Глава 3, в которой меланхолию Д.Э. Саммерса развеяли неожиданным способом

М.Р. Маллоу был пьян и весел. Он продал рукопись, которую, между нами, продать не надеялся. Не надеялся, когда написал Шерри Мэзону:

«Что бы вы сказали об истории про пятнадцатилетнего юношу, сына гробовщика, который начитался приключенческих романов и отправился из дому, чтобы найти дело по душе? У него, видите ли, от унылой жизни и за трудом, располагающим к мыслям о вечном, родилась формула: для счастья нужно дело, которое любишь, верный друг и деньги. И вот он решил найти такое дело».

Не надеялся, когда, вернувшись из Египта, прочел сухое письмо, в котором, тем не менее, выражали согласие взглянуть на рукопись. Ни на что он не надеялся. Он послал телеграмму, что закончит роман за десять дней, чуть не умер от нервов, и теперь имел полное право чувствовать себя счастливым.

Настроение Д.Э. Саммерса тоже слегка улучшилось. Так что к моменту, когда профессор Найтли ушел спать, а мисс Дэрроу унесла опустевшие бутылки, чтобы вымыть и разлить в них свою лечебную настойку, двое джентльменов развеселились.

Маллоу играл на пианино. Он давно не садился за инструмент и получалось так себе. Но все равно он играл и играл.

Кекуок. Тустеп. Рэгтайм.

Как вдруг заметил, что компаньон – Джейк устроился рядом, – щурится, словно неудачно откусил заусенец.

Дюк как ни в чем ни бывало сменил мелодию.

– Ну? – спросил он.

Д.Э. покачал головой.

– А это?

Но ни «Везунчики», ни «Деревенский клуб», ни «Затейник», ни даже «Кленовый лист» – любимая мелодия Джейка, не годились.

– Не то! – Джейк с досадой пощелкал пальцами. – Все не то!

Дюк бросил играть.

– «Магнето»? – не без иронии спросил он.

– Нет. Не надо.

Воцарилось молчание. Д.Э. Саммерс прошелся по комнате.

Посмотрел в окно. Остановился у часов, к которым не так давно часовщик повесил заново гири. Ему опять захотелось выдрать гири к чертям, только… какой в этом толк?

Он вернулся к пианино и стал перебирать ноты на крышке. Нашел несколько новых песенок, которые раньше не видел. «Ревю «Музыкальной Шкатулки» Ирвинга Берлина – в новом сезоне оно называлось «Монмартр». «Букет красоток» Эдди Кантора из мюзикла «Делай это живо!». «Блюз синего котенка»…

Как вдруг взгляд бывшего коммерсанта уперся в «Ланцет», лежавший среди ярких обложек. «2 декабря 1924 года».

Прошлогодний рождественский номер.

– Что это?

Чарльстон сбился, сфальшивил и затих. Саммерс смотрел на компаньона.

– А что сразу я! – заморгал М.Р. Маллоу. – Она позвонила. Не мог же я сказать, нет, мол, не приезжайте, видеть вас не хочу.

– Что-что она сделала? – Джейк даже рассмеялся. – Позвонила? Тебе? Сама?

– Ну да. Сама. Мне, – Маллоу развел руками. – Что ты смотришь, я сам от неожиданности обалдел. Я даже не сразу понял, на что она намекает.

– Да что ты.

– Ну, честное слово. Клянусь.

– Ах, вот оно, как, – Саммерс прошел к столу и сел в кресло. – Ладно. Хорошо.

– А что?

– Да нет, ничего. Раз сама…

Повисла тишина. Маллоу выбрался из-за пианино. Постоял, не зная, куда девать руки. Потом подошел к компаньону.

– Между нами, – вполголоса сказал он.

Д.Э. усмехнулся и от этой усмешки Дюк скис. Но все-таки придал себе бодрый вид и, заикаясь и путаясь, принялся объяснять.

С его слов выходило, что тогда, год назад, в канун Рождества доктор Бэнкс неожиданно позвонила в «Мигли», намекнула, что скучает, и что была бы не против, если бы М.Р. Маллоу составил ей компанию. Или, вернее, пожелала сама составить компанию М.Р. Маллоу. Ну, в общем, она приехала. При этом выглядела доктор потрясающе, на ней было надето что-то такое новое, выгодно подчеркивающее все, что можно выгодно подчеркнуть, с голой спиной и стеклянными штучками. Маллоу еще тогда обратил внимание, что вещь эта, если только она не досталась докторше на какой-нибудь невероятной распродаже, влетела ей в копеечку так, что теперь до осени придется жить впроголодь. Поведение доктора тоже было каким-то… не то, чтобы странным, но… ну… не таким, как всегда. Она, как бы сказать, была весела – чуточку слишком. На удивление М.Р. (высказанное, конечно, в положенном выражении удовольствия) доктор Бэнкс рассмеялась и заявила, что это было внезапное решение. На комплимент тоже отозвалась с охотой, а дальше, – тут Дюк опять замялся, – ну, в общем, дальше вежливость требовала… или, вернее, ситуация располагала… короче говоря, некто М.Р. Маллоу увлекся и разговор приобрел… игривый получился разговор.

– Какой разговор? – поинтересовался Д.Э. Саммерс.

Тон его был тем самым задушевным тоном, который обыкновенно вызывал у собеседника желание немедленно убежать и запереться в уборной.

Он прикурил. Маллоу прошелся по комнате. Остановился у камина. Помялся.

– Она спросила, не слишком ли вызывающе выглядит. Я сказал: «Думаю, это гораздо больше вы, чем раньше». Она спросила, что я имею в виду. Я сказал: «Вы – смелая. Вы – дерзкая. Вы – кокетливая. И, конечно, совсем не такая строгая, какой привыкли притворяться. И…»

– И? – прищурился Джейк.

– И, пожалуй, смешная.

Д.Э. Саммерс молча выпустил дым.

– Я даже знаю, что она тебе ответила. «Что же вас так насмешило, позвольте спросить?»

М.Р. заморгал, улыбнулся и кивнул.

– На это ты квакнул ей, – Джейк пододвинул пепельницу ближе, – «Ох, сказал бы я, да боюсь». И плюнь мне в глаз, если она не ответила: «Да? Очень хорошо, бойтесь». Ты, пошлая рожа, конечно, рассыпался: «Благоговейно трепещу». Потом подмазал: «Как вы красивы». Потом: «Вы не представляете, как действуете на мужчин», а потом…

М.Р. Маллоу только руками развел.

– Чтоб мне лопнуть, она выглядела на все сто.

– А потом? – потребовал Джейк. – Что было потом?

Маллоу прикусил губу.

– Ну, и она спросила: «А как я на них действую?»

– И ты, верблюд, ответил, «страшно», так?

Маллоу молча кивнул.

– Что же, – Джейк глубоко затянулся, – что же она?

– Она, – Дюк совершил отступательный маневр в сторону лестницы, – она… постой, что же было? А! Она мне: «Никогда в этом не сомневалась».

– И тут ты этак поправился: «Я хотел сказать, ужасно!» Она тебе: «Это мне тоже известно». Ты ей: «Обольщаете, сами того не замечая». Потом наверняка прибавил, что было преступлением скрывать такую красоту… да?

– Ну, да, – хлопая своими девчачьими ресницами, признался Дюк. – То есть, нет.

– Нет?

– Нет! Наоборот было. Я сказал наоборот: сначала «ужасно«, потом «страшно».

Улыбка Джейка сделалась, как у опереточного Мефистофеля.

– И-и-и что же она?

Маллоу еще подвинулся к лестнице.

– Она сказала… она… ну…

– Говорите, сэр, говорите! – поторопил Джейк.

– «Ничего, я наверстаю упущенное».

– Ах! – Д.Э. хлопнул в ладоши и расхохотался так, что прибежала мисс Дэрроу.

– Черт, – Дюк сконфузился, – я тоже сказал тогда: «ах!»

– И она? – Д.Э. сделал пригласительный жест компаньону.

– Она? – забуксовал тот.

– Да. Она. Слово в слово. Все, что она сказала.

– Она сказала… она сказала… – бормотал, отступая, Дюк. – Она сказала: «Да-да. Теперь я намерена разбивать сердца направо и налево!»

– Очень мило, – Джейк опять прикурил, откинулся на спинку кресла, сложил ногу на ногу, рассматривая лампу на потолке, и повторил. – Очень мило… Ну, потом что? Что было, я тебя спрашиваю?

Маллоу взглянул компаньону в лицо – и бросился вверх по ступенькам.

Глава 4, в которой доброе утро тоже довольно странно

Саммерс нашарил на туалетном столе часы: они показывали пять утра. Он отвернулся к стене, удивляясь, что это разбудило его в такую рань, и вдруг сообразил, что у кровати стоит доктор Бэнкс со своим саквояжем.

– Доброе утро, – бывший коммерсант подтянул одеяло повыше. – А… э… что, с ним что-то не так?

Выглядело, будто «что-то не так», скорее, с доктором: лицо ее было бледным – краше в гроб кладут, веки покраснели, припухли; худые щеки впали еще больше.

– Доброе утро, мистер Саммерс, – взгляд доктора был холоден. – Что у вас под глазом?

– Что же вы спрашиваете, если видите.

– Выглядит свежим.

– Правильно. Споткнулся на лестнице.

– Мистер Маллоу тоже споткнулся на лестнице?

– Мы оба споткнулись на лестнице.

Доктор покосилась на кресло. Накануне туда как попало сбросили одежду. Было заметно, что жилет лишился пуговиц и лопнул по шву, а у сорочки с мясом выдран рукав.

– Что с Маллоу? – опять спросил Саммерс. – Как у него там самочувствие?

– Мистера Маллоу я видела только мельком. И сразу направилась к вам. Я привезла мисс Дэрроу.

– Она же просила отправить ей вещи с возчиком…

– Я ее выгнала.

– Почему?

– Мне пора, мистер Саммерс.

– Вы что, доктор, струсили?

Доктор переложила саквояж в другую руку.

– Послушайте. Давайте сделаем вид, что я верю, что она не сообщила вам причину своего ухода из дома, который сдает в аренду, а вы, в свою очередь, верите, что я верю вам.

С минуту оба изучали медальоны на обоях.

Потом Саммерс вылез из кровати, надел халат (доктор поставила саквояж на пол). Подошел к окну и отдернул штору. Поднял раму и высунулся на улицу.

– О, – сказал он, изучив обстановку во дворе. – Ого, как. Да, это серьезно.

Доктор выглянула из-за его плеча.

– Пожалуйста, объясните ей, что она должна вернуться домой.

– Не буду.

– Почему?

– Это ее дело.

Доктор взяла свой саквояж.

– Всего хорошего, мистер Саммерс.

– Какое уж теперь хорошее, – он опустился на подоконник, глядя не на нее, а во двор.

– Я все же прошу вас с ней поговорить.

– Не собираюсь я ее уговаривать. Это ее дело, пусть делает, что хочет.

– Исключено. Я не позволю ей остаться.

Коммерсант неторопливо встал с подоконника и пересел в кресло.

– Ну, доктор, почему нет, – он пододвинул было пепельницу, но курить как будто раздумал. – Мисс Дэрроу так к вам хотела. Так мечтала служить у вас. Ее всю жизнь тянуло к медицине – вы же знаете, как она варит все эти уксусомеды. А столетник? С солью. C медом. С шалфеем! Да за мной в жизни так не ухаживали! Она вообще здорово умеет возиться с больными. Вам же не хватает персонала? А миссис Кистенмахер старенькая и уже очень слаба. Мисс Дэрроу тоже, конечно, не девочка, зато готова работать. Небось, и без жалованья. Почему вы не хотите ее взять?

– Вам, я полагаю, это известно.

– Доктор Бэнкс.

– Мистер Саммерс.

Лицо у доктора было такое, словно она сама хлебнула уксусомеда. И закусила столетником мисс Дэрроу.