Человек должен оставаться человеком

Перед нами семейные хроники Гражданской войны, исторические события далёкого прошлого в повестях и рассказах Людмилы Лазебной. Отчасти вымысел, отчасти правда. Художественная проза и правда жизни.

Считается, что о Гражданской войне всё уже сказано. На самом деле и писатели, и историки будут обращаться к этой неисчерпаемой теме, пока существуют история и литература. Мы говорим «гражданская война», а надо говорить – «людоедство», красное и белое. В сложном сплетении судеб людей, убегающих от того, что поэт Велимир Хлебников назвал «катастрофой событий», в итоге побеждают жизнь и любовь. Иначе не было бы ни нас, читателей, ни этого повествования.

Младенец, подброшенный под дверь, – это своего рода символ жизни, которая, несмотря ни на что, так или иначе продолжается. Стук в дверь мог означать что угодно. Вернее всего арест, но в данном случае это мольба о пощаде. Ребёнка подбросили, чтобы его не съели соседи. Но со временем – и это так соответствует человеческой природе! – обнаруживается мошенница, авантюристка – мать ребенка – и начинает шантажировать спасителей жизни ее младенца, обвиняя их в похищении. Что поделаешь, такова бездна человеческой низости и высота человеческого духа.

Многие христианские ценности, в которых мы выросли не благодаря, а вопреки обстоятельствам, нуждаются в постоянной защите. Младенец всегда под дверью. Его всегда могут съесть. А уж шантажисты и авантюристы плодятся роями во все эпохи. Быть человеком трудно, но можно, несмотря ни на что. Такова главная идея повести Людмилы Лазебной «Имя твоё – Человек» – идея, которую я полностью разделяю. Для меня благополучный финал повествования выглядит как добрая сказка со счастливым концом. Но возможность при любых обстоятельствах дарить читателю положительные эмоции – это единственная привилегия автора, которую никто не может отнять. Литература живёт своей таинственной жизнью, которая часто идёт вразрез с ужасами революций.

Посыл автора повестей и рассказов Людмилы Лазебной – твёрдая вера в семейную порядочность и благородство. Спрос на эти редкие артефакты всегда громаден. И то и другое всегда дефицит и редкость.

Прошлое, каким бы оно ни было, рано или поздно становится притчей. Никто не знает, почему в литературе временами преобладает подавленность и отчаяние, а потом вдруг появляется жажда красоты и гармонии. Мне кажется, что на развалинах постмодернизма рано или поздно должна возникнуть другая литература. Этот архетип победы семейного и человеческого над хаосом бытия есть и в «Хождении по мукам» Толстого, и в «Докторе Живаго» Пастернака. Дореволюционные ценности всегда ценнее всех революций.

’

Константин Кедров-Челищев

Исторические повести

Шифр фрейлины императрицы

А честный и мыслит о честном, и твёрдо стоит во всём, что честно.

(Ис. 32:8)

К дому номер пять на «бархатной» стороне Николаевского проспекта города-цитадели Кронштадта, где почти два десятка лет проживала семья известного в городе дантиста Шимона Моисеевича Гринберга, подкатила рессорная бричка. Расплатившись с кучером, на мостовую легко сошёл мужчина лет пятидесяти в чёрном плаще. Остановившись на мгновение, он раскрыл зонт и поспешил к парадной.

– Девочки, я вернулся! Кто ждал своего дорогого отца, тот и получит от него небольшой презент! – громко и весело позвал мужчина. Сняв галоши и повесив плащ, он бодрым шагом направился в гостиную первого этажа. – Что такое?! – удивлённо произнёс мужчина, обнаружив повреждённую ручку межкомнатной двери. – Ай-яй-яй, непорядок! Кто-то тут нашалил! Нужно опять вызывать слесаря, – расстроенно сказал он, осознавая, что без помощи мастера тут не обойтись.

Сложно было привыкнуть к тому, что в доме не осталось ни прислуги, ни вольнонаёмного работника. Теперь, с приходом большевистской власти, приходилось приноравливаться к новому образу жизни. А это было непросто!

Доктор Гринберг – еврей-ашкеназ, уважаемый в городе дантист – имел успешную частную практику и мог позволить себе этот весьма примечательный двухэтажный особняк с мезонином в самом центре Кронштадта. Каждому горожанину, проходившему мимо частной стоматологической клиники доктора Гринберга, было понятно, что у этого жида – солидное и успешное дело.

Неожиданно овдовев пару лет назад, доктор Гринберг был вынужден отказаться от ранее запланированного им переезда в Санкт-Петербург, поскольку дочери его, Анна и Милка, просили не покидать Кронштадт, с которым было связано их счастливое детство и где упокоилась их маменька. Город Кронштадт, конечно, не шёл в сравнение с Петербургом, однако это был не просто красивый город, а надёжная морская цитадель – сложное фортификационное крепостное сооружение, со времён Петра I неприступной стеной защищавшее природный проход в устье Невы и столицу России от врагов со стороны Балтийского моря. Город военных моряков и корабельщиков, умело возвращавших в строй повреждённые в битвах корабли на верфях, расположенных вдоль песчаного побережья. Город, в котором стройные красавцы гардемарины и кадеты Морского корпуса Петра Великого ежедневно чеканили строевой шаг по булыжным мостовым и тротуарам, незаметно вдруг стал для семьи Гринбергов роднее родного.

Жизнь в Кронштадте всегда нравилась доктору Гринбергу, в особенности оттого, что бизнес его в этом городе активно развивался и процветал. Однако в Петербурге было, конечно же, больше возможностей и перспектив. Об этом часто думал доктор Гринберг и даже пару раз советовался на сей счёт с ребе (раввином) в Большой хоральной синагоге. Что ж, человек предполагает, а Бог располагает! В благословенные времена Российской империи процветанию бизнеса Шимона Гринберга способствовала завязавшаяся дружба с градоначальником, адмиралом Робертом Николаевичем Виреном – главным командиром порта и военным губернатором Кронштадта.

Надо сказать, что, хоть планы Шимона Моисеевича по переезду в столицу не осуществились, он не сожалел об этом. После тяжело пережитой утраты дорогой супруги доктор Гринберг преданно хранил ей свою верность, посвящая всего себя воспитанию дочерей и любимому делу. С раннего утра до позднего вечера он работал либо в клинике, размещавшейся на первом этаже здания, либо в своем домашнем кабинете, где изучал свежие журнальные статьи по современной медицине, стараясь быть в курсе новейших технологий, которые успешно применял в собственной практике, чем и был популярен у населения военно-морского города-порта. За долгие годы у доктора появились и особо важные, постоянные клиенты, к которым он выезжал на дом по вызову в любое время суток. В основном это были люди военные и состоятельные, к примеру, морские офицеры, в том числе и в отставке, и члены их семей. Шимон Моисеевич или, как называли его другие евреи, Шимон бен Моше, несмотря на однообразие местного общества любил Кронштадт особой любовью, как любит успешный золотоискатель свой прииск, богатый золотой жилой.

Однако время многое меняет, и вот теперь, с февраля по осень одна тысяча девятьсот семнадцатого года, этот прекрасный город всё больше наполнялся революционно настроенными матросами, а затем и многочисленными представителями новой советской власти. Несмотря на смену государственного строя стоматологический кабинет Шимона Гринберга в Кронштадте продолжал работать в прежнем режиме. Найти его было просто. Спереди и на торце первого этажа дома номер пять, расположенного на «бархатной» – солнечной стороне Николаевского проспекта, красовалась вывеска в виде зуба с большими корнями. Для удобства пациентов на ней было написано: «Шмн. Гринберг, дантист». «У большевиков тоже есть зубы и их надо кому-то лечить», – справедливо отмечал Шимон Моисеевич, искренне веривший, что медицина и политика могут сосуществовать вместе, как две параллельные прямые. Семья Гринбергов и в этот раз не покинула Кронштадт несмотря на революцию и крах привычной жизни.

Именно это обстоятельство и спасло осиротевшую гимназическую подругу старшей дочери доктора Гринберга – Софью Штерн, бежавшую из Петрограда после Октябрьского революционного переворота. Отзывчивая семья Гринбергов любезно приютила её в своём просторном кронштадтском особняке.

…Наступило раннее ноябрьское утро, такое же промозглое и неуютное, как и множество других за последнее время. Сеял холодный дождь, подгоняемый северным ветром с Финского залива. Камин отсырел и совсем остыл за ночь из-за попавшей в трубу влаги. Размокшая сажа, обваливаясь влажными хлопьями и комьями на колосники, непрерывно шуршала, словно требовала почистить дымоход и трубу.

– Как жаль, что отец рассчитал и уволил прислугу, – обращаясь к своей сидевшей в каминном кресле подруге сказала Анна Гринберг, усердно размахивая журналом перед поддувалом камина. – Но папа редко когда ошибается, вероятно, это правильное решение в сложившихся обстоятельствах.

– Иметь прислугу и любых работников теперь запрещено! – поддержала разговор Софья Штерн, гостившая уже несколько дней в доме Гринбергов.

– Но как же сразу научиться всему тому, чего ты раньше даже не примечал, ведь это было работой прислуги? А в реальной жизни получается так, что «совершенно ничего не получается!» – заметила Анна, стараясь стереть влажной тряпкой сажу с рук.

Надежды семнадцатилетних девушек на то, что маленький огарок свечи, подсунутый под дрова, поможет быстрее запустить камин, оказались тщетными.

– Подумать только, Соня, мы вдвоём не можем развести огонь в очаге! Во всём нужны сноровка и опыт, я понимаю. Помнится, няня читала нам с младшей сестрой Милкой сказку Андерсена про волшебное огниво. Пожалуй, это и есть весь наш «опыт»… Но ведь это же примитивное, простое дело! – продолжала досадовать Анна, милая темноволосая девушка с выразительными лучистыми глазами.

Среди сверстниц в городской Александринской женской гимназии, которую они с Софи окончили этим летом, Анна не выделялась внешней красотой, но считалась одной из самых способных в гуманитарных науках гимназисток. К тому же она великолепно музицировала, переняв этот дар от покойной матушки. Часто вечерами, садясь за рояль в гостиной, девушка проникновенно пела своим бархатным меццо-сопрано любимый папин романс «Отцвели уж давно хризантемы в саду», и Шимон Моисеевич, закрыв глаза, погружался в счастливые воспоминания о минувшей молодости…

Прошло всего несколько месяцев, а как переменилась жизнь вокруг?! Вот теперь, стараясь развести очаг, чтобы согреться, девушка усердно дула на щепки до тех пор, пока слабый огонёк не начал тонкой жёлто-красной струйкой обволакивать дрова. Огонь в камине наконец-то становился всё ярче и веселее. Природная смекалка и знание основ физики из курса гимназии о том, что тяга усиливает пламя, выручили подруг и на этот раз. По гостиной наконец-то заструилось приятное и долгожданное тепло. Анна и Софья заметно повеселели и с удовольствием принялись вспоминать детство и учёбу в одном из самых престижных женских заведений империи.

Кронштадтская гимназия, названная так ещё в одна тысяча восемьсот семьдесят седьмом году в честь Её Императорского Величества Великой княгини Александры Иосифовны, близкой родственницы царствующего тогда государя Николая Первого и его супруги императрицы Александры Фёдоровны, была одним из старейших учебных заведений России для одарённых девочек. Начиная с конца девятнадцатого века и вплоть до Октябрьской революции, из её стен выпускались женские преподаватели по многим ведущим предметам. Качество образования в этом среднем семилетнем учреждении приравнивалось к уровню знаменитого Смольного института благородных девиц в Санкт-Петербурге.

– Помнишь, как в гимназии надо мной часто подшучивал учитель естествознания, напоминая мне про нашу особенную одарённость? – улыбаясь, спросила Анну Софи.

– Конечно, помню! – засмеялась Анна. – Ты ещё потом спрашивала меня, какие у меня есть подарки от учителей за прилежную учёбу и почему у тебя их нет. Ты тогда плохо говорила по-русски и слово «одарённые» понимала по-своему. Такие мы в то время были маленькие и смешные! А теперь уже сами можем учительствовать, но где? И как? Разве что начать подрабатывать домашними уроками. Но как на это посмотрит нынешняя власть? – Анна с грустью посмотрела на Софью и подложила в камин ещё пару поленьев. – Революционерам как будто и дела нет до образования юношества. Их главные заботы – мирный договор с Германией, они раздают землю крестьянам, упразднили сословия, национализируют банки и имущество бывшего правящего класса. Что ж, поживём – увидим, что будет дальше.

– Аня, ты прежде никогда не рассказывала, почему твой отец решил переехать из Львова именно сюда, на остров.

– Всё очень просто! Кронштадт – папина детская фантазия. Он был увлечён романтикой морских путешествий, как и многие его ровесники. А этот величественный и загадочный город-порт был его заветной мечтой. Он нам рассказывал, что в детстве любил слушать байки старого солдата о морских баталиях Петра Великого и о том, как царь Петр повелел за одну зиму построить этот порт-крепость и назвал его «Стеной» и «Столпом Давидовым». Пока шло воздвижение этой «Крепкой Стены», которая по замыслу императора должна была защищать Санкт-Петербург, Пётр лично руководил строительством фортеции, находился здесь, в Кронштадте. Ну и потом, ты же понимаешь, Соня, все мальчишки считают, что жить на острове, посреди моря – это настоящее приключение!

– Романтика, – улыбнувшись, ответила Софья.

– Ещё какая! Представляешь, отец однажды рассказал нам с Милкой ещё одну историю из его детства. Теперь я всё чаще думаю об этом. В психологии есть такой метод – самонастрой и визуализация. Когда человек, ставя перед собой цель, постоянно думает о ней, рисует, описывает подробно и жаждет ее осуществления. Хочешь, расскажу?

– Конечно! – усаживаясь поуютнее, сказала Софья.

– Когда папа был ребёнком, в самый канун Рош-ха-шана, еврейского Нового года, он на клочке бумаги нарисовал свою мечту и положил этот незамысловатый рисунок между страницами Талмуда, священной книги. Каждую пятницу в синагоге перед шаббатом, читая молитвы, он перекладывал свой рисунок с места на место, как закладку, а затем снова прятал на страницах мудрой книги. И вот в момент, когда все молящиеся читали: «Входите с миром, ангелы мира, посланцы Всевышнего, Святого Царя царей, благословен Он!», мой отец искренне просил Всевышнего исполнить его заветную мечту и сделать так, чтобы стал он успешным и состоятельным человеком и смог бы жить на самом прекрасном острове посреди моря! И, представляешь, спустя почти два десятка лет его мечта осуществилась! Он стал успешным стоматологом, открыл здесь, в Кронштадте, частную практику, купил этот дом. Вот так случаются чудеса и сбываются мечты!

– Да уж, история со счастливым концом! Помимо молитв и мечтаний, я полагаю, твой отец усердно учился и много трудился, – добавила Софья, пристально глядя на улицу сквозь белый кружевной тюль.

– Ну да, поработать тоже пришлось, – рассмеялась Анна. – А дом этот мы все очень любим. Тут столько было счастливых моментов, столько веселья… – задумчиво, с лёгкой грустью продолжила она, поддавшись воспоминаниям. А затем снова улыбнулась, вспомнив про младшую сестру Милку, которая с раннего детства, выслушав папину историю, тоже нарисовала свою мечту и также спрятала листок между страниц Талмуда. На заветной страничке из Милкиного альбома неровными печатными буквами было записано: «Хочу поскорее вырасти и выйти замуж за заморского принца!».

Беседу девушек прервал Шимон Моисеевич, неожиданно появившийся на пороге гостиной. Он довольным отеческим взглядом отметил, что они самостоятельно развели огонь в камине и уже позавтракали. По всему дому струился лёгкий и приятный аромат кофе. Поздоровавшись, доктор Гринберг поспешил в свой кабинет, а затем снова в прихожую, ловя себя на мысли, что совершенно нет желания выходить из теплого и уютного дома. Треск дров в камине наполнял гостиную уютом и создавал флёр таинственности. Все эти моменты скрашивали начало нового дождливого дня. «Ещё немного, и этот мелкий холодный дождь превратится в мокрый снег, а там и в метель», – подумал Гринберг, на всякий случай прихватив с подставки зонт и надевая галоши.

Последние политические события сильно расстраивали Шимона Моисеевича. Отсутствие привычного порядка и то тут, то там творящиеся «недоразумения» – так растерянный доктор интеллигентно называл выстрелы, погромы и митинги в Кронштадте – приводили его в замешательство.

Рассказывая Соне историю приезда молодого Шимона Гринберга на остров, его старшая дочь не знала особенных и сугубо личных причин появления отца в Кронштадте. А дело было так.

Однажды, взяв в руки заветную закладку, Шимон решил прочитать, что было написано на иврите на неожиданно открывшейся странице Писания, где как бы случайно оказался листочек с его мечтой. «Ездра 5:8: Да будет известно, что мы ходили в Иудейскую область к дому Бога великого; и строится он из больших камней, и дерево вкладывается в стены (на иврите слово «стена» звучит как КОТЁЛ!);