Гусев, поклонившись, отправился исполнять приказание. А в кабинет вернулся Стефан с объемной рукописью, уже сшитой и оправленной в переплет. В нее, на оставленные чистые листы, он переписывал с черновиков сделанные им же записи. Летопись хранилась вместе с другими важными грамотами и прочими документами в подвале приказа в железном сундуке – чтоб при пожаре не сгорела, сбереглась для потомков. Иоанн положил рукопись перед собой на стол и начал не спеша перелистывать страницу за страницей, делать замечания:

– Ты вот тут про знамения на солнце пишешь: три дуги, три солнца, – а не вранье все это? Я никакого знамения не видел, хотя тоже слышал о нем. А ты сам-то наблюдал его?

– Нет, по правде сказать. Но событие верное, люди надежные видели, не болтуны!

– Ладно, дело не самое важное. Слушай, что это за новый титул ты мне в летопись вписываешь: «Князь великий Иоанн Васильевич всея Русии»? Что это за государство такое – Русия?

– Так это ж не я придумал! Так сейчас многие говорят. Еще батюшку вашего папа римский в своих грамотах великим царем всея Русии величал – то в нашей же Патриаршей летописи отмечено. Владыка Ростовский Вассиан в своих грамотах иначе как Русией, нашу землю не именует. И правильно делает, по моему разумению. Это прежде мы Русь именовались – как нация, на разных землях и в разных княжествах раскиданная: Киевская Русь, Московская Русь, Рязанская, прочая. А ныне, когда мы вместе объединились, и именоваться мы должны по-иному, как единое государство, то есть Русия!

Стефан замолк, думая, как бы понятнее изложить великому князю свои соображения.

– Так ведь и смотрится значительнее, сразу видно – не одно какое-то княжество, не Московское, а все русские люди вместе, одним словом, Русия… Звучит!

Иоанн лишь усмехнулся. Ему нравились доводы Стефана. К сожалению, еще не совсем единой была Русь, как хотелось бы ему, но по сути все верно излагал летописец – знаток географии и истории.

– Ну и мудрец ты, Стефан! – с сомнением покачал он головой. – А не спешишь ли? Какая ж мы страна единая, коль до сих пор у нас отдельные княжества сохранились, коль каждый удельный князь свой норов показать стремится? Сейчас вон, если поход на Новгород собирать, – опять тверскому князю кланяться придется, чтобы участие принял, и Пскову, и братьям – разве ж это единое государство?

– Зато как все вас с одного слова послушались, на Казань поднялись? Любо-дорого было посмотреть. И все увидели, как это здорово – вместе. Тогда поглядел я на это дружное воинство и убедился, что мы все-таки уже страна, а не разноголосая Русь, островками раскиданная на великом пространстве.

– А сколько руссов под Литвой живут! Киев, Смоленск, иные… Ты, Стефан, лучше не наступай на больное место! Все предки наши о единстве мечтали, да никак поладить меж собой не могли, каждый о себе хлопотал. Впрочем, слышу я, подобное во всей Европе происходит. Делятся властители, объединяются, дерутся. Вон и в Литве то же, и в Орде. Хотя, думаю, будет у нас еще истинная Русия, надеюсь, доживем.

Великий князь еще недолго полистал книгу, нашел, что хотел. Никакой крамолы в записях не было, автор сдержанно излагал события, связанные с приездом и отъездом послов, уважительно называл титул отца невесты и тех, кто сватался к ней прежде. Одобрив мысленно записи, он закрыл летопись и отдал ее Стефану, приказав отнести на место и вернуться к приему новгородского посланника. Слово Русия вымарывать не наказал. «Стало быть, по душе ему пришлось», – подумал летописец и решил снова где-нибудь вставить столь полюбившееся ему название родного отечества. Ибо хоть и был Стефан наполовину литовцем, его отец приехал сюда когда-то на службу по приглашению боярина Юрия Патрикеева Литовского, но долго жил в Москве, и, как многие инородцы, прижившись на чужой земле, полюбив ее, особенно трепетно воспринимал ее, как свою родину, и любовь эту передал сыну.

Стефан, несмотря на свой солидный возраст, чуть ли не танцуя от радости после приятного общения с великим князем, быстро долетел до своего приказа, сдал на хранение книгу и вернулся.

У государя в кабинете уже сидели новгородский посадник Василий Ананьин – пожилой человек с солидным брюшком, хитрым лицом и лысой головой, да двое знатнейших бояр – князья Иван Иванович Ряполовский и Юрий Патрикеевич, тот самый литовский князь, который когда-то пригласил отца летописца в Москву. Тут же находился на своем скромном месте и дьяк Владимир Гусев с бумагами.

Стефан низко поклонился всем и примостился с листом бумаги в уголке кабинета. Посадник докладывал, какие пошлины были выплачены великому князю Новгородом за минувший год, сколько соли с варниц продано, не забыл про доходы с торговли. Жаловался на московского наместника. Иоанн, молча, слушал его, лишь постукивание пальца по столу выдавало его волнение. Неожиданно он прервал гостя:

– Мне это не столь важно, на те дела у меня приказы есть. Вот ты мне, Василий Максимович, скажи, что у вас в Новгороде происходит? Почему слуг моих обижаете? Почему земли московские грабите, налоги утаиваете? Может, тяжела вам власть московского государя? Думаете – сразу благодать на вас снизойдет, как своей волей жить начнете? Так ведь, освободившись, первым же делом между собой за власть передеретесь! Или не бывало подобного? Помните: издавна предки мои Новгородом повелевали, – я это право унаследовал, и отказываться от него не собираюсь!

Патрикеев и Ряполовский кивали в такт восклицаниям Иоанна и тоже припоминали обиды, нанесенные новгородцами московским землям.

– Может, ответишь, что собирается дальше Новгород делать? – обратился к нему старый князь Юрий Патрикеевич Литовский, чей отец Патрикей был в 20-х годах в Новгороде наместником московским.

Глаза Ананьина блуждали где-то в стороне от лиц собеседников, он явно избегал этого разговора:

– Я не знаю. Великий Новгород не дал мне о том никаких повелений!

– Заговоры устраивать они умеют, а как отвечать время приходит – они ничего не знают! – разгневался Иоанн, и рука его правая, сжавшись в кулак, несколько раз стукнула по подлокотнику кресла. – Ну, так что, бояре, решать будем?

– Думаю, надо предупредить Великий Новгород, чтоб не забывал порядка, для них же лучше дело миром решить, – молвил многозначительно Патрикеев.

– Вспомните, чем кончались для вас все походы великих князей на Новгород! – поддержал боярина князь Ряполовский. – Вновь на коленях о милости просить станете да откупаться. Вам же дороже обойдется.

– Так и передай, посадник, новгородцам, чтобы вину свою признали, чтобы смутьянов сами наказали, в земли и воды мои не вступали, имя мое держали честно и грозно, по старине, исполняли обет крестный – если хотят от меня добра и милости. Напомни, что терпению бывает конец, – пригрозил Иоанн.

Однако закончить встречу с новгородским посадником великий князь решил все-таки по-мирному и потому уже спокойнее добавил:

– Мы тут с боярами посоветовались и решили пожаловать Дмитрию Борецкому, сыну Марфы, вдовы посадника, звание боярина московского. В дар от меня он получит ризы боярские и меч с золоченой рукоятью. Ну и содержание, как положено.

Государь не стал высказывать надежду, что сей щедрый жест утолит властные аппетиты Борецких, отвратит их от пролитовских настроений.

Когда Ананьин, низко поклонившись, вышел, Патрикеев заметил:

– До меня дошли слухи, что Ананьин сам дружбу водит с теми, кто хочет от Москвы отложиться. Потому он и молчит.

– Поглядим, – сощурив свои сверкающие, как лезвие меча, серо-голубые глаза, сказал Иоанн Васильевич.

Спустя несколько дней в Москву пришло печальное известие: 8 ноября 1470 года умер верный хранитель православной веры и мира с Москвой, любимый новгородцами архиепископ Иона. Далее события развивались по заведенному обычаю. Похоронили его новгородцы со многими слезами и молитвами, как было завещано, в Отенском Покровском монастыре. Через десять дней избрали на малом вече у Святой Софии трех новых кандидатов: духовника Варсонофия, ключника покойного владыки Пимена и ризничего архиепископа Феофила. Положили три жребия на престол, вынули – Феофила. По старине ввели его честно во владычный двор. Вскоре предстояло новому кандидату отправиться в Москву, чтобы пройти традиционный обряд посвящения в архиепископы у гроба чудотворца Петра.

К великому князю Московскому послали боярина Никиту Ларионова – доложить о случившемся и просить опасные, то есть охранные, грамоты для проезда владыки. Получив грамоты, Феофил отправился на утверждение в новой должности.

В самом Новгороде тем временем происходили дела удивительные. В одном из самых богатых и красивых дворов города, в теремах Марфы Борецкой, кипела и бурлила общественная жизнь. То и дело тут собирались молодые и не очень молодые люди в добротных одеждах: спорили, обсуждали, клялись хранить тайну, быть верными дружбе и делу, вербовали сторонников. Центром всей суеты была сама Марфа – крепкая подвижная женщина, немногим более пятидесяти лет. Ближайшим ее сообщником являлся ключник Пимен, метивший на архиепископский престол, но обойденный жребием. То ли обидевшись на судьбу, то ли поняв, что власти можно достичь иным путем, сей Пимен вместе с частью богатейшей архиепископской казной, накопленной многими поколениями бережливых владык и их помощников, явился к Марфе на помощь. Его план был проще некуда: освободиться от власти московской, перейти к Казимиру. И если принципиальный Феофил откажется поставляться у литовцев – заменить его.

– Сколько раз король Польский и великий князь Литовский Казимир призывал нас под свое покровительство? – значительно вопрошала Марфа на званом обеде, где собрались ее активные сторонники.

То ли от выпитого кубка горячительного медового напитка, то ли от радостного волнения, что находится в самом центре внимания, она выглядела помолодевшей. Полные гладкие щеки ее пылали, прядь темных волос с редкой сединой выбилась из повоя – искусно повязанного на голове длинного куска тонкого ипского сукна. Полное ее тело укрывал просторный летник из синей камки, унизанный жемчугом и расшитый золотыми нитями. В ушах красовались золотые серьги с драгоценными каменьями. Выпав по вдовьему несчастью, а может, и счастью, из-под властной мужниной опеки, Марфа полюбила властвовать сама и теперь не отказывала себе в этом удовольствии.

– Мы посулим ему лишь малую толику тех доходов, что даем князю Московскому, – а уж в защите он нам не откажет! – утверждала она. – Да и кого нам бояться? Тверь теперь тише травы сидит, от немцев пусть псковичи сами отбиваются, в крайности – поможем, шведов пока не слышно. Один Иван и остается главный супостат. Неужто, ежели что, с помощью Казимира от него не оборонимся?

– Ты, Марфа, не думай, что Москва так просто от нас отступится, – заметил недавно вернувшийся оттуда Ананьин.

Он действительно находился среди сторонников Марфы и восседал в почетной передней стороне стола неподалеку от хозяйки. Рядом с ней молчал и спокойно наблюдал за происходящим пожилой, седой князь Михайло Александрович, по-литовски Олелькович, брат киевского князя – наместника Семена. Борецкие и их сторонники выпросили его себе у короля Казимира. Случалось новгородцам и прежде для обороны своих земель от шведов и немцев приглашать воевод из Литвы, не прогоняя московских наместников. Но сей случай был особый: Олельковича пригласили специально для устрашения Москвы и для того чтобы скорее склонить народ к союзу с Польско-Литовским королевством. Князь прибыл на службу с множеством панов и князей из Литвы и Польши.

Тут же за столом находился и старший Марфин сын Дмитрий, тот самый, коего только что возвысили в московские бояре. Ему недавно исполнилось тридцать лет. Это был крепкий, широкоплечий круглолицый человек, чем-то внешне напоминающий свою матушку. Он молодился: стриг коротко бороду, носил небольшие загнутые книзу усы и бакенбарды. Его недлинные вьющиеся волосы были сзади зажаты жгутом в небольшой пучок.

– А что нам Москва? Что, у великого князя сейчас, кроме нас, дел нету? – продолжала свою агитацию Марфа. – Да он только что на Казань все силы положил, а теперь, сказывают, Казимир Орду на него подбивает! Да он сам с нами заигрывает – боится! Случайно, что ли, сыну вон моему звание боярина преподнес? Теперь мы имеем честь за одним столом с иноземным боярином сиживать! – повернувшись к сыну, с ироническим поклоном произнесла она.

– Да ладно шутить, матушка, – сердито пошевелил усом Дмитрий.

Он, если бы ему самому дали решать и выбирать, был бы не прочь оставить все, как есть, и не связываться ни с какой Литвой. Да и пожалование великого князя льстило ему. Но он был послушным сыном. К тому же отец, завещав большую часть наследства матушке, которая была намного младше его, вплоть до ее кончины, наказывал оставшимся двум сыновьям во всем ее слушаться. Так что особого выбора у Дмитрия не было.

– Впрочем, и вправду, хватит шутить, – продолжила Марфа. – Завтра на Ярославовом дворе собирается вече, где будем решать, как дальше жить Великому Новгороду, кого иметь у себя союзником и покровителем – Иоанна Московского или Казимира Литовского. А если быть точнее, кем мы хотим быть – вольным ли Новгородом, или вотчиной государя Московского?

Присутствующие за столом громкими, подогретыми вином голосами подтвердили:

– Вольным, конечно, вольным!

– И многие в городе так думают. Нам нужен лишь покровитель, коим может стать король Казимир, а не властный хозяин, каким стремится быть Иван Васильевич!

На столь длинные и пламенные речи в пользу Казимира вдову в этот раз вдохновил только что состоявшийся перед обедом разговор с Михаилом Олельковичем. Князь многозначительно и игриво посмотрел на нее и еще раз подтвердил прежнее обещание посланника литовского о том, что после подписания договора с Казимиром тот пришлет сюда солидного вдового наместника, который охотно возьмет Марфу себе в жены, и она, таким образом, будет полной хозяйкой в Новгороде. Оттого посадница была сегодня особенно нарядной и возбужденной.

– А нынче он еще и пугать нас задумал, – продолжала Марфа. – Пусть вон посадник расскажет, какой прием ему оказал наш нынешний покровитель!

– Да что, я уж говорил, – негромко пробурчал Ананьин. – Ничем особенным великий князь не грозил, сказал лишь, что терпению бывает конец. Хотя теперь у меня есть новые вести. Вчера вечером гонец прискакал из Пскова. Сообщают, что Иоанн Васильевич прислал им приказ готовиться к войне против Новгорода – за строптивость нашу. Псковичи предлагают свое посредничество в примирении с Москвой.