с ней…

А бабушка продолжала причитать – она была растеряна, мысли её путались, как у всех стариков, попавших в капкан беды, с которой справиться нельзя, невозможно.

Теперь, когда Валентин ушёл, бабушка назвала Лену бедной, несчастной, подошла и попыталась её обнять. Но Лена будто застыла.

Сколько она сидела на полу, припав к материнской кровати? О чём были её горькие думы?

Но вот она вышла из комнаты Женечки.

Баба Люба сидела на кухне на табурете и утирала слёзы передником.

– Бабушка, ты обещала торт, – твёрдо сказала Лена.

Она поняла, что отныне сама станет решать, что и как будет происходить в её жизни.

– Правильно, правильно! – засуетилась бабушка.

Как все старые люди, она боялась новых внезапных несчастий.

…А Валентин в это время мчался к своей старшей сестре – она была крёстной Лены.

Наверное, в нём всё рыдало, ему было жалко и парализованную жену, и дочь, которая права в каждом своем упрёке. Но больше всего, как мне кажется, в те часы он жалел самого себя. Думаю, ему было очень стыдно за слова, которые вырвались и выдали его слабость – а он оказался слабее, чем его дочь…

Но зачем ему выпало такое горе, за что?!

Валентин не заметил, как пронёсся через полгорода. Что именно он рассказал сестре, в каких красках – этого я не знаю. Но сестра поняла: нужно срочно исправлять ситуацию, иначе с Леной может случиться беда!

…Праздник всё-таки состоялся – благодаря бабе Любе. Она испекла торт, накрыла стол.

Собрались подружки, пришёл Славик, стесняясь, протянул цветы. Ели, пили газировку, смеялись, включили музыку. Всё было как у всех советских подростков. С той разницей, что в соседней комнате тихо и неподвижно, прислушиваясь к каждому звуку, лежала мать именинницы.

…Вернулся смущённый и выпивший для храбрости отец, молча и как-то неуклюже протянул Лене пакет с подарком от крёстной. В пакете лежало чудесное новое платье.

Подружки посидели и разошлись.

Славик вызвался помочь Лене убрать следы праздника в квартире. Парень и не думал скрывать свои чувства. Вытирал полотенцем вымытые тарелки до скрипа.

Когда он наконец-то ушёл, Лена мельком подумала, что наверняка его сейчас отмутузит Паша. А если Славик получит традиционный фингал, у него точно пропадёт охота встречаться с ней и, тем более, дарить цветы.

Но Славик не пропал с радаров, как остальные. Явился на следующий день под каким-то предлогом. Отметины сильной драки у него на лице, конечно, имелись. Но, похоже, он сумел отстоять своё право на встречи с Леной.

…В ухажёрах у моей мамы не было недостатка с юности. Её красота совсем не подходила к обстоятельствам её жизни. Она не жаловалась, была общительной и оптимистичной. И по её манере держаться на людях мало кто понимал, что у этой красивой девчонки на сердце.

А на сердце был страх. Ей так не хватало того, что нужно любому подростку: любви, заботы, опоры.

Лена похоронила мать через два года после того злополучного дня рождения.

Женечка дождалась, когда дочке исполнится пятнадцать, и тихо покинула этот мир…

***

Со смерти Евгении прошёл месяц.

Бабушка уже почти перестала приходить в квартиру, где скончалась её любимая дочь – не могла, была разбита и телом, и духом. Жила в своём доме, оплакивая утрату.

Валентин горевал по-своему и топил горе в вине. И тоже редкую ночь проводил под одной крышей с собственной дочерью, у него давно была другая жизнь на стороне.

А Лена осталась. Куда ей деваться?

Днём ещё ничего: то подруги зайдут, то Славик – он упрямо отвоёвывал пространство рядом с Леной, несмотря на то, что Паша постоянно лез в драку.

Но вот ночами…

Ночами Лена почти перестала спать. То слышались звуки, напоминающие о присутствии в доме мамы. То просто мешали грустные воспоминания о ней и мысли – как она там, на небе?

Лена плакала в подушку: «Мама, мамочка, как ты могла меня бросить, зачем ты так много работала, почему заболела?!».

Но слезами горю не поможешь. И Лена всё чаще задумывалась: что делать дальше, как жить?

Втайне от всех она хотела бы поступить в театральный. А что? Внешность у неё как у звезды. А про артистичность ей говорит каждый второй.

Но Валентину такая идея категорически не нравилась. Слово «артистка» в его устах принимало какой-то неприятный, нехороший оттенок.

Когда пришла пора заканчивать восьмилетку, Валентин настоял на том, чтобы Лена отнесла документы в техникум при заводе. По отцовскому мнению, перспектива трудиться на том же предприятии, где прошла его жизнь, была единственно верным решением.

«Артистка!» – хмыкал иногда Валентин с таким выражением лица, будто стряхивал с себя гадкое насекомое.

Волей-неволей, Лена с планами отца согласилась. Но грядущую заводскую перспективу заранее возненавидела всей душой – это была чуждая ей, навязанная жизнь.

…Однажды её грустные полуночные раздумья о туманном будущем прервал внезапный тихий стук в дверь. Лена похолодела.

Многие во дворе знали, что в такой-то квартире одна ночует пятнадцатилетняя девчонка. Кто же это? Преступник? Насильник? Убийца?

Лежала, не двигаясь и даже не дыша. Чудилось, что в замочной скважине что-то скребётся, будто кто-то пытается тихо проникнуть в квартиру.

Впрочем, ночной гость постоял под дверью и быстро ушёл. Хотя Лене казалось, что его стук длился не менее часа.

Уснула под утро. Днём происшествие сравнялось со сном: было или почудилось?

Но на следующую ночь тихий стук повторился. А потом ещё. И ещё…

Лена стала бояться ночи. Кому понадобилось её пугать? Это точно не воры – если бы захотели, могли бы открыть дверь, это Лена знала точно: замок-то простой.

Отец домой почти перестал заходить. А если и оставался на ночь – то, скорее, для очистки совести. Не будь тут Лены, он и вовсе бы забыл дорогу сюда.

Но сказать Валентину о ночных звуках Лена не решалась. С отцом теперь вообще было трудно общаться, будто они, даже находясь рядом, пребывали на разных планетах.

Говорила подружкам, звала ночевать – только все боялись, находили поводы для отказов: мало ли что.

Бабушке рассказать о ночных страхах Лена не смела, как и отцу – на бабе Любе после похорон лица не было, горевала о дочери сильно.

Иногда проходили целые ночи без этого страшного, едва уловимого стука.

Сон у Лены стал тревожный, поверхностный. Она похудела, осунулась. Но обращать внимание на это было, в общем-то, некому.

…На сорок дней со дня смерти Евгении собрались близкие: родственники и друзья. Лена знала не всех. Поэтому не удивилась, увидев среди пришедших на поминки молодую женщину, дальнюю родственницу Евгении – Наталью.

Наталье было лет двадцать пять, симпатичная, приятная в общении. На неё поглядывали за столом, перешёптывались. Но Лена не прислушивалась: душа её мамочки окончательно покидала Землю, ведь так считается на сороковой день…

Валентин после поминок пошёл провожать Наталью. И ночевать не вернулся.

Осталась бабушка.

В ту ночь Лена снова лежала в кровати, вся обратившись в слух. Но ничего не было слышно, разве что кто-то ходил по двору, да проезжали машины по улице.

Рядом ворочалась на кровати бабушка, ей явно не спалось, думалось о чём-то, бабушка тяжко вздыхала.

– Как же так, – вдруг тихо пробормотала она, уверенная, что Лена спит,– совсем Валентин людей не стыдится, ведь только жену схоронил.

…Так Лена узнала, что Наталья и есть та самая пассия, с которой крутит роман её отец.

На следующий день Валентин ненадолго зашел в квартиру, переоделся в чистое, собрал кое-какие вещи из шкафа и молча ушёл – теперь уже окончательно.

Он фактически не ночевал в квартире два месяца, либо приходил в пять утра – перед сменой. Возможно, Валентин и думал о дочери, которую бросает одну, а ведь она только что потеряла мать! Но его уход будто перечёркивал прошлое, отрезал его, как отрезают подгнившую сторону ещё вполне съедобного яблока.

А ночные визиты и постукивания в дверь всё продолжались.

И лишь когда они довели Лену до нервного срыва, она, наконец, призналась бабушке: ей до ужаса страшно оставаться одной в опустевшей квартире!

Баба Люба выслушала, перекрестилась. И отреагировала неожиданно.

– Лена, – сказала она, взяв внучку за руку, – ты уже большая девочка, должна понимать. У папы другая женщина.

Лена округлила на бабушку глаза: да сколько можно говорить об отце, он же ушёл!

– Поговори с ним, – продолжила Любовь. – Пусть он приводит свою Наталью сюда. Начинайте жить вместе, когда-то всё равно придется.

Лена вскочила с табурета, разговор шёл на кухне, и выбежала в комнату, где всё ещё стояла мамина кровать.

«Мама, мама, зачем ты меня оставила…».

Лена по привычке села на пол и стала думать.

Что ж. Слова бабушки о романе отца откровением для неё, конечно, не стали. Обидно за мать, за себя…

Лена невольно сжала кулачки.

Но если она и дальше будет ночевать одна, с ней может случиться что-то очень плохое. Выдерживать дальше эту бессонницу, когда нервы на взводе, она не сможет. Лена так ослабла, что ей казалось – она стала жить между реальностью и галлюцинацией. Ещё немного – и она просто сойдёт с ума.

Да, ко «взрослому» разговору с отцом Лену подтолкнуло отчаяние, одиночество и страх ночных шорохов у входной двери. У неё просто не было иных вариантов.

Когда отец в очередной раз «забежал» в квартиру, Лена остановила Валентина неожиданным для него предложением:

– Папа, пожалуйста, возвращайся домой.

Отец впервые за долгое время поднял на дочь взгляд. Остановился. Сел, помолчал. И лишь спустя минут пять произнёс:

– А как же Наталья?

Лена сумела сдержать подступивший гнев. Отец и сейчас думал не о ней. Он даже не стал объясняться и извиняться. А мог бы…

– Пусть живёт здесь.

Лена произнесла это жёстким категоричным тоном – не как шестнадцатилетняя девчонка, а как взрослый человек, понимающий о жизни куда больше, чем мужчина, сидящий рядом.

Валентину было на то время пятьдесят. Молодой, по нынешним меркам, мужчина. Наталья – моложе него лет на пятнадцать. Она могла бы заменить Лене старшую сестру.

И уже на следующий день они пришли. С чемоданами, тюками и девочкой-шестилеткой – Таней, дочкой Натальи от первого брака.

…А чуть позже Лена узнала, что все её одинокие ночи у двери квартиры дежурил Паша. Может, надеялся, что девчонка сама обо всём догадается и однажды впустит его?

Но она не догадалась. Не судьба. А жаль.

***

…Её первая встреча с Натальей была натянутой.

Новое семейство встало на пороге. Несколько секунд Лена и Наталья молча смотрели друг другу в глаза.

– Ну что ж, – с нарочитым оптимизмом в голосе сказал Валентин, скидывая ботинки, – входите, теперь это и ваш дом.

Лена будто приросла к стене в прихожей, молча смотрела, как суетливо снимаются обувь, плащи и шарфы.

Вот сейчас они окончательно переступят черту, заполнят собой всё пространство.

За Леной в эти минуты была не просто квартира – это был мир, с которым именно теперь ей приходилось прощаться навеки. Ещё вчера она являлась центром этого мира, его хозяйкой. И вот рубикон пройден. Отныне она отодвинута куда-то на задворки этого мира, становится лишь его частью, и не факт – что самой незаменимой.

– Входи, Танечка. Лена, знакомься, это тётя Наташа, а это её дочь, – бубнил отец.

Лена посторонилась, пропуская в квартиру молодую смущённую женщину с порозовевшими от волнения щеками и маленькую девочку, та наивно радовалась происходящему.

– Показывай, где кухня, где что… – бодрился отец.

– Сам и показывай, – тихо сказала Лена и ушла в комнату своей матери, отныне это была её комната.

В конце концов, она только что сделала то, чего они все давно хотели. А большего – не ждите!

…Так в доме, во всех уголках которого таились личные воспоминания Лены о радостном детстве и трагичном подростковом периоде, появилась новая хозяйка.

И как только Наташа схватилась за кастрюли и тряпки, как-то само собой стало предельно ясно, что именно она и её дочка – настоящая семья Валентина.

Тот день Лена просидела взаперти.

Она слышала и угадывала по звукам всё, что происходило в квартире – так, видимо, жила несколько лет её прикованная к постели мать: прислушиваясь и деля звуки на действия, совершаемые другими людьми.

Вот из шифоньера вытащили мамины вещи – освободили место для вещей Натальи и Тани. Вот Таня весело проскакала по коридору, громко спрашивая, где она будет спать, а Наталья шикнула на неё: «Тише!», будто в квартире находился больной или спящий.

Вот полилась в ведро вода, загуляла по полу швабра. А потом стало шумно на кухне, то и дело хлопала входная дверь – это отец бегал в магазин по поручению Натальи.

Наконец в комнату Лены осторожно постучали.

– Дочка, обед готов, иди к столу.

Голос отца был хоть и насторожённый, но что-то уже изменилось, будто он вполне успокоился, и лишь Лена оставалась фактором, к которому стоило относиться с опаской.

Лена и не хотела бы выходить. Но ведь сама позволила этой семье соединиться на территории, где её семьи уже нет, она канула в прошлое.

Лена вышла. Села за прекрасно сервированный стол.

Очевидно, Наталья была умелой хозяйкой, она наготовила так много, будто отмечалось… новоселье. В центре стола возвышалась бутылка вина.

– Ну, за знакомство!

Валентин бросил на Лену насторожённый взгляд и потянулся к бутылке.

…Все ели охотно и с аппетитом. Лишь Лена едва прикоснулась к еде: кусок не шёл в горло.

– Пойду прогуляюсь, – сказала она, когда Наталья деловито принялась собирать опустевшие тарелки и отправлять их в мойку.

– Таню с собой возьми, – сказал Валентин, – пусть во дворе осмотрится.

Произнося это, он вложил в слова подтекст, который стал для Лены очередным – самым сильным – детонатором внутреннего взрыва. Она вдруг осознала, что именно случится в квартире, когда «дети уйдут погулять».

Лена рванула к выходу, со всем своим подростковым максимализмом возненавидев в эту минуту мачеху. А ничего не понимающая Таня весело запрыгала рядом…

С того дня Лена уже никогда не оставалась в этой квартире одна.

***

Валентин и Наталья постепенно освоились. Женщина тщательно отдраила все комнаты, навела порядок по своему вкусу. Стало и вправду уютнее, в доме запахло борщами, котлетами и пирогами, в нём заиграла жизнь.

Но у Лены внутри кипела ревность: к каждой тряпочке, к каждой пылинке, к отцу.

Однако Валентин и Наталья довольно быстро перестали настораживаться от каждого косого взгляда шестнадцатилетней девчонки. Они – взрослые, они – муж и жена, теперь-то у них всё законно.

И ещё у них настоящий медовый период: наконец, они могли быть вместе без утайки, без угрызений совести.

Наталья и Валентин стали разъезжать по общим родственникам, останавливаясь на день или больше. Особенно им нравилось гостить у деревенской сестры Валентина. Там был просторный добротный дом, щедрый стол, простор и природа.

Постепенно в том доме «молодые», так их теперь называла родня, стали задерживаться и на неделю.

А Таня оставалась на поруках у Лены.

Лена отныне всюду ходила «с прицепом»: Танечка с удовольствием называла её сестрой, хотя – ну какие они сестры?!

И когда мальчики стали кидать Лене в окна камешки, вызывая на дворовые посиделки, той приходилось ходить на свои первые подростковые «свидания» с навязанной ей «сестричкой».

Ребята сидели на скамейке, болтали, смеялись. А умаявшаяся Танечка засыпала на коленях у Лены. Шестнадцатилетняя укачивала шестилетнюю и потом осторожно несла домой.