Глава X. Ответ оракула

Дверь тюрьмы отворилась, и вошел Брут в сопровождении воинов.

Сумрачно было теперь лицо этого человека. В его выражении не проявлялось ничего эксцентричного. Это был мудрый философ.

– Сын Турна, мужайся!.. Твой смертный час настал, – сказал он заключенному, пытливо всматриваясь в его лицо.

– Благодарю тебя, Говорящий Пес тиранки, за все, что я вытерпел! – ответил Эмилий. – Ты измучил мое тело, но укрепил дух. Теперь я не таков, каким был до заточения. Скажи, что ждет меня?

– Не знаю.

– Я готов на все, веди без лишних слов.

Старик закрыл лицо своей тогой, чтоб воины не видели его слез, и прошептал:

– Я не мог спасти тебя… Тень твоего отца отныне будет преследовать меня за это. Прости меня!..

Эмилий не отвечал, приняв за фальшь и насмешку слова Брута.

Туллия ждала осужденного, окруженная знатными людьми Рима. Подле нее находились ее злые, развращенные сыновья и грустная падчерица Арета, не смевшая плакать.

Со злорадным торжеством встретила тиранка свою жертву. Несколько времени длилось молчание, пока Туллия любовалась изнурением юноши до произнесения приговора, как любуется зверь добычей, прежде чем начнет терзать ее.

Римляне уже привыкли к такого рода зрелищам, но теперь всеобщий ужас был усилен тем обстоятельством, что выбор рода казни должен был решиться словами дельфийского оракула, как будто казнит не Туллия, а сам Аполлон.

Наконец тиранка засмеялась. Ее хохот ужасно прозвучал в мертвой тишине, хранимой всеми присутствующими.

– Сейчас принесут ответ оракула, – сказала она, – и выбор рода казни будет решен!

Эмилий взглянул на Арету, она – на него. Их взгляды встретились, и молодые люди без слов поняли друг друга. Этот немой взгляд сказал им обоим то, чего они до сих пор не решались открыть взаимно словом, в этом немом взгляде выразилось их красноречивое признание в первой любви.

Его молодое сердце уже давно любило и знало о взаимности, несмотря на то что он еще ни разу не осмелился заговорить о своем чувстве с любимой девушкой. Он не мог показаться трусом в присутствии своей милой, не хотел дать наслаждения своим унижением тиранке, поэтому бодрился, насколько было в силах.

Робость его окончательно исчезла, сменившись отвагой отчаяния, как это бывает с человеком, для которого вся надежда потеряна и спасения нет.

«Тебе жаль меня?» – спрашивал печальный взор Эмилия.

«Очень!..» – отвечали ему грустные глазки Ареты.

Сколько взаимной любви выразилось в этом взгляде – любви, о которой они не смели ни разу поговорить!..

Вестник пришел и подал тиранке свиток из кожи.

Осмотрев священную печать оракула для удостоверения в подлинности принесенного, Туллия отдала свиток старшему сыну.

– «При… при… приз… ва…» – начал было читать Секст, не совсем искусный в греческой грамоте, почти по складам пробегая вперед глазами написанное, но его руки задрожали, а губы скривились в гримасу от гнева. – Я не стану читать этого!.. – вскричал он, топнув ногой.

Брут взял у него чуть не брошенный свиток и чрезвычайно удивился ответу Аполлона. Оракул отвечал Туллии на все ее вопросы так:

I

– Где Ютурна, дочь Турна Гердония?

 
Призвавши Ютурну
На берег морской,
Сокрыл Феб надолго
Под темной землей.
 

II

– Где пропавшие драгоценности?

 
Пропавшего боги
Назад не вернут,
А Туллии скоро
Другое пришлют.
 
 
Повязка на кудрях
Венеры лежит,
А пояс на мудрой
Палладе блестит;
 
 
Диана гуляет
В серьгах по лесам,
Рядится Аврора
В жемчуг по утрам.
 

III

– Какая казнь всех приличнее для брата Ютурны?

 
Гердония сыну
Не мсти за сестру!..
Эмилия гибель
Не будет к добру.
 
 
Пропавшей девицы
Совсем не ищи;
Ее появленья
Страшись, трепещи!..
 
 
Ютурна вернется
На гибель тебе.
Страшись!.. Так угодно
Всесильной Судьбе.
 

– Что говорит Аполлон?! – вскричала Туллия в ужасе. – Что он предвещает?! Он прежде никогда не присылал мне таких ответов.

– Воля богов священна, – тихо отозвался Брут, отдавая ей свиток, – но эти слова вовсе не столь ужасны, как они представляются с первого взгляда. Твои драгоценности, верно, нашел какой-нибудь набожный человек и роздал по храмам, для украшения статуй богинь. Ютурна скрыта Аполлоном – это, по моему мнению, значит, что она умерла, скрылась под землю, сраженная стрелой бога смерти. Оракул без всякой двусмысленности запрещает искать Ютурну, потому что ее тень может повредить тебе, накликанная в наши места. Запрещает он и казнить ее брата, чтоб не раздражать дух вредоносной покойницы. Не нам, грозная Немезида, проникать в сущность таинственных повелений богов!..

Не дожидаясь ответа на эти разъяснения от пораженной тиранки, Брут торопливо обратился к Эмилию.

– На этот раз боги тебя милуют! Хвали их и благодари могучую Туллию!..

Эмилий не сделал ни того ни другого. Ему было не до молитвы или лести, он и Арета снова переглянулись, теперь уже радостно, как бы говоря:

«Ты рада моему спасению?»

«Я блаженствую!»

Брут недоумевал, почему оракул защитил Эмилия. Не разрешив этого вопроса, он тем не менее был очень счастлив сознанием, что юноша, сын его друга, спасся от казни.

Глава XI. Он любит другую!..

Был жаркий осенний день. Лукреция и Фульвия, усевшись под тенистым деревом в своем садике, работали. Лукреция пряла, а Фульвия вышивала разноцветной шерстью кайму к своей новой тунике.

Эти две молодые особы, равно прекрасные и добродетельные, составляли, однако, резкий контраст между собой и наружностью, и характером.

Высокая, стройная, полная и румяная, Лукреция походила на тот идеал, который художники Греции изображали в статуях Юноны, супруги Юпитера.

Ея уподоблением служили Вечерняя звезда, пышная летняя роза, громко поющий соловей в кустах пахучего жасмина, широкая сверкающая алмазами струя горного водопада.

Таково было впечатление, производимое наружностью и осанкой этой величественной римлянки.

Красота Фульвий являла взору нечто совсем иное – точно сияние зарницы вечером после грозы или незабудка, притаившаяся весной в траве со скромным блеском капель росы на лепестках, близ которой тихо, приятно щебечет малиновка, перепархивая по лужайке, – с этой мирной картиной сравнивали сестру Луция Коллатина.

Характер Фульвии, чуждый малейшим проявлениям своенравия и капризов, отличался добротой. Она была правдива, набожна, любезна с равными, почтительна к старшим.

Фульвия не видела Эмилия с несчастного дня бегства Ютурны, но не забыла о нем. Изредка приносил ей брат весточку о своем несчастном друге. Эти вести не могли радовать добрую девушку, она тосковала о бедном юноше, с каждым днем становившемся милее ее сердцу.

В этот осенний день Фульвия решилась открыть свою тайну невестке.

У ног Лукреции стояла корзина, полная только что сорванных орехов – первых орехов этого года. Лакомясь ими за работой, Фульвия невольно вспомнила их символическое значение на свадьбах. Она робко вздохнула и прислонилась головою к дереву. Клубки шерсти, иголки, булавки, бывшие у нее на коленях, упали, раскатились по земле. Фульвия этого не заметила, отдавшись заветной мечте о любимом человеке.

– Милая, о чем ты так задумалась? – тихо спросила ее Лукреция, удивляясь странному состоянию ее духа.

– Сестрица, дорогая моя! – ответила молодая девушка и, обняв Лукрецию, повисла у нее на шее. – Сестрица, скажи мне, – прошептала она страстно, – скажи, как ты полюбила Луция?

Лукреция поцеловала темно-русые волосы своей золовки и ответила ей:

– Мы сами не знаем, когда и как зародилась наша взаимная любовь. Мы были очень маленькими, когда стали встречаться у наших родных и знакомых. Мы играли в войну, жертвоприношения, свадьбы, как делали все дети. Мы с Луцием решили, что будем мужем и женой, когда вырастем, – так и случилось. Отцы на нас радовались…

– А если б они не… – хотела задать Фульвия какой-то вопрос, но не докончила фразы, потому что ее внимание привлечено разговором служанки с каким-то гостем, идущим в сад.

Это место было, по-видимому, мало знакомо ему, потому что он нуждался в указании дороги к хозяйкам.

При первом взгляде на гостя сердце Фульвии радостно забилось, запрыгало от восторга в молодой груди девушки. Она улыбнулась, пошла было навстречу, но вдруг застыдилась, сконфузилась, потупила взор и остановилась.

Вошедшим оказался Эмилий – предмет ее мечты, ее сожалений, вздохов, любви.

Он подошел, поклонился обеим хозяйкам по правилам высшего класса, традиционно прикладывая руку к своему лбу и груди, а затем сел на траву с ними.

Сознание, что Эмилий не только жив и здоров, но даже находится здесь, близ нее, наполнило сердце Фульвии восторгом беспредельным. В эти минуты ей казалось, что она способна умереть за него, за один его взгляд любви, за один вздох!.. Боги исполнили желание Фульвии, услышали ее молитвы, как ей казалось, благосклонно приняли жертвы – цветы, которые она почти каждое утро сама ходила рвать в полях и относила в храмы.

«Боги спасли Эмилия!» – подумалось ей.

Спросив о здоровье Луция и его отца, об их занятиях, выразив сожаление, что их обоих нет дома, сообщив кое-что о жизни в Риме, Эмилий, слегка смутившись, обратился к Лукреции:

– Однако, дорогая матрона, я к вам явился не затем, чтобы хвалить хорошую погоду. Я хочу сказать кое-что важное для меня самого и посоветоваться. Лукреция, помоги мне!.. Я сильно страдаю, ты одна имеешь возможность помочь мне умным советом. Теперь ты породнилась с домом Тарквиния, и Туллия тебя, кажется, любит. Я беден, не знатен… Если бы у меня не было нескольких любящих друзей, я совсем пропал бы в нищете – сын гордого, богатого, храброго Турна пошел бы в рыбаки или пахари, да и то ни в один деревенский округ не примут, не зачислят меня как человека патрицианского происхождения, чуждого простонародью. Ах, во сто крат легче крестьянину попасть в знать, нежели аристократу в чернь!..

– Это потому, что в житейских делах людей, как и в природе, – заметила Лукреция, – все стремится к лучшему, а не к худшему – к солнцу, а не в тень. Стремится восходить, расти, а не опускаться.

– Так… но… но нищета не самое ужасное из моих бедствий. Ах, Лукреция, скажу ли я?! Ах!.. Я люблю Арету, дочь Тарквиния Гордого.

Обе хозяйки ахнули на признание своего юного гостя. Лукреция испугалась за дальнейшую участь Эмилия, но возглас Фульвии был похож на болезненно-грустный звук струны, обрываемой грубой рукой.

Все для нее кончилось, все порвалось!..

– Безумный! – между тем стала говорить Лукреция, вне себя качая головой. – Давно ли ты был на волосок от казни?! Он любит дочь Тарквиния Гордого!.. Разве ты не знаешь, несчастный, что ее еще ребенком обручили с Октавием Мамилием, этрусским лукумоном, владетелем Клузиума?.. Неприязненные отношения Рима к Этрурии отстрочили брак Ареты, но теперь он скоро совершится. Октавий груб и некрасив, Арета никогда не только не полюбит его, но и не привыкнет к нему. Я уверена, что она будет несчастна… бедная Арета!..

– Бедная Арета! – глухо, как эхо, повторил Эмилий. – Она просватана… я этого не знал…

Настало неловкое, томительное молчание, пока его не нарушила Лукреция, пораженная предчувствием, что эти беды друга, как зубчатые колеса, зацепят и судьбу ее мужа, близкого к нему, – зацепят, следовательно, и ее.

– Ах, Эмилий! – заговорила она. – Люби Арету как несчастную сироту, гонимую мачехой, но не дерзай мечтать о дочери рекса как о любимой особе!.. Арета для тебя недосягаема, как вон то светлое облако, как яркая радуга, как само небо, жилище бессмертных.

Эмилий грустно простился и ушел, не захотев дождаться возвращения Луция домой от каких-то знакомых, куда тот ушел с отцом по делам.

Фульвии показалось, что солнце светит не так ярко, что оно меркнет для нее.

Дверь счастья рукой судьбы замкнулась и ключ к ней не найдется никогда.

Однако эта горделивая, родовитая римлянка скрыла горе в недоступный тайник сердца и никому о нем не поведала, а жизнь ее стала очень тяжела.

В такие юные годы Фульвия уже имела проблески твердости воли. Теперь это ей пригодилось.

Никто не заметил тоски, разъедающей ей сердце, никто не заподозрил ее страданий, даже чуткая, вдумчивая, почти прозорливая Лукреция, которой молодая девушка намеревалась, но не успела открыть свою роковую тайну.

Теперь Фульвия замкнула это горе, не стремясь больше поведать его никому на свете, потому что Эмилий любит не ее – он любит другую!