Теперь для меня начиналась жизнь заново, с чистого листа. Поначалу принимаюсь осматривать комнату, в которой живу я и мой компаньон, Маркиз.
Мои блуждания по комнате со стороны казалось странными. А мне на несколько мгновений представилось, что вновь вернулся в детство. И сейчас бегаю по квартире, завязав глаза маминым платком. Играю с соседскими детьми в прятки. Но разница была в том, что мамин платок мог снять в любую минуту. Снова увидеть солнце, небо и счастливую улыбку мамы. Но этот платок, который надела жестокая судьба, стащить уже никогда не могу.
Я как будто попал в незнакомый для меня мир, весь наполненный звуками, насквозь пропитанный запахами. Но, увы, в нем не было ни одной искорки, ни единого, даже маленького, проблеска света. Только полный мрак.
Я потихоньку обхожу комнату, ощупывая стены и предметы. Здесь ничего лишнего. Стол, пара стульев, кровать, шкаф. И кот. Но я все-таки ухитрился несколько раз довольно чувствительно удариться, то о ножку кровати, то о стул, то зацепиться о дверцу шкафа.
– Вот черт! – Ругался каждый раз, но моим ушибленным пальцам от этого легче не становилось. Хорошо, что Маркиз, не глупый котик, догадался улечься на кровать, и не путался под ногами. Умный кот сразу смекнул, что рискует отдавленным хвостом, или лапой. Поэтому с высоты подушек величаво наблюдает, как, большой и сильный мужик, способный отправить в нокаут быка средней величины, словно слепой котенок, натыкается на мебель и стены. И ругается не хуже речного грузчика.
Но нет худа без добра, а добра без худа. Я совершенно случайно на холодильнике обнаруживаю маленький радиоприемник. Наверное, бабулька слушала тарахтение по вечерам, когда избавилась от зомбояшика. Владелец сменился. Теперь я буду включать музыку по вечерам. Моя любимая волна радиошансон. Она возвращает лет на десять назад, в те времена, когда был богат, здоров и счастлив. И в душе не было страха перед будущим. Наконец, мне надоело бесцельно бродить по комнате, и ушибать пальцы, натыкаясь на мебель. Я заглядываю в холодильник. И, нащупав пару бутербродов с сыром и колбасой, принимаюсь жевать. Не забыв при этом бросить несколько лакомых кусочков Маркизу. Да, нормально устроился престарелый попрошайка. Сидит под столом, трескает колбасу. Хотя я тоже не бедствую, можно сказать. Что ни говори, а мне просто сказочно повезло. Есть крыша над головой. Соседей в квартире мало. Один только старик, дядя Петя. Но его не было слышно до самого вечера. Видать пошел по своим делам. А я улегся на кровать около Маркиза. Старый кот умостился на руку, и от удовольствия громко мурлыкает. Я почесываю за ушком.
– Что, Маркиз, мир, дружба, жвачка? Котяра принимается перебирать лапами, и мурлыкать еще громче. Видно, признает меня за хозяина. – Эх, ты, мое черное одноглазое чудовище! – Грустно вздыхаю. Да, я не ангел, и не святоша. Люблю выпить хорошего вина, срезаться в картишки. Я давно не верю в такие бредни, как любовь. Людишки полны всякого дерьма. От них можно получить удар в спину. При том в самый неподходящий момент. Я перестал верить людям. Может, поэтому живу, как волк-одиночка.
Да, я не монах-затворник. В моей жизни было много женщин. Но все прошли стороной, исчезли, как будто растворились. Ни одна не задержалась у меня в душе. Ни одна из них не заставляла учащенно биться сердце, как та, что осталась за больничной дверью. О, как сейчас не хватало мягкого голоса, и прохладной руки, которая так часто касалась разгоряченного лба. Особенно остро не хватало общения с моим ангелом сейчас, когда остался один на один со своей болью. Что я могу дать этой женщине? Я, как нищий, живу одним днем. У меня нет будущего. Поэтому лучше забыть голос, прикосновения прохладной ладони, аромат апельсин. И больше о ней не вспоминать. Она должна исчезнуть из моей жизни навсегда. Так будет лучше. Для меня. Для нее. Для нас обоих.
Возможно, за окном давно наступила ночь. И на небе сияет луна в окружении огромного роя звезд. Может, по небу плывут россыпью облака. Но я больше никогда не увижу этой красоты ночи. Для меня наступила вечная чернота. Из прошлой жизни остались только сны. Разные. Черно-белые и цветные. Чтобы их увидеть, не нужны глаза.
Начинаю дремать под тихую музыку. Постепенно все глубже и глубже вхожу в водоворот сна. Обратно иду по мшистому болоту. Вокруг вонь тины, стоялой воды, смешанной с трупным запахом дохлой рыбы. От этого микса трудно дышать. Но я опираюсь на спасительный шест, и все равно бреду вперед и только вперед. Над головой повисли свинцовые облака. Туман вокруг становится все гуще и гуще. Я стою на пригорке. Все ориентиры потеряны. Куда идти? В какую сторону? Вокруг, на много километров, сплошное болото. Как выбраться из этого гиблого места?
Я достаю из рюкзака карманный фонарик. Слабый луч света не может пробить густой кисель тумана. Опираясь всем телом на шест, пытаюсь двигаться вперед. Неожиданно сваливаюсь в заброшенный колодец. Стены покрыты грязью, тиной и тошнотворной слизью. По ним ползут огромные, размером со среднюю черепаху, слизняки. А углы затканы серой паутиной. За ней светятся красные глаза – бусины пауков. Дно, илистое дно медленно, сантиметр за сантиметром, причмокивая, всасывает меня. Увы, спасительный шест валяется наверху, рядом с колодцем. Упереться не на что. Я не тот барон Мютхаузен, который смог вытащить себя и лошадь из болота, схватив и подняв рукой собственные волосы. Я, простой человек, и не умею делать такие фокусы. Вот понемногу скрылись колени. Я в гнилой тине по самый пояс. Нужно сейчас вырваться, пока не поздно. Карабкаться по деревянной стене колодца наверх, на свободу. Крикнуть, позвать на помощь? Но вот только зачем? Нет смысла спасать свою шкуру, все равно нет никого, кто бы проронил хоть одну слезинку, если я сыграю в ящик. Меня никто нигде не ждет. Я никому не нужен. Когда тина поднялась на уровень горла, начинаю задыхаться.
И проснулся. Слава Богу, это сон. Я вытираю ладонью мокрый от пота лоб. Откидываюсь на подушку, лежу без сил, можно сказать, как выжатый лимон. За окном позвякивают трамваи. Стало быть, наступило утро.
Глава седьмая.
На улице я еще ни разу не был.
Так, один за другим, пролетело несколько дней. Алина больше не появлялась. Наверное, обратно запарка по работе. Зато научился кормить кота. Расчесывать длинную, пушистую шерсть. По утрам выпускать через форточку на улицу, чтобы сделал кошачьи делишки. Благо, квартира на первом этаже. Назад пушистик довольно сноровисто вскарабкивается по дереву, и прыгает в открытую форточку.
В эту ночь приснилась мама, молодая и красивая. Такая, какая была лет тридцать назад.
В своем любимом шелковом, белом в крупный черный горох, платье. И беленьких туфельках–лодочках. Мы идем в городской парк, на новомодный аттракцион. В очереди много людей. Играет духовой оркестр местной пожарной команды. Я занимаю место водителя в машинке. Пристегиваюсь страховочным ремнем. Как неожиданно небо темнеет, как будто перед грозой. Все куда-то пропадают. И мама тоже исчезает, растворяется в темноте. Зловеще вспыхивают, как глаза драконов, желтые огоньки фонарей. Я долго, до тошноты, мчусь вверх-вниз, вправо-влево. И не могу затормозить, остановиться. Меня всасывает черный тоннель. Я лечу по нему, кричу, зову мать. А в ответ только эхо. Просыпаюсь в холодном поту. На груди спит Маркиз. Перекладываю под стенку. Лентяй даже глаз не открыл. Какое счастье, что весь ужас падения в тоннель остался позади. Это был всего лишь сон.
Так получилось, что за эти дни не выходил на улицу. Еды в холодильнике на первое время хватало. Маркиз не голодал, корма хватало, и осталось. Но постепенно мои съестные припасы заканчивались. Оставался кошачий корм, но кот его особо не жаловал.
Наступил день Х. В холодильнике, можно сказать, мышь удавилась. Конечно, мог попросить Петра Матвеевича сходить в продуктовый магазин, и пополнить продовольственный резерв. Но нет, гордость не позволяет. Я должен сделать это без помощи, сам! Нянек рядом нет да, жалость постепенно расслабляет, убивает всю волю к жизни. понемногу человек превращается в нелепую пародию на обезьяну. Я не собираюсь стать похожим на тех нытиков, вечно плачущих в чужие жилетки, теряют последние остатки жизненных сил. Души умерли, а тела существуют, продвигаясь гусиным шагом от пенсии к пенсии.
Съев последний кусок хлеба, и по-братски разделив остаток колбасы с Маркизом, решаюсь на самостоятельную вылазку в соседний магазинчик. Сегодня.
Вначале надо сориентироваться на местности. Я открываю форточку. В лицо пахнуло прохладным ветром. На лоб упало несколько дождевых капель. Значит, на дворе поздняя осень. Нужно надеть теплую курточку. Поправляю черные очки. Беру трость. И отправляюсь в самый первый поход за продовольствием для себя и кота.
Так приблизительно помню район. Иногда пробегался по нему. До магазина идти меньше, чем квартал. Но это было до ссоры с бабулей. Но после этого миновало лет десять. За такой кусок времени много чего могло измениться. Но все это осталось в прошлой, зрячей жизни. Сейчас поход казался, не меньше, чем высадка на безлюдный остров. Или чужую, необитаемую планету, полную чужаков и неожиданностей.
Внешний мир встречает не так тепло, как хотелось. Накрапывает холодный октябрьский дождик. Что-то, по звуку мотора похожее на городскую маршрутку, пролетает мимо, даже не сбросив скорость. Оно забрызгивает весь левый рукав водой.
– Вот пидор, – Бросаю в спину. Точно охотится на слепых пешеходов. А после каждого успешного наезда рисует на дверце звездочки кровью неудачников. Так, простукивая тростью обочину, собираюсь перейти дорогу. Вроде перекресток. В этом месте, по моим предположениям, должна быть зебра. Делаю сигнал тростью. Потом осторожно схожу с тротуара, вступаю на дорогу. И неожиданно за спиной слышу пронзительный скрип тормозов.
– Ты что, дебил! Что, жить совсем надоело, что под колеса бросаешься? – Услышал вопли водителя. Да, эту дорогу без последствий для здоровья могут перейти только бестелесные духи. Или пешеходы, ставшие такими. Я поворачиваю голову в сторону криков.
– Я дебил? Возможно. Вдобавок слепой. – Одним движением срываю очки.
– Прости, братуха. Прости.
– Ты что, сигнала белой трости не увидел?
– Извини. – Бормотание водителя бесит больше мата. Я не слушаю извинений, а перехожу дорогу, и направляюсь по тротуару. Наконец, нахожу нужный магазин. Я вспоминаю, что здесь было три ступеньки. И сразу настукиваю их тростью.
Три ступеньки. Раньше я мог их легко, не задумываясь, перемахнуть. Даже не глядя под ноги. Но это было раньше. В прошлой жизни. Теперь я шел осторожно, боясь оступиться. Для полного счастья не хватало обратно попасть в травматологию. На этот раз с переломом руки или ноги.
Да, в жизни так случилось, что больше не увижу ни синевы неба, ни солнца. Но природа не терпит пустоты. Потеряв зрение, замечаю, что слух с каждым днем обостряется. А нос различает больше запахов. А пальцами чувствую мельчайшие шероховатости любой банковской купюры.
Лет тридцать назад здесь была булочная. Тут мама часто покупала тортик или пирожные перед визитом к старушке. Но теперь булочную переделали в продуктовый магазин. Хотя, открывая дверь, ощутил слабый аромат корицы, ванили, и сдобы. Эти запахи пропитали стены намертво. Почти сразу упираюсь в прилавок. Тут пришлось придавить природную гордость.
– Извините, я первый раз в вашем магазине. Не знаю расположения полок. Помогите, пожалуйста, скупиться.
– А вы что, сами не можете выбрать товар? – Фыркает презрительно продавщица. Она как раз занималась трепом по телефону.
– Не могу. Я слепой. – И для пущей убедительности слегка приподнимаю очки. Лучше бы этого не делал. Продавщица вскрикнув, роняет мобильник. От испуга падает на стул. По голосу улавливаю, что это, можно сказать, вчерашняя школьница. Рядом ощущаю запахи дешевой махорки, одеколона «прощай моя молодость», и грубый голос мужика.
– Давай, парень, помогу собрать корзину. Чего тебе? По голосу понимаю, что это грузчик, или охранник.
– Хлеб, пакет молока, пакет гречки, кило сарделек. Он все собрал в корзину. Я отсчитал деньги.
– Давай помогу дойти до дама. Ты недалеко живешь?
– Я сам!
–Что, парнишка, у тебя понятия, как на зоне? Не верь, не бойся, не проси? Так тут другой случай. И это вовсе не зона. Ты, паря, свой гонор спрячь в карман. Да поглубже туда запрячь. – Охранник берет под локоть, и помогает выйти из магазина. – Далеко отсюда живешь?
– Меньше квартала. Но нужно переходить дорогу.
– Тогда двинулись. А ты пока считай шаги. В другой раз будешь знать дорогу сюда. Мы останавливаемся у перекрестка.
– Запоминая, от края пять шагов. Тут зебра. Усек?
– Усек! А пять шагов примерно влево, что это за тропа?
– Козья тропа, или скорый путь на тот свет. – Лаконично ответил охранник. Мы перешли дорогу. – Ну, бывай! Мне пора на службу.
Я помнил, что нужно идти прямо и только прямо. Тогда упираюсь в теперь родной теперь для меня подъезд. По приблизительным расчетам до цели оставалось пройти шагов десять, от силы двенадцать. И до обостренного слуха донесся чей-то глупый хохот, больше похожий на гоготание диких гусей. А потом звон разбитой бутылки.
– Вот черт! Твою мать, Лысый, бутылка пива нахрен вдребезги! – Сипит пьяный, прокуренный до хрипоты, голос.
– А мы счас вот того лоха пощупаем, и будет с него на пару бутылок! – Отвечает другой голос.
– Лысый, ты че, сбрендил? Дак парень-то слепой! Пошто брать грех на душу!
Вот черт! Это что, меня решили обчистить? Я останавливаюсь около дерева, самого близкого ко мне. До спасительного подъезда осталось метров пять. Раньше таких козлов прописал бы на два метра ниже уровня почвы за пару-тройку минут. Но это было раньше, в прошлой жизни. А сейчас, без чудесного дара зрения, стал беззащитен, как маленький, слепой котенок. Но все рано сдаваться без боя не собирался.
Я услышал четкий хруст гравия и треск ветки под тяжелыми шагами. А потом ощутил на плече сильную руку. В лицо разит густым алкогольным перегаром, смешанным с вонью лука, чеснока и дешевой колбасы.
– Эй, паря! Ты чего тут стоишь? Что, дорогу домой забыл? Я чувствую, как вторая рука бесцеремонно лезет мне во внутренний карман куртки, где лежало портмоне. Это была махровая наглость.
– Отвали, козел! – Я резко стряхиваю тяжесть руки с плеча. Роняю пакет на траву. Руки должны быть свободными. Пара ловких движений, выкручиваю кисть. Мужик нагибается чуть ли не до земли. Завывает диким басом:
– Отпусти! Неожиданно улавливаю движение за спиной. Я интуитивно отклоняюсь в сторону. Нападавший по инерции пробегает дальше. Врезается со всего разбега в ствол дерева. Звон стекла. И международный русский мат.
– Твою мать, хана чекушке! Ну, мужик, ты покойник! Я никогда не говорю много, а предпочитаю делать. Но сейчас не тот расклад. Двое протии одного. Зрячие против слепого. Это нечестно! Но из того, что было, выбирать не приходилось. Я упираюсь спиной в шершавый стол дерева, приготовился к нападению.
– Эй, ребята, вы чего к инвалиду привязались? Давно кулаков не нюхали, паршивцы эдакие? – Я услышал голос соседа, дяди Пети.
– Ты, старый пердун, не лезь не в свое дело!
– Косой, не вякай! А то окосеешь и на второй глаз! А потом шум борьбы, звук, как кто-то бьет по мешкам с песком. Я ощущаю твердую руку соседа на локте.
– Я их вырубил. Пошли скорее домой, не охота связываться с местной полицией. – Он поднимает пакет, отдает мне.
В комнате Петр Матвеевич выкладывал покупки на стол.
– Вот падлы, хлеб раздавили! И молоко тоже расквасили. Гречка рассыпалась по всему пакету.
– Они что, танцевали ламбаду на пакете? Хоть что-то целое осталось?
О проекте
О подписке