9

«А вот ведь и не оказалось у царя ни одного министра, способного справиться с этой труднейшей задачей», – с некоторым злорадством думал Сергей Юльевич, плывя в Америку на пароходе заключать при посредничестве Теодора Рузвельта мир с японцами.

Останавливаясь в Берлине, встречался со своим другом, главой Берлинского банковского дома Мендельсоном, вел доверительные беседы и все больше – в пессимистическом тоне. Нужно-де пожертвовать всеми нашими успехами, достигнутыми за последние десятилетия. Мы не будем играть мировой роли – ну, с этим нужно помириться – и так далее. И все жаловался и жаловался покуривавшему трубочку банкиру на Николая, на его дальневосточную «авантюру», на «мальчишеское» управление стасорокамиллионным народом и все никак не мог простить пренебрежение «мальчишки» – царя к его высокопрофессиональным мнениям. Теперь что же, все царские помощники да советчики, заглядывавшие ему в рот, разбежались по отставкам, а отдуваться за всех и за вся приходится опять же ему, неоцененному, не превзойденному по уму государственному мужу, полуопальному Витте! Впрочем, и некоторая гордость раздувала щеки. Давно сказано: нет пророка в своем отечестве, – воистину так!

Мендельсон бесстрастно слушал излияния русского министра и, когда тот иссяк, вымолвил только одно слово:

– Англия…

– Что – Англия? – переспросил Витте.

– Вы слишком быстро растете. Англия не потерпит усиления России.

– Какое уж тут усиление, – усмехнулся Сергей Юльевич. – Дал бы Бог полного разгрома избежать.

– Ваши дипломаты, – спокойно продолжал Мендельсон, – до сих пор не понимают политики англичан, которая многие столетия сводится к одному: устранять своего соперника, всякого потенциального конкурента, угрожающего их первенству, и желательно чужими руками, пока он еще только на пути к своему могуществу. Так было в свое время с Испанией, Португалией, Голландией, так было с Францией, так будет и с Россией.

– Но тогда – так будет и с Германией?! – воскликнул Витте.

– Совершенно справедливо. Так будет и с Германией. Если она поссорится с Россией.

– Это невозможно, – после паузы произнес Сергей Юльевич. – У нас нет столкновения интересов… ни в одной точке.

– Вы полагаете, что войны между государствами всегда обусловлены столкновениями только их интересов? Вы исключаете интерес третьей стороны?

– Но близкие родственные отношения наших царствующих домов не позволят перейти границы…

– Полноте. Австрии не помешало воевать с Наполеоном то обстоятельство, что гениальный корсиканец был зятем австрийского короля и отцом его внука.

– Что же, вы думаете, что Россия может когда-нибудь начать войну с Германией?

– Я не пророк, дорогой Сергей Юльевич, я банкир. Я верю только в одну могущественную силу на земле – деньги и только в один на свете союз – выгоду. Ваши цари получают слишком романтическое воспитание, несовместимое с современным прагматизмом и расчетом, да и, простите, обыкновенным лукавством. Они слишком честны и прямодушны для такого нечистого и нечестного дела, как политика. Европа живет интересами и выгодой, а вовсе не благородными принципами и честью. И если вы делаете ставку на честь и верность, ваша карта всегда будет бита.

– Так вы считаете… что России не следует заключить мир?.. – сделал неожиданный вывод Витте.

– Европе мир России с Японией необходим, поскольку сила России нужна ей здесь, а не на Дальнем Востоке. Но если бы я был министром и другом вашего государя, я бы посоветовал ему не торопиться.

– Благодарю за откровенность, – пробормотал Сергей Юльевич, не поколебленный, однако, в твердом желании довести дело мира до конца.

Потом уже, на пароходе, составился план, как вести себя в Америке. С полным достоинством, как представителю великой и непобежденной державы («Разбита не Россия, а порядки наши!» – твердил про себя обиженный Витте), а с другой стороны – предельно демократично. И особенно со всесильной американской прессой. И ведь отлично удалось! Все газетчики наперебой писали о простоте, доступности и благожелательности русского премьера. А когда Витте в первый раз повезли в экстренном поезде и в простоте сердечной он пожал машинисту поезда руку (и потом каждый раз поступал так же), на следующий день все американские газеты просто захлебнулись от счастья. Никто не ожидал от русских варваров такой цивилизованной демократичности! И хотя Сергей Юльевич смертельно уставал от постоянного актерства на демократических подмостках (вечером у него даже сводило скулы от насильственных, через край, улыбок), но… чего только не вытерпишь ради блага неблагодарного отечества!

Японская делегация, хранившая восточную скрытность и отчужденность, выглядела на фоне Сергея Юльевича дремучими азиатами и в плане симпатий американских граждан бесконечно проигрывала русскому министру.

То, что мы непобежденная страна, прекрасно понимал не только царь, давая своему уполномоченному послу при заключении мирного договора наказ: «Ни пяди русской земли, ни гроша контрибуции», – в глубине души понимал и сам Витте. В отличие от выдохшихся японцев, мы могли бы вести войну еще сколь угодно долго и до победного конца, если бы… не внутренние нестроения – террористическая война, развязанная российским обществом против русского правительства. И в этой войне на стороне японцев (как и на стороне всех антирусских и антиправительственных сил) выступали главные американские финансовые короли – Якоб Шифф и компания.

Дважды встречался с ними Сергей Юльевич.

Всячески пытаясь смягчить недружелюбный настрой американских финансистов, разъяснял политику русского правительства, как вовсе не враждебную для российских евреев и направленную на постепенное движение к уравнению их гражданских прав. Два года назад ему уже приходилось у себя дома вести подобные разговоры с местными представителями еврейских банкиров. Тогда Витте, будучи сам сторонником еврейского равноправия, ставил возможность разрешения этого вопроса в зависимость от «совсем иного поведения» евреев, имея в виду их беспрецедентно активное участие в революционной смуте. «Предоставьте русским решать вопросы их политического устроения, заботьтесь о себе», – советовал им Сергей Юльевич.

И вот теперь по тому же болезненному вопросу встречался он с Якобом Шиффом, чрезвычайно разгневанным «антисемитской» политикой царя и оказавшим двухсотмиллионную финансовую помощь Японии на вооружение в войне против России и подпитку ее революционно-террористических партий.

От русского премьера Шифф настойчиво требовал окончательного и незамедлительного решения еврейского вопроса, и эта жесткая требовательность, исключавшая всякую дипломатически любезную мягкость и возможность уклончивости, невольно ставила Сергея Юльевича в ситуацию оправдывающегося.

– Поверьте, господин Шифф, в моем лице вы видите абсолютного сторонника еврейского равноправия. Русское правительство много делает для постепенного смягчения этой острой проблемы. Но равноправия невозможно достичь в одночасье. Пока стомиллионное русское крестьянство не имеет равных прав, невозможно говорить о равноправии для евреев…

– Господин Витте, еврейству дела нет до положения ваших крестьян. Мы считаем несостоятельной всякую политику постепенного устранения тяготеющих над еврейским народом ограничений и ждем немедленного уравнения в гражданских и религиозных правах как дела чести и справедливости.

– Но… примите во внимание, господин Шифф, в стране, где нормы нравственности и само оправдание самодержавной власти основываются на христианстве, нельзя признать равноправной религию, отрицающую Христа и имеющую черты расовой исключительности…

– Свобода совести, господин Витте, есть одно из фундаментальных прав человека, и соблюдение этого права является обязательным для любой страны, желающей оставаться в семье цивилизованных государств. Черта оседлости, до сих пор сохраняющаяся в России, – это позор не только для вашей страны, это позор и унижение для всего мирового еврейства, и мы сделаем все, что в наших силах (а в наших силах многое), чтобы освободить вашу страну и самих себя от этого позора.

– Но черта оседлости не распространяется на сорок процентов евреев, и более того, она легко переходима для всех, кто…

– Если бы черта оседлости касалась и одной десятой процента, мы точно так же вступились бы и за одну десятую. Мы не торгуем нашими людьми. Нам дорог каждый еврей, господин Витте, и мы будем бороться за достойную жизнь для каждого.

– Эта пресловутая черта не мешает ни финансовой, ни культурной, ни экономической деятельности евреев, – уже с некоторым раздражением сказал Витте. – Вы же не будете отрицать, что, несмотря на ограничения, в России в руках еврейства оказались практически все банки, вся печать…

Теряя терпение, Шифф резко остановил русского премьера.

– Господин Витте, я не пришел с вами спорить. Прошу вас передать вашему правительству: если царь не даст еврейскому народу те свободы, на которые он имеет право, то революция сможет установить республику, через которую те свободы будут достигнуты.

– Вы угрожаете нам революцией? – растерянно спросил Сергей Юльевич, и его бесстрастное лицо дипломата залилось краской негодования.

– Мы вас предупреждаем.

Это заявление финансового магната прозвучало настолько императивно жестко и откровенно угрожающе, что, пожалуй, впервые в жизни Сергей Юльевич не нашелся что ответить и только развел руками.

Нисколько не смущенный Шифф с достоинством откланялся, и делегация удалилась. А у Сергея Юльевича после этого разговора еще долго оставалось в душе нечто вроде отрыжки, как после дурно сваренного обеда, и каждый раз, когда пред ним вдруг спонтанно всплывало красивое, благообразное, со смеющимися глазами лицо Шиффа, он невольно морщился, как от зубной боли.

Мир с Японией оказалось заключить гораздо проще, чем с финансовыми олигархами Америки. Никто не ожидал, что японцы, претендовавшие и на весь Сахалин и Курилы, и на возмещение всех военных расходов Японии, и на выдачу русских судов, укрывшихся в нейтральных водах, и на то, чтобы не держать России флот на Дальнем Востоке, и на много чего еще, вдруг неожиданно для всех приняли русские условия без единой поправки. Это быстрое согласие, несовместимое, казалось бы, с недавними победоносными действиями японской армии, означало только одно: маленькая Япония, несмотря на все финансовые вливания Америки и Англии, конечно же долго не могла тягаться с гигантом-Россией, выдохлась, и только заключение мира спасло ее от финального поражения. Условия мира оказались столь малопредпочтительными для Японии, что глава японской делегации Комура вынужден был уйти в отставку, а в самой Японии после подписания договора разразилась буря негодования и протестов, даже траурные флаги вывешивали. Территориально мы уступили только южную часть Сахалина, и эта царская уступка была скорее подарком не японцам, а Рузвельту, страстно желавшему хоть чем-нибудь ублажить японцев.

После заключения мира показывали русскому министру американскую жизнь во всей красе, и многое удивляло Витте. И дурной, но дорогой стол, от которого пришлось в первые же дни приезда лечить желудок и сидеть на жесткой диете, и обед без скатерти на приеме у президента Рузвельта, и простые нравы у молодежи, позволявшие девушкам уходить чуть не до полуночи с молодыми людьми на прогулки. Поразило его и то, что американские студенты, ничуть не шокируясь, служили летом в ресторанах и гостиницах. (О, если бы нашему студенту предложили подобную сомнительную службу! За подобное предложение можно было бы получить и по шее. Ибо наш дикий, но гордый студент скорее умрет от голода, нежели пойдет в лакеи!) Но больше всего потрясло Витте даже не это. Спрашивал он у американских профессоров: возможны ли у них такие политические беспорядки в университетах, как в России, и что бы они сделали, если бы такое случилось? Долго не понимали, что он имеет в виду. А когда поняли, даже растерялись. Да для чего же устраивать беспорядки, когда студенты пришли учиться?! Да если бы такое немыслимое дело свершилось, сами студенты выбросили бы зачинщиков немедленно из университета вон!

Вот оно, оказывается, как в демократической стране! Воистину мы еще во всем азиаты!

Вернувшегося «со щитом» Витте царь наградил, возведя его в графское достоинство, правда, злые языки тут же окрестили его в насмешку графом Полусахалинским.

Что касается российского общества, оно по-прежнему негодовало. Оно негодовало по поводу войны, негодовало и по поводу мира. Оно негодовало теперь онтологически и перманентно, по принципу – что бы ни делало «это» правительство, все ужасно, потому что Россия с «этим царем», с «этим правительством», с «этим режимом» никогда не будет Европой, а только тюрьмой народов и мировым жандармом.