Глава II
Взгляд в прошлое

Большинство дворцовых зданий – терема самого великого князя, его покойной супруги, матушки и даже митрополичий двор были соединены между собой сложной системой различных переходов, лесенок, галерей таким образом, что можно было в любую погоду, не одеваясь и не выходя на улицу, свободно пройти из одних палат в другие. Мастера украшали их оконцами с цветными стеклами, витражами, изразцами, деревянной резьбой, и все таким образом, чтобы было достаточно светло, красиво, чтобы не задувал ни малейший ветерок. Посторонние здесь почти не ходили, ибо во все служебные и приемные палаты вели другие двери – прямо с улицы, внутренние же переходы предназначались в основном для семьи государя.

На улице уже стемнело, но благодаря луне и сияющему от ее лучей снегу путь был хорошо виден. Впрочем, Иоанн мог бы пройти его и в кромешной тьме, и с закрытыми глазами.

Ведь вел он к любви. К любви, которую великий князь узнал впервые в жизни лишь к тридцати годам.

…Его обручили еще ребенком, когда ему едва исполнилось девять лет. Брак этот был, как говорится, «нужным», точнее, вынужденным. Детская память не очень-то хорошо хранила все подробности событий, которые подтолкнули его отца, великого князя Василия Васильевича, к такой сделке. Но более поздние рассказы и воспоминания, конечно же, до мельчайших деталей восстановили все подробности тех непростых времен.

Толчок к новой великой смуте и великокняжеской междоусобице на Руси положила смерть великого князя Московского Василия Дмитриевича, сына знаменитого русского полководца Дмитрия Донского, деда Иоанна. Это произошло в 6933 году по местному летосчислению, которое велось, как считалось, от сотворения мира, или в 1425 году от Рождества Христова. По складывающейся к тому времени в Северо-Восточной Руси традиции престолонаследия – от отца к сыну, – преемником умершего великого князя стал его десятилетний сын Василий, будущий отец Иоанна.

Однако брат покойного, Юрий Дмитриевич Звенигородский, извлек завещание их отца Дмитрия Донского, в котором тот писал, что в случае кончины его преемника, старшего сына Василия, удел наследует следующий за ним сын. В этом пожелании не было ничего удивительного: именно так – от старшего брата к младшему, либо старшему в роду передавалась власть на Руси многие столетия. Что и говорить, подобный древний порядок престолонаследия, который назывался на Руси лествичным, порождал много споров меж претендентами, а порой и междоусобных войн. Потому что каждый из братьев имел своих сыновей и после смерти младшего из дядьев все эти «старшие» начинали претендовать на престол… Первым, кто согласился нарушить эту традицию ради мира на Руси, был двоюродный брат Дмитрия Донского, герой Куликовской битвы Владимир Андреевич Храбрый, князь Старицкий. Именно он, как старший в роду, после смерти брата Дмитрия, имел право на великокняжеский престол. Но под нажимом обстоятельств, он признал верховенство над собой племянника, Василия Дмитриевича. Однако Юрий Звенигородский не желал учитывать это обстоятельство и уступать племяннику.

Московские бояре пытались урезонить князя, что, мол, когда ваш отец писал завещание, вы были совсем юными, ни у кого из вас детей еще не было. И писал так великий князь Дмитрий Иванович лишь для того, чтобы в случае смерти старшего сына Москва не досталась потомками князя Старицкого, а осталась за его собственными сыновьями. Но, ни доводы, ни уговоры не помогли.

В то время Северо-Восточная Русь состояла из нескольких удельных независимых княжеств: Тверского, Рязанского, Ростовского и нескольких других. Все они называли себя «великими», претендуя также на главнейшую роль среди прочих. В такой вот ситуации и завязался спор между дядей и племянником за владение Москвой.

Вместо того чтобы по традиции принести присягу новому великому князю, его дядя князь Юрий Дмитриевич начал собирать у себя в Звенигороде войска. И, в конце концов, захватил московский престол.

Москва в то время представляла собой крепость, обнесенную стеной, построенной из белого камня-известняка сто лет назад, в 1367 году, великим князем Дмитрием Донским. Ее территория, словно пчелиный улей, была заполнена многочисленными строениями и дворами. Тут стояли храмы и монастыри, дворы и терема великого князя, его братьев и родственников, знатных бояр и даже купцов. Тут же находились служебные помещения, приказы, хозяйственный двор, каретные и прочие государевы мастерские, подворья некоторых епархиальных владык и богатых загородных монастырей, а также многое другое. Вот эта-то тесно заселенная территория за обветшалыми уже, но всё ещё мощными стенами и называлась городом, детинцем, или крепостью. Некоторые греки также именовали ее на свой лад и кремлем, но до поры, до конца XV века, это слово в народе не приживалось.

Все ближайшие постройки за стенами Московской крепости именовались Посадом, который в свою очередь делился на жилые массивы, носившие каждый свое прозвище. Зарядье – отсюда в Москву приходило солнышко; Ваганьково – тут рядом с крепостью, перед Арбатом, стоял Потешный двор со скоморохами, музыкантами и прочими слугами, которые тешили, то есть ваганили государя и его семейство. В Кадашах делали кадушки, в Барашевской слободе жили государевы слуги из шатерной службы, бараши; в Садовниках цвели и плодоносили государевы сады. За рекой Москвой, в Замоскворечье, раскинулись несколько сел – Киевец, Семчинское и другие. На севере, за Неглинкой, также имелись десятки сел и слобод – каждое со своим именем и своей историей.

Сам город располагался на возвышенности, Боровицком холме, и представлял собой по форме огромный неправильный треугольник. Стены и башни крепости с двух сторон омывали реки – широкая полноводная Москва и маленькая Неглинка. С третьей стороны прямо за стенами начиналась Троицкая площадь, получившая свое прозвание по стоящему на ней Троицкому храму. Нередко именовали ее и Торговой, ибо вся она была заполнена торговыми рядами и лавками. Крепость имела несколько прочных железных ворот, встроенных в башни Никольскую, Фроловскую, Тимофеевскую, Боровицкую и Троицкую. Город был хорошо укреплен, и взять его можно было лишь хитростью или изменой. Именно первым способом, обманом, захватили Москву ордынцы при Дмитрии Донском.

В той княжеской междоусобице меж дядей и племянником московские бояре колебались, поддерживая то одну, то другую сторону, ибо всегда находятся люди, недовольные существующей властью. Однако в результате они все же дружно встали за Василия Дмитриевича – сына своего покойного правителя. Ибо вступив в их город, дядя привел за собой близких ему звенигородских удельных бояр, оттеснив местных. Да и жаден был сверх всякой меры, хапал вместе со своей родней и приближенными все, что под руку попадет. Это вызывало недовольство и перемену настроения местных жителей. Побросав свои дома и хозяйство, они толпами повалили в Коломну, куда был сослан их законный государь. Самозваный великий князь Юрий Дмитриевич был вынужден оставить Москву. Его племянник вернулся к своему великокняжескому престолу. Но вражда претендентов на московский престол на этом не завершилась, междоусобица затянулась ещё на десяток лет.

После смерти князя Юрия Звенигородского оппозицию возглавил его сын Дмитрий по прозвищу Шемяка. В 1446 году великий князь Московский Василий по обычаю предков поехал с сыновьями на богомолье в Троице-Сергиеву обитель. Изменники сообщили о том Шемяке и его стороннику – другому двоюродному брату Василия II князю Ивану Андреевичу Можайскому.

Поводом к этой очередной схватке послужило пленение великого князя московского Василия Васильевича в бою с казанскими татарами, которые отпустили его за обещание большого выкупа. Сторонники Шемяки называли лукавую цифру в двести тысяч рублей, что равнялось баснословной тысяче пудов серебра. Враги оправдывали своё беззаконие тем, что, мол, смещение Василия облегчит выкуп, поможет уменьшить это непосильное для страны бремя.

Ночью 12 февраля подкупленные Шемякой изменники-москвичи тайно открыли ворота крепости, и звенигородские князья со своим полком ворвались внутрь. Первым делом вломились в великокняжеский дворец, взяли в плен мать Василия Васильевича Софью Витовтовну и жену Марию Ярославну, арестовали верных ему бояр, как водится, захватили и казну великокняжескую. Тут же Иван Можайский с войском отправился к Троице-Сергиеву монастырю, куда вошел без препятствия, ибо ворота его были открыты для богомольцев к вечерней службе. Разобравшись в чем дело, охрана и верные Василию бояре, сопровождавшие его в путешествии, вступили в неравную борьбу. Поднялся шум, кричал перепуганный люд. Архиепископу Ионе, который исполнял обязанности митрополита всея Руси и находился здесь же, в монастыре, не сразу удалось остановить кровопролитие. Великий князь заперся в Троицком храме.

Пока шли переговоры, пока малодушный Василий Васильевич клялся из-за церковных дверей в том, что никогда не выйдет из монастыря, пострижется здесь, только бы не лишали его живота, упрекал в измене тех, кто давал ему клятву верности, архиепископ успел перемолвиться с настоятелем, тот что-то шепнул неприметному монаху. Последний подошел к боярину Ивану Ивановичу Ряполовскому, и они вдвоем, незаметно отделившись от толпы, прошли в митрополичьи палаты, где в тот момент находились дети великого князя – семилетний наследник Иван и его младший брат Юрий. Их моментально переодели в простые неброские одежды и повели столь же сложной системой переходов, как и в московских дворах, в одну из башен мощной оборонной стены монастыря.

И теперь еще Иоанн помнил, как спускались они вниз по тесной лестнице в какой-то подвал и потом шли вслед за монахом с зажженными свечами по уложенному камнем переходу. Его, Ивана, крепко держал за руку сам князь Иван Иванович Ряполовский – крепкий, здоровый и молодой еще тогда мужчина, брата вел, а порой и нес на руках его слуга. Они остановились, наконец, перед небольшой, неприметной дверью. Монах, что-то сдвинув, открыл ее, и они вошли в небольшой храм. С внутренней стороны дверь была прикрыта большой иконой, так что человек несведущий не мог бы и заподозрить за ней ничего необычного.

Они оказались в скромном монастырском подворье с несколькими деревянными кельями и хозяйственными постройками, с маленькой конюшней, из которой доносилось пофыркивание лошадей. Бывший в часовне инок и глазом не моргнул – поклонился нежданным гостям. Князь тихим голосом отдал несколько распоряжений, и уже через несколько минут дети с Ряполовским сели в запряженный возок, которым правил все тот же сопровождавший их монах. Слуга скакал за ними верхом.

Детей отвезли в село Боярово, принадлежавшее князю, а затем в Муром – город, хорошо укрепленный и верный великому князю Московскому Василию Васильевичу. Вскоре сюда явились братья Ряполовского Семен и Дмитрий, многие другие верные сторонники свергнутого великого князя. В это время Шемяка учинил над пленником расправу: 16 февраля 1446 года он ослепил Василия Васильевича и отправил его в ссылку в Углич. Отныне отец Иоанна Васильевича получил в народе прозвище «Темный».

Граждане Московского княжества пришли в ужас от совершенного злодеяния, многие бояре московские бежали в Литву на службу к великому князю Литовскому Казимиру, другие – в древний Муром, где собирались сторонники опального Василия Темного. Некоторые же из бояр сразу поехали в Углич, чтобы находиться рядом со своим несчастным слепым господином.

Естественно, Шемяка затребовал детей, ставших знаменем его противников, в Москву, но братья Ряполовские и не думали выдавать самозванцу свое сокровище. Лишь после того как в дело вмешался владыка Иона, а Шемяка поклялся не причинить детям зла и даже освободить их отца, они были отправлены к родителям в «западню», в Углич. Но Шемяка нарушил клятву, не освободил ни их, ни отца.

За время недолгого правления своей злобой, жадностью и несправедливостью новый властитель вызвал всеобщую нелюбовь народную. Не случайно выражение «Шемякин суд», как суд неправедный, стало тогда на Руси нарицательным.

А Ряполовские продолжали собирать сторонников, чтобы свергнуть Дмитрия. К ним присоединялись все новые и новые московские бояре. Шемяка стал уже бояться и собственной тени во дворце. Все настойчивее требовали от него окружающие освободить пленника, особенно настойчив был владыка Иона, который упрекал Дмитрия в клятвопреступлении. Наконец Шемяка решился. Приехав со всем своим двором в Углич, он торжественно взял со слепца клятву, что тот никогда не будет его врагом, устроил щедрый пир в честь примирения со своим растроганным слепым братцем и дал ему в удел удаленный от центра северный город Вологду. Туда и отправился отставной великий князь со всем своим семейством, искренне настроенный по своей свершившейся убогости и малодушию сдержать слово.

Но совершенно по-иному оказались настроены московские князья и бояре, да и простые москвичи, не желавшие подчиняться жадному удельному князю. Многие из них, вновь побросав свои дома и семьи, потянулись на север, служить верой и правдой истинному своему государю.

Почти сразу же по прибытии в ссылку набожный Василий отправился со всем своим окружением в ближайший Белозерский Кириллов монастырь на богомолье. Оказалось, что и монахам, удаленным от суетной мирской жизни, далеко не безразлично, кто правит государством, какие нравы царят в миру. Зная уже все детали происшедшего, игумен Кирилловский Трифон полностью рассеял сомнения слепца в отношении того, имеет ли он право нарушить клятву и бороться за возвращение Московского княжения. Игумен объявил, что клятва, данная Василием в Угличе в неволе и под действием страха, не может считаться законной. «Да будет грех клятвопреступления на мне и на моей братии! – заявил он. – Иди с Богом и правдою на свою отчину, а мы за тебя, государя, молим Бога».

Получив благословение игумена Трифона, и успокоив свою совесть, Василий с семейством и с большим количеством бояр и народа из разных городов прямо из Кириллова монастыря двинулся к Твери. Вот тут-то и произошло обручение семилетнего Ивана с дочкой тверского великого князя Бориса Александровича, ибо тот согласился помогать Василию Темному в борьбе против Шемяки лишь на таком условии. Союз этот казался ему надежной гарантией будущего мира с Москвой.

Естественно, никто ни о какой любви у него, семилетнего ребенка, не спрашивал. Однако с этого момента именно Тверь стала оплотом для сторонников свергнутого Василия Темного. Сюда начали съезжаться все недовольные правлением самозванца. А их число постоянно возрастало. Государственная казна, доставшаяся новому правителю с его бедным, но жадным до денег и развлечений семейством, быстро таяла. Стремительно возрастали поборы и налоги, расцвело взяточничество. Начали выпускать серебряные монеты пониженного веса, но и это не помогло – страна на глазах нищала, пустели деревни. Не прошло и месяца со времени освобождения Василия Тёмного, как Шемяка с остатками казны бежал в Великий Новгород. Спустя еще год его отравили…

В десятилетнем возрасте Иван, во избежание повторения смуты, был официально назван великим князем и соправителем отца, а взрослея, все активнее принимал участие в государственных делах.