Глава XI
Sic transit gloria mundi!

^[17]

Быть может, некоторым из моих читателей ход моего повествования покажется разбросанным, несвязным, потому что я не группирую фабулу вокруг одних и тех же личностей, и теперь, надолго покинув Амариллу с Луктерием, поведу речь о приключениях других особ, не имеющих никакого отношения к героям предыдущих глав романа. Я считаю долгом заметить по этому поводу, что тут я задалась целью изобразить не типы героев или психический анализ их деятельности, а общий дух взятой эпохи, интересной для всех людей просвещенных, как исторический пример, показывающий, до чего может дойти государство с самым образцовым административным порядком, если основы его коренных традиций расшатаются, вера в прадедовские святыни ослабеет, а патриотизм уступит место эгоизму.

Разберем грустные причины разрушения этого величественного, дивного здания Roma magna, которому и поныне изумляются любители Истории, – здания, краеугольный камень которого положили Люций Брут и Валерий Публикола, а потом год за годом созидали и украшали другие знаменитые полководцы, администраторы, мудрецы, герои-мученики при помощи бесчисленных тружеников-патриотов, вскользь названных или даже вовсе не упомянутых летописцами. Разберем причины разрушения этого здания, доведенного ими до последней, возможной в те времена, степени совершенства, на удивление всему тогдашнему миру, в эпоху Пунических войн, а затем, точно так же камень за камнем из года в год разрушенного недостойными потомками великих созидателей.

Почему в Рим явились хулиганы вроде Клодия? Почему там существовали злодеи вроде Катилины? Почему там невозможно было положить конец таким безобразиям? Почему? – потому что римское государство было республикой. То, что сначала было источником добра при добрых нравах, при порче народа стало корнем зла.

Серьезные изменения в административном устройстве и общественной жизни государства в начале его могущества и спустя триста лет как нельзя лучше доказывают ту неопровержимую истину, что «нечто», удобное для одних людей, не может считаться столь же удобным для всех. Главная суть римской администрации была такова: ежегодно избирались два консула, которые и были высшими администраторами государства. Кроме них избирались преторы (судьи), трибуны (старшины), квесторы (казначеи), эдилы (нотариусы) и другие должностные лица. В их избрании мог участвовать каждый римский гражданин, признанный достойным.

Судить римлян можно было только публично, а окончательное утверждение приговора, в случае недовольства истца или подсудимого, отдавалось на суд народного схода.

Все это было хорошо, пока Рим был только Римом, городом с окрестными селами и несколькими зависимыми от него городками, имевшими свое отдельное управление, до которого метрополии дела не было, пока эти так называемые союзники не нарушали своих союзных трактатов. Но едва Рим сделался владыкою мира, Roma magna, законы Брута и Публиколы превратились из блага в зло. Свобода стала своеволием черни, апелляции к народному суду – апелляциями к подкупленным негодяям, выборные должности – синекурами богатых властолюбцев.

В эту эпоху Рим дошел до того, что в нем образовалась беспощадная тирания олигархов, явилась целая толпа деспотов, которые, не ладя между собой, толковали народную волю каждый в своих интересах при помощи подкупа и вооруженных слуг. Они обходили и ни во что не ставили священные обычаи старины и законы государства, когда хотели, или опирались именно на них, если им это было выгодно.

Когда судили пятерых главных клевретов Катилины, Цицерон, Катон и их сторонники утвердили смертную казнь злодеев вопреки Цезарю и другим, не допустив реализации права осужденных апеллировать к народу, опасаясь, что им будет спасена жизнь во вред обществу. Этот факт утвердился в качестве гордиева узла для всех оптиматов^[18] Рима, – завязкой и опорным пунктом для каждого, желавшего вступить в междоусобную схватку.

Можно ли оказать услугу государству, нарушив закон? – этот вопрос разделил римлян на две партии – Цицерона и Цезаря. Из этого рокового вопроса, как от яблока раздора, возникло все, что сделалось источником долгих бедствий народа.

– Ты стоишь за Цицерона, нарушителя закона об апелляции!

– Ты стоишь за Цезаря, защитника клевретов Катилины!

Стоило кому-нибудь выкрикнуть эти фразы – и среди улицы начиналась драка, в которую вмешивались враждующие оптиматы и превращали драку в целое побоище с грабежами, пожарами и насилиями всякого рода.

День триумфа над Катилиной был последним славным днем в жизни знаменитого Цицерона. В этот день слава его достигла определенного ей роком апогея, чтобы затем постепенно угаснуть.

Судьбы великих людей разнообразны, но ничья личность не демонстрирует в истории более разительного перехода от полной неизвестности к всеобщему поклонению и обратно – к полному забвению со стороны современников, как личность Цицерона.

Он был сыном мелкопоместного землевладельца из округа маленького городка Арпинум. Отец его занимался огородничеством и благодаря тому получил свое прозвище (cicer – горох).

Переселившись со своим братом Квинтом в Рим, Марк Цицерон брал уроки красноречия, а потом сделался адвокатом.

Это был человек с вполне миролюбивыми наклонностями, и вне адвокатской сферы даже недальновидный, не дипломат. Если его деяния иногда кажутся полными ловкого расчета, то это явно благодаря внушениям Теренции – его жены, гордой умной аристократки.

С такими наклонностями при всех талантах Цицерону никогда не удалось бы сделаться знаменитым, если бы он не защитил двух любимцев диктатора Суллы – актера Квинта Росция от обвинения в денежном мошенничестве и Секста Росция Америна – в отцеубийстве. Речь, произнесенная в пользу последнего, даровала Цицерону не только благоволение тирана, но также известность у публики^[19], а с этим, конечно, всеобщую искреннюю или напускную дружбу, почет и дорогу к высшим должностям. Цицерон сделался богачом, мужем аристократки, первым адвокатом, сенатором, претором, и наконец, консулом.

По мере возрастания уважения к его особе росла и зависть. Умножались друзья, умножались и враги. Катилина первым публично обозвал его человеком неизвестного рода, недостойным внимания. Цицерон уничтожил злодея-заговорщика, но не уничтожил идей, оставленных им по наследству Риму. За это роковое наследство заговорщика ухватились многие претенденты, а горячее всех Фульвия, ненавидевшая Цицерона за его дружбу с Милоном, мужем ее смертельного врага Фавсты.

Косился на консула Цицерона и его товарищ по сану консул Антоний – за титул отца отечества; косился и Помпей за то же самое, косился и Цезарь, надеявшийся спасением пятерых главных заговорщиков от петли переманить их от Катилины к себе или получить иную пользу. Это могло бы ему удаться, если бы заговор не был подавлен так быстро. Кроме того, среди казненных Кай Цетег и Лентул Сура пользовались большим весом в обществе и имели много друзей.

Вскоре после триумфа 1 марта настал день консульских выборов. Выбраны были Пизон и Валерий Мессала. На Марсовом поле, при стечении несметной толпы, Цицерон, слагая свой сан по истечении годичного срока, хотел сказать народу речь в соответствии с традициями. Народный трибун Метелл, сторонник Цезаря, не дозволил этого.

– Тому, кто казнил других вне закона, – сказал он, намекая на казнь заговорщиков, – казнил, не дав им возможности оправдаться, тому нельзя позволить говорить.

Цицерон принял это публичное оскорбление как человек с прекрасною душой, но не с практичным умом. Он воскликнул, что его оскорбили, как не оскорбляли ни одного самого бесчестного гражданина, и горделиво, громким голосом поклялся, что спас отечество.

В народе раздались возгласы подтверждения. Вся ли толпа единодушно кричала или нет – все равно, – участь Цицерона с этого момента была решена.

В народе с самого дня триумфа враги Цицерона утверждали мнение, что он, этот триумф, принес Риму не славу, а стыд, потому что это первый пример в истории празднования победы римлян над римлянами. Жестокие тираны Марий и Сулла, побеждая один другого, врывались в города, но не праздновали своих побед, не венчались лаврами в триумфальных колесницах. Красс не получил триумфа за победу над полчищами восставших рабов Спартака, а Помпей не торжествовал, победив легионы Сертория – испанского бунтовщика. Никому, нашептывали враги Цицерона, не было пощады в Фезулах для того, чтобы в день триумфа не вести за консулами в качестве пленных своих же сограждан.

В толпе много было таких, кому до Катилины не было никакого дела. Они отвлеченно соглашались считать его злодеем, хотевшим, но не успевшим организовать что-то дурное – пожары, резню или грабеж, – а по какой причине он это затевал, под каким знаменем сражался, они не понимали и не могли понять, как всегда и везде не понимает таких тонкостей грубая часть простонародья. Идеи Катилины – это роковое его наследство – были недоступны черни.

Идея твердой власти, прикрытая маской общественного блага, всегда кажется невежественной массе привлекательной, если ее проповедник уже сошел с арены мира. Покуда Катилина был жив, ему не верили, его боялись и ненавидели. Когда он погиб – заговорили о его геройской смерти, зашептались о том, что, может быть, он не был таким злодеем, как казался, а многое, совершенное другими без его ведома, враги приписали ему, свалили на него чужие вины, как на козла отпущения.

Этому последнему было тем легче поверить, что все знатные люди того времени вели далеко не безупречную жизнь. В их семьях царила полная аморальность. Героями скандалов поминутно выступали существа доселе презренные, незаметные – гладиатор и танцовщица. Без них не обходился никто и не свершалось ничто.

Как Марий первым указал римлянам стезю мятежей, так же точно и Спартак первым указал им, что гладиатор не червь, а сила, годная не только для топтания по арене в минуту забавы, но для опоры в годину нужды.

Гладиатора стали щадить. Гладиатора стали ласкать, обогащать, освобождать от рабства. Гладиатор с этой эпохи становится в глазах римлян не только человеком, но даже человеком нужным, близким, милым. Знатнейшие сенаторы и полководцы дружили с освобожденными гладиаторами, делали их своими наперсниками, знатнейшие матроны влюблялись в гладиаторов и бежали с ними за море.

Тип римского гладиатора той эпохи олицетворяли неразлучные спутники Милона и Фавсты Евдам и Биррия.

Что такое была тогда римская танцовщица, видно из роли, какую играла Цитерис Волумния, которую все публично презирали, преклоняясь пред нею тайком.

Прошло три года после триумфа над Катилиной. Наследники заговорщика работали неутомимо, хоть и не с такой быстротой, как им хотелось. Погибший злодей сделался в народе мучеником, его преступления забылись, но помнилась геройская смерть. Враги тех, кто был его врагом, очистили его память. Легковерная чернь по наветам властолюбцев стала поговаривать, что Катилина стал жертвой благородных стремлений – он желал унизить оптиматов, сравнять их с народом. Он не бунтовщик, а герой, пожелавший скорее умереть, чем ползать у ног вельмож. Его не поняли в Риме, его оттолкнули, его оскорбили и вынудили к крутым мерам.